Полина Дашкова - Место под солнцем
— Да ты не огорчайся, — подмигнула Кате Кристина, — сейчас найдем тебе туфли. Чтобы на «Динаме» туфель не найти — такого в жизни не было. Тебе какие? Нарядные или на каждый день? Светлые? Темные?
— Нет, спасибо. В другой раз… — А кроссовки? Я бы вам скидку сделала, а?
— Спасибо, — улыбнулся Паша, — тоже в другой раз.
В машине они оба закурили.
— Подожди, — тихо сказал Павел, — не паникуй. Во-первых, еще неизвестно, она ли это. Во-вторых, могла девушка Света просто загулять. Вдруг у нее, кроме Вовчика, есть еще кавалеры?
— Знаешь, кто-то был у меня дома. Уже потом, после смерти Глеба. — Катя нервно передернула плечами. — В кармане халата я нашла чужой лифчик. А Жанночка сказала, что стирала халат в ту ночь, когда… Господи, какая гадость.
Дубровин завел мотор, выехал с платной стоянки.
— Ты хорошо знала эту Светлану Петрову? Что она за человек?
— Мы не виделись лет восемь, — задумчиво произнесла Катя, — в последний раз встретились на свадьбе. На нашей с Глебом свадьбе. Она пришла со своей мамой. Элла тогда еще совсем почти не пила, была дамским мастером в «Чародейке». Таких нужных людей — парикмахеров, дантистов, портных — принято приглашать на всякие ресторанные торжества. Свадьбу справляли в «Праге», народу — человек триста, не меньше. Ответственное мероприятие, на котором ты обязана сиять от счастья и публично, по команде, целоваться… При первом вопле «горько!» я поклялась про себя, что если буду еще раз выходить замуж, то без всяких ресторанных застолий, без этой идиотской фаты. Я выдержала торжественную часть и тихонько сбежала через кухню в комнату отдыха для оркестра. А там никого, только в уголке сидит курит Света Петрова. Она успела здорово напиться. Тормоза полетели. Высказала все, что обо мне думает. Я потому и запомнила, что столько гадостей сразу ни от кого никогда не слышала. Она с детства называла меня «сушеной Жизелью», но ничего другого себе не позволяла. А тут прорвало. Не, хочется вспоминать. Противно.
— То есть она с детства тебя ненавидела? — спросил Павел. — За что?
— Она весь мир ненавидела. Наш мир — мой, Глеба, родителей, его и моих. Но именно в этот мир ее тянуло магнитом. Получался замкнутый круг. Ее мама хорошо зарабатывала и вообще была чудесной женщиной. А Свету раздирали комплексы.
— Она что, была очень некрасивой?
— Да нет, она была хорошенькой. Высокая блондинка, немного полноватая, но в меру. Просто ей казалось, что все кругом ее недооценивают. Не воздают должное ее неземной красоте, остроумию и так далее. Иногда она начинала что-то рассказывать в большой компании, а ее не слушали. Острила изо всех сил, а никто не смеялся. Она вскипала, уходила, шарахала дверью. Но не совсем уходила, а ждала на лестнице, пока кто-нибудь позовет назад. Если долго не звали, она возвращалась сама, сидела надутая, как индюк. Когда с ней пытались заговорить, огрызалась, хамила. Ее переставали замечать. А она все равно сидела.
— Да, тяжелый случай, — вздохнул Павел. — И чем кончился поток гадостей на твоей счастливой свадьбе?
— А ничем. Ввалились оркестранты на перерыв, стало шумно, меня вытолкали назад, в зал. Я почти сразу забыла про Свету. Остался противный такой осадок. Я ведь ничего плохого ей не сделала. И она меня ненавидела не за что-то конкретно, а просто так.
— Но она, вероятно, была влюблена в твоего мужа?
— В том-то и дело, что нет. Знаешь, вот я сейчас рассказываю тебе о Свете Петровой, и у меня такое чувство, что ее уже нет в живых… — А ты не преувеличиваешь? Других вариантов не допускаешь?
— Например?
— Например, никто не просил ее звонить. Она делала это по собственной инициативе. А когда узнала про убийство — испугалась, запаниковала. Цель последнего звонка проста, как мычание: отмазаться поскорей, мол, это не я, меня попросили. Психологически все понятно.
— Цель совсем другая: деньги, — напомнила Катя, — она потребовала три тысячи долларов.
— Мне кажется, деньги здесь не главное. Своим шантажом она косвенно подтвердила, что это была не ее идея. А потом спохватилась, испугалась еще больше. Запахло серьезной уголовщиной. А у нее и так рыльце в пушку. И она решила исчезнуть на время.
— Она что, совсем идиотка? — нервно усмехнулась Катя. — Разве шантаж сам по себе — не уголовщина? И потом, исчезнуть в ее ситуации — значит автоматически внести свое имя в список подозреваемых.
