Гера Фотич - Фатальный абонент
— На сковородке — они ведут себя смирненько!
Меня чуть не вырвало. «Смирненько!». «Смирненько» запало в душу — смирненько, смирненько…
Рядом шевелились и стонали наполненные бугристые мешки. Словно в них посадили больших бесформенных зверей, истекающих кровью. И этот запах, сырой, тяжелый, осязаемо оседал во рту металлическим кислым привкусом…
Вернулись поздно вечером, когда зашло солнце.
Освежеванные тушки куропаток походили на два прижатых розовых кулачка младенца. Мать приготовила их на противне в духовке. Есть я не смог. Во рту продолжал стоять тошнотворный смрад железа и пороха. Казалось, что у меня открылось носом кровотечение и приходилось постоянно сглатывать. Напился кефира, чтобы протолкнуть ставший поперек горла ком. Пошел спать. Всю ночь мне снились взлетающие и падающие птицы.
Утром я тоже не ел, а сразу пошел к ручью. Лег в холодную воду. Чувствовал, как она очищает меня своей прохладой. Проходит, словно через сито, забирает с собой что-то тяжелое, гнетущее, омерзительное.
Вскоре охота забылась.
Позже я вспоминал, что отец был хмур. Поедая дичь, обильно запивал ее самогоном. Быстро опьянел и ушел спать. А может, мне это показалось. Но больше он на охоту не ездил.
Одиночество продолжало давить, но я понял, что есть нечто худшее — это шайка убийц, охваченная азартом единой цели. Как близко я тогда подошёл к человеческой сути, морали!
Кровавая бойня ещё сильнее отодвинула меня в собственное единение.
Несколько малолеток, не посещавших детский сад, почувствовали мою отрешенность. Пытались завлечь в свои игры. Приносили конфеты и пирожки с вареньем. Стояли под окнами — ждали, пока я выйду. Пытались увязаться, когда я уходил к ручью. Но здесь я был непреклонен и гнал их взашей.
По неосторожности, под настроение выпилил одному из них пистолет. Многослойная фанера поддавалась обработке слабо. Но зато была удобна и практична. После чего их назойливость стала невыносима. Пришлось изготовить им целый арсенал: деревянные автоматы, сабли, пистолеты. Теперь они разыскивали меня, только когда что-то ломалось.
Слесарь, подаривший мне нож, раздобыл четыре больших подшипника. Мы смастерили тележку и даже приладили к ней руль. Сделали передние колеса поворотными. Но кругом была трава или вздымающаяся горная порода. Оголенные ровные склоны вблизи отсутствовали. Кататься по уложенным доскам удовольствия не доставляло. Проторенные дороги были каменисты. Приходилось идти далеко, тащить тележку на себе. Скоро она оказалась под вагончиком и оставалась там до лучших времен.
В те годы я ещё многого не понимал. Отсутствие общения со сверстниками казалось мне одиночеством.
Ощущение свободы давило как отпуск на трудоголика. Я не знал, что с ней делать. Оно проникало в сознание. Пугало величиной и незаполненностью. Часто одолевали воспоминания.
Спальный район Ленинграда с детской площадкой между панельных пятиэтажек неожиданно сменился необъятностью просторов, завыванием ветра, летящего над степью, колыханием трав. Моросящие дожди и белые ночи уступили место сотрясающим землю грозам с быстрым наступлением темноты. Мне хотелось с кем-то разделить новые ощущения, облегчив свое вхождение в этот незнакомый мир. Но я был один. Примитивные попытки сделать все вокруг привычным приводили к неудачам. Этот мир был настолько велик, что требовал понимания и заставлял меня постоянно чувствовать его грандиозность и нескончаемость. Подпускал к себе постепенно. Периодически напоминая о моей ничтожности.
Мне не хватало общения. Был нужен тот, с кем я мог разделить этот груз свободы. Вдвоем мы были бы сильнее.
Неожиданно такая возможность представилась.
Как обычно утром, прежде чем идти к ручью, я влез на груду строительных материалов посмотреть, нет ли поблизости монгольских собак. Но вместо них обнаружил отару овец. Они продолжали кормиться, и подошли совсем близко к нашему поселку. Голов двадцать. Среди них бегали очаровательные маленькие ягнята. Раньше я никогда с этими животными не общался и не знал, как они себя поведут. Не слышал, чтобы бараны кусались или лягались, поэтому мое осторожное внимание было приковано к блестящим потрескавшимся лбам и закрученным рогам здоровенных самцов.
