Эрик Ле Болок - Нож винодела
— Я пришла… Я исполнительница завещания Марселя Марьетта.
— Да…
— Считаете ли вы смерть месье Марьетта насильственной?
— Это самое малое, что можно сказать!
— Значит, у нас нет разногласий по этому поводу.
— Я не понимаю, к чему вы клоните.
— Месье Марьетт оставил мне письмо с просьбой передать его полиции, если он умрет насильственной смертью, а поскольку вы ведете расследование его убийства…
При этих словах оба полицейских переглянулись, нахмурив брови.
— Простите, он знал, что его собираются убить?
— Надо полагать! Я должна была передать это письмо только в случае насильственной смерти.
Молодая женщина показала полицейскому запечатанное письмо.
— И когда вам было вручено это письмо?
— В две тысячи втором году.
— Спасибо, мэтр. Я…
Видя, что Кюш колеблется, Надя взяла инициативу на себя:
— Спасибо, давайте мы вскроем его.
— Сожалею, но, как исполнительница завещания, я должна сама зачитать документ.
Мэтр Фужролль вскрыла конверт, развернула письмо и начала читать вслух:
— «Я, нижеподписавшийся Марсель Марьетт, в здравом уме и твердой памяти заявляю: если вы читаете это письмо, значит, я мертв. Я принял эту меру предосторожности, так как не имею ни малейшего намерения кончать жизнь самоубийством. Это не в моем характере, и если меня убили, то я хочу, чтобы это преступление не осталось безнаказанным.
Есть только один человек, кто был бы способен оплатить мое убийство или убить меня. Это сенатор Жан Луи Фабр. На протяжении многих лет я покрывал преступления этого человека. Я был верным сообщником всех его действий. Я закрывал глаза, не расследовал убийства ради его успешной политической карьеры и личных амбиций.
Не ощущая поддержки с его стороны, я, исключенный из содружества рыцарей виноделия, рассказал всю правду Эдмону де Вомору, который всегда финансировал политические кампании Фабра.
Двадцать седьмого мая 2002 года во время откровенного разговора Фабр выстрелил Эдмону в голову. Вомор заявил, что собирается обо всем рассказать прессе, а Фабр не мог этого допустить. Ради своей карьеры он был готов на все. Затем я сделал необходимое, чтобы это убийство приняли за самоубийство. В тот день за круглую сумму я помог ему. Потом, чувствуя угрозу, я решил написать это письмо, чтобы защитить себя.
Настоящим уведомляю вас также, что Фернандо Барбоза постоянно участвовал в этих грязных делах, таким образом, я называю вам двух подозреваемых, которые наверняка смогут прояснить обстоятельства моей смерти.
Это письмо будет вручено моему нотариусу, мэтру Фужролль, которая передаст его кому следует.
Написано в Сент-Эмильоне 13 июня 2002 года.
Марсель Марьетт».
Кюш был поражен тем, что услышал.
— Надя, что ты об этом думаешь?
— Это невероятно!
— Мэтр, совершенно очевидно, что все это должно остаться строго конфиденциальным, мы расследуем преступление, а пресса проявляет нездоровое любопытство.
— Не стоит беспокоиться, независимо от расследования, для меня все дела конфиденциальны. Я принесла присягу. Теперь, когда я исполнила свой долг, я вас оставлю.
Мэтр Фужролль без всяких церемоний покинула кабинет.
— Ну и влип же я… Что мне с этим делать? Прокурор и Журдан не желают, чтобы я трогал Фабра, а мне выдают его с головой.
— Позвони ему, босс! Обезопась себя, иначе нам это дорого обойдется.
— Ты права. Я позвоню, пускай они возьмут ответственность на себя. И речи быть не может, чтобы я один поплатился в случае неприятностей.
— Теперь им трудно будет отобрать у тебя дело.
Он заранее ликовал. В конце концов, если расследование не продвигалось, то отчасти из-за всех этих препятствий, чинимых сенатором, мэршей и его собственным начальством. Следовало умело сохранить контроль и освежить память Журдана, напомнив ему о настоятельной просьбе не трогать Фабра. В такого рода упражнениях он чувствовал себя словно рыба в воде. Тон был самый что ни на есть непринужденный:
— Алло.
— Журдан, я слушаю.
— Кюш у телефона.
— А-а… Вы закончили свое расследование?
— Возможно… Только вам это не понравится.
— Не хотите ли вы повесить на меня еще одного мертвеца?
— Боюсь, что да, только это относится к две тысячи второму году и речь идет о самоубийстве.