— Я, кажется, тоже вхожу в этот список? И уверяю тебя, найдется еще много разных людей, у которых были причины и желание выстрелить в твоего мужа. Но скорее всего это сделал какой-нибудь посторонний бандит, которому заплатил другой бандит. Из-за чего убивают бизнесменов?
— Из-за денег, из-за политики, — рассеянно произнесла Катя.
— Правильно. А твой муж был прежде всего бизнесменом, во всяком случае в последние годы. И бизнес его тесно переплетался с крупным криминалом. Любовь, ревность, зависть, щепки в твоей подушке, злобные звонки — это уже из другой оперы.
Катя его почти не слушала. Она перебирала в памяти имена старых знакомых. Она знала, что теперь не успокоится, пока не выяснит, кто и зачем устроил всю это «другую оперу» и куда делась Света Петрова. Она вдруг вспомнила, что тогда, восемь лет назад, на свадьбе, в комнате отдыха для оркестрантов. Света Петрова среди прочих гадостей заявила: «Если бы не я, ты бы, сушеная Жизель, не помчалась в новогоднюю ночь на дачу. Точно тебе говорю, не помчалась. И не выходила бы сейчас замуж за Глеба».
Это было совсем уж запредельной ерундой. На такой абсурд даже обижаться глупо. И все-таки через восемь лет Катя вспомнила. И еще она вспомнила, что мощную беломясую массажистку, с которой за час до Нового года развлекался в своем кабинете Егор Баринов, тоже звали Светой.
Глава 15
С того счастливого или несчастного дня (это уж кому как кажется), когда Света впервые появилась в его кабинете, прошло пять лет. Вернее, не прошло — пролетело незаметно, ибо если совсем не оглядываться назад, то годы летят легко, словно тополиный пух.
Баринов привык к своей сообразительной массажистке. С ней было просто и спокойно. Она всегда оказывалась под рукой, то одна, то с очередной подружкой — как его светлость пожелает. Он не скупился, и она была довольна. Вероятно, подружки тоже.
Света всегда подбирала правильных, неболтливых девочек. Никогда не приглашала одну и ту же больше трех раз. Чувствовала, что главное для него — разнообразие. Никогда ни на что не претендовала. Ни разу за эти пять лет с ней не возникло проблем.
Если с человеком нет проблем, его почти перестаешь замечать. То есть замечаешь — по мере надобности, а что он тоже живой, как-то забываешь.
Когда однажды, дождливым октябрьским вечером, Света Петрова появилась в его квартире без звонка, без приглашения, он несказанно удивился. Такое было впервые.
Но еще больше он удивился, когда заметил, что она ненакрашена, какая-то землисто-серая, встрепанная. Она даже не поинтересовалась, дома ли его жена и сын. К счастью, их дома не было.
— Жорик! — выдохнула она с порога. — Жорочка! — и совершенно неприлично, по-бабьи завыла.
Он испугался, что услышат соседи, затолкал ее в квартиру, запер дверь. Потом отвел на кухню, усадил, налил воды прямо из-под крана, насильно влил в нее почти весь стакан и, дождавшись, когда она успокоится, сурово спросил:
— В чем дело?
— Я была у врача… — Губы ее опять задрожали, ей было трудно говорить.
«Ну вот, — с раздражением подумал он, — сейчас заявит, что беременна и поздно делать аборт. Тоже мне, святая невинность! Мальчика нашла, дура! А еще потребует, чего доброго, чтобы я на ней женился, шантажировать начнет… Правильно говорят, в тихом омуте черти водятся. Ни с кем нельзя расслабляться. Ни с кем и никогда».
Света между тем закурила, руки ее так тряслись, что он испугался — вдруг уронит горящую сигарету на дорогой французский линолеум?
— Жора, у меня рак, — произнесла она хриплым шепотом.
— У тебя — что? — переспросил он, хотя прекрасно ее расслышал.
Она положила горящую сигарету на край стола и зачем-то стала трясущимися руками расстегивать блузку. Егор Николаевич схватил сигарету, загасил ее в пепельнице и выбросил в помойное ведро.
— Вот, — сказала она, вываливая перед ним свою тяжелую белую грудь, — опухоль уже видна. Она большая и скоро даст метастазы… — Убери сейчас же! — выкрикнул он. — Что ты мне показываешь? Я не врач! Застегнись сию минуту!
Он отвернулся, брезгливо морщась. Даже тошнота подступила к горлу. Он не успел ничего разглядеть, да и вряд ли так уж было заметно. Она ведь внутри, опухоль. И еще две недели назад эта грудь… Баринов прекрасно знал: рак не заразен, но даже отступил на несколько шагов от этой толстой чужой бабы, которая сидела, тихо подвывая, в его чистой красивой кухне и показывала кусок своей отвратительно больной, безнадежно больной плоти.