Отара меня не испугалась. Продолжала мирно пастись. Но все же старалась отодвинуться. Не успевали только малыши. Они были как мягкие игрушки. Беленькие и черные. Пушистые. Мохнатые ножки заканчивались еле заметными серыми копытцами. Туповатые лопоухие мордочки с черными носиками и ободками вокруг глаз, длинными ресницами. Едва приподняв верхнюю губу, они тоненько блеяли. Игриво передвигались. Подскакивали задом. Подпрыгивая на месте, отталкивались одновременно четырьмя конечностями. Убегать не спешили — около овцы чувствовали себя в безопасности.
Этим я и воспользовался. Выбрав одного потемнее, подхватил на руки и быстро пошёл прочь, не оборачиваясь. Закрывая его от отары своим телом. Неприятное ощущение гадливости поступка с лихвой компенсировалось предвкушением радости предстоящего обладания этой живой игрушкой — жалобно блеющей и дрыгающейся.
Вероятно, русская речь была ему в диковинку. Но произносимые мной слова несли в себе поток нежности и ласки. Все, на что я был способен, дать почувствовать малышу любовь и бесконечную заботу.
Его мамаша едва направилась в мою сторону, но от стада отделяться не решилась и пошла вместе со всеми.
С драгоценной ношей я стремглав бросился к ручью. Ягнёнок блеял не переставая. Даже когда мы оказались в шалаше.
— Бяша, Бяша, ну что ты плачешь? — так я сразу назвал воспитанника. — Хороший мой, не надо плакать. Мы уже дома! Здесь тебе будет хорошо!
Запихнул его внутрь. Только собирался закрыть проход, как он в прыжке попытался вырваться наружу. Своим маленьким лбом, ещё покрытым тонкой кучерявой шерстью ударил в раму. Обиделся? Мне пришлось заползти внутрь и снова взять его на руки, погладить, успокаивая.
Осмотрелся изнутри, дабы исключить любую возможность ягненку удрать. На первый взгляд все было надежно. Порадовался за свое сооружение. Снова выпустил пленника.
Он подпрыгивал, тыкался мордочкой в небольшие щели и жалобно блеял. Это напомнило мне детскую сказку о козленочке, братце-Иванушке. Но я не был серым волком и съесть его не собирался.
Нарвал травы и сделал мягкую подстилку. Стал вспоминать, чем питаются овцы. Осторожно выбрался из шалаша, плотно прикрыл дверь. Казалось, Бяша смирился. Я набрал в поле разнообразных растений, лопухов и неизвестных мне цветов. Все это просунул ягненку. Бесполезно. Подумал о том, что надо в чем-то принести воды. Побежал домой.
Была пора обедать, и мать усадила меня за стол. Удивилась, куда это я так спешу. Неужели появился приятель, который так сильно меня заинтересовал?
Когда она вышла помыть посуду, я тайком заглянул в буфет. Нашёл старую эмалированную миску, прихватил горбушку белого хлеба. Я видел, как его уминали монгольские лошади.
Когда вернулся, Бяша лежал на подстилке. Он продолжал периодически звать своих. Но уже негромко и нечасто. В миску я набрал воды. Осторожно поставил ее внутрь и через щель протянул хлеб. Ягнёнок не реагировал. Я подумал, что это от пережитого волнения. Решил подождать, пока он успокоится.
Теперь мне было о ком заботиться, с кем делиться своими мыслями и желаниями. Он был такой милый и нежный! Я прижимался к нему щекой. Вдыхал запах шерсти, наполненный ароматом лугов и живым теплом подшерстка. Ощущал ягненка членом своей семьи. Не той, что оставалась дома. А новой — взрослой. Где на меня возлагалась куча обязанностей, и я был готов с ними справляться.
Закинув на плечо самострел, и проверив нож, отправился на охоту. Снова палил по сусликам, ловил стрекоз, пускал корабли. Но все это время чувствовал небывалую ответственность. Меня ждали! Предвкушение встречи с ягненком учащало дыхание, наполняло грудь необъяснимой радостью.
Гуляя, подсознательно оттягивал счастливый момент возвращения. Делал вид, что меня что-то задерживает. В надежде ощутить встречу как можно полнее. Насыщенней от долгого расставания. Уповал, что, соскучившись, и ягнёнок будет мне рад. Строил планы на следующий день. Как ночью открою холодильник и отолью в маленькую баночку молока, чтобы утром принести в шалаш. Ягнёнок к тому времени уже проголодается и с аппетитом набросится на еду.
Солнце начало садиться, зажигая верхушки сопок. Поселок был ещё в ярких лучах, а русло ручья уже погрузилось в полумрак. Граница света на глазах отползала вверх по склону сопки.
Выйдя на косу, я не услышал знакомого блеяния. Подумал, что мой приятель привык и, наевшись травы, улегся отдохнуть. Но неожиданно в голову пришла мысль о том, что он мог ненароком сбежать или кто-то его похитил. Последнее моментально переросло в образ хищника. Лисицу или, скорее, волка. Волнение заставило поторопиться.