— Самоубийство в две тысячи втором, какая связь?
— По словам Марьетта, ну, знаете, бывшего унтер-офицера жандармерии…
— Да, ближе к цели, мне не нужны биографии.
— Так вот, похоже, это было не самоубийство, а убийство… и угадайте, кто его совершил?
— Кюш, я не играю в загадки.
— Фабр…
— Сенатор Фабр?
— Вот именно! Марьетт принял меры предосторожности, написав свою исповедь и передав ее нотариусу в Либурне.
— Это очень серьезно, Кюш! Очень серьезно. Объясните!
После телефонного разговора с Журданом Кюш совершил небольшую пробежку. И вот он уже у дома мадам де Вомор, запыхавшись после череды крутых спусков и мощеных подъемов. Он позвонил. Дверь ему открывала Нинетта.
— Она дома?
— Да, входите, капитан, я доложу о вас.
Кюш вошел в гостиную мадам де Вомор в тот момент, когда она пила чай со своим будущим супругом.
— Я должен поговорить с вами о важном деле наедине.
— Мне нечего скрывать от будущего мужа.
— Как пожелаете.
— Хотите чая?
— Нет, благодарю вас.
— Чем могу быть полезной?
— Я хотел бы кое-что уточнить относительно смерти вашего мужа.
— Эдмона? Я не понимаю, какое отношение он имеет к этому делу…
— Да, я знаю, что это случилось в две тысячи втором году, но это важно.
— Что я могу вам сказать? Только то, что Эдмон покончил с собой.
— Каким образом?
— Он выстрелил себе в голову.
— Вам известно почему?
— Нет, он не оставил никакого письма.
— Где вы были в тот день?
— Я была в Бордо с подругой. В ту субботу, во второй половине дня, мне позвонили по телефону и сообщили о случившейся драме. Эдмон ушел из этой жизни без объяснений.
— У вас не возникло никаких вопросов по поводу его поступка?
— Конечно, возникло, но я не нашла причин. Вот почему жандармерия начала расследование и очень скоро пришла к заключению о самоубийстве. Как я вам уже говорила, Эдмон был скрытным человеком, и я всегда уважала его решения, включая и это.
— Месье Андре, в ту пору вы уже жили в Сент-Эмильоне?
Мадам де Вомор выступила на защиту рецидивиста:
— Я вижу, куда вы клоните, но это исключено. Я всегда уважала своего мужа, и мои отношения с Казимиром начались лишь после его кончины… Но к чему все эти вопросы, капитан?
— Выяснились новые обстоятельства, которые наводят на мысль, что это самоубийство может быть связано с теперешними событиями.
Мадам де Вомор взяла за руку своего друга:
— Но это ужасно, объяснитесь!
— Полагаю, унтер-офицер Марьетт лично руководил тогда расследованием?
— Да, помнится, что так, но говорите яснее.
— Я могу сказать вам только одно: дело приобретает невиданный размах. У вас есть что добавить?
До сих пор молчавший Андре произнес:
— Вчера я говорил вам, что получу сведения. И я их получил!
— Я слушаю вас.
— Несколько недель назад священник выразил сомнение относительно качества вина сенатора Фабра. Он сказал об этом профессору, а тот в свою очередь поделился со мной. Поэтому в вечер дегустации, когда речь шла об одном и том же вине, я взял две пробы: первую — из бутылки хранилищ Фабра, вторую — из бутылки нашего склада. Профессор просил сделать анализ, результаты которого доказывают, что речь идет о разных винах. У нас появились сомнения, когда сенатор заявил, что в две тысячи третьем году он получил сто сорок бочек, в то время как мы — всего сотню с такой же точно площади, хотя предполагаемая отдача с гектара должна была бы быть примерно одинаковой… Так вот, повторный анализ мог бы позволить нам разоблачить жульничество. Профессор полагал, что для увеличения продукции Фабр добавил две тысячи второй или две тысячи первый год, а так как две тысячи третий год будет переведен в более высокую категорию, то прибыль от сорока бочек получится значительной. Месье Шане не желал быть причастным к столь гнусным махинациям, для него это благородное ремесло, и оно должно таковым остаться. Вот он и попросил провести повторный анализ в одной бордоской лаборатории, и вас, я думаю, это заинтересует.
— Говорите!
— Анализ подтверждает, что вина разные, а главное, что в вине Фабра процентное содержание сахара выше, чем у нас. И знаете почему?
— Нет, но горю нетерпением узнать.
— Потому что там содержится медикамент.
