Александр Скрягин - Тайная геометрия
Мимикьянов почесал сросшиеся на переносице волчьи брови.
– А чего это Окунь вдруг с повинной явился? Неужто совесть заговорила? Ангел с белыми крылами пред очами встал, и Окунь его испугался? Что-то слабо вериться… – с сомнением произнес он.
– Он не ангела, он Бешеного Балалая испугался! – весело сверкнул глазами Кокин. – Тот его через свою агентуру вычислил и уже почти за хвост поймал. Ему деваться было некуда. Если бы Окунь в руки к Бешеному Балалаю попал, ой… никто бы тогда пареньку не позавидовал! Даже страшно представить, что Балалай бы с ним сделал! Ларкин-то успел из города уехать, а Окунь понадеялся на лежку у одного своего кореша и задержался. А тот его Балалаю и сдал. Вот гражданин Телепень и решил: уж лучше к нам! И сам пришел в управление. С деньгами. Правда, принес меньше половины. Говорит, остальное Ларкин увез… Ну, это уже не так важно. Рано или поздно, возьмем и Ларкина.
– Складно получается… – протянул Ефим.
– А, правда, она всегда складная, – с довольным видом заметил Кокин. – Да, и знаешь, Ефим, – он дотронулся указательным пальцем до пуговицы на груди у майора, – Лично я, честно говоря, в виновность Грибкова ни на секунду не верил…
Ефим представил выражение лица капитана Кокина во время предыдущих встреч.
– А чего же тогда ты его арестовывал? – спросил он.
Кокин оторвал палец от пуговицы на рубашке Мимикьянова и поднял его вверх маленьким милицейским жезлом:
– Не арестовывал, а задерживал! Задерживал для проверки! А это совсем не арест! Ну, а что делать? Работа такая! Уж ты-то, Ефим, должен понимать, я ведь, когда принимаю решения, не только свое мнение должен учитывать…
Майор кивнул, но ничего не сказал.
Изложенная капитаном Кокиным версия, как будто, логично объясняла и ограбление инкассаторов в торговом центре «Наш дом», и разбитое окно в коридоре первого этажа «Топологии», и найденную на первом этаже пачку похищенных денег и на чердаке – брезентовую сумку инкассаторов.
Все было хорошо.
И стальные растяжки между зданиями, где вешали цветные лампочки иллюминации и большой поздравительный плакат к юбилею научного городка, на самом деле имелись. Их наблюдал в течение многих месяцев любой проходящий по проспекту Науки. Запомнил их и «замнач по угро» капитан Кокин и рецидивист Телепень по кличке Окунь.
Дело было лишь в том, что неделю назад, как раз по настоянию самого майора Мимикьянова, обе стальные растяжки, протянутые между крышами «Топологии» и «Нашего дома», как возможные пути проникновения в режимное здание, были обрезаны.
Майор при этой процедуре, проводимой страдающим с похмелья слесарем Митей, присутствовал лично. И, хотя, наблюдать за трясущимися руками рабочего человека, слушать визг предназначенной для резки металла пилы-«болгарки», а в перерывах – малолитературное бормотание самого Мити, – являлось занятие не из приятных, майор выдержал до конца.
Поэтому, он был твердо уверен: между «Топологией и «Нашим домом» в пятницу, когда состоялось ограбление инкассаторов, не было никаких стальных растяжек, позволяющих путешествовать с крыши на крышу.
Майор Мимикьянов так же, как и капитан Кокин, не верил в причастность к преступлению Леши Грибкова. Не тот это был человек, и не так, как грабитель он себя вел.
Но, тем не менее, оставались вопросы.
Как Окуню с напарником удалось так незаметно, минуя охрану самого магазина и инкассаторов, пробраться в служебный блок торгового центра, и, главное, как удалось, так незаметно уйти, будто испариться, с места преступления? А потом каким-то непонятным образом оказаться на чердаке «Топологии»?
Ответы на эти вопросы отсутствовали.
А признание Окуня? А что признание? Разными причинами может быть вызвано признание.
Неторопливая фуга Баха по-прежнему неслышно звучала между стволов-труб лесного органа. Только теперь майору казалось, великий органист не размышляет. Он иронизирует.
Даже не так. Он смеется.
Во весь голос смеется над ним – майором Мимикьяновым.
38. У крыльца высокого, встретила я сокола…
Капитан Кокин уехал в управление.
Недовольный всем происшедшим Леша Грибков ушел домой: он жил в пяти минутах ходьбы от коттеджа генерального директора.
Мимикьянову тоже, как будто, незачем было оставаться в саду у Лисоверта. Тем более, что пресс-секретарь на него выразительно поглядывала.
Но какой-то незримый крючок крепко держал его за рубашку, не давая уйти.
А в голове почему-то всплыл один свинцовый осенний вечер.
Год назад.
Войдя в свою квартиру, он стянул ботинки и сунул ноги в мягкие домашние тапочки. С облегчение вздохнул, вошел в комнату и сунул в щель проигрывателя недавно приобретенный лазерный диск со Скерцо номер сорок два Петра Ильича Чайковского. Он любил эту пьесу почти наравне с Пассакалией Генделя.
Чарующуя мелодия, естественно, без малейших запинок, оборачивалась то угрозой, то весельем, то грустью, то надеждой. Как сама жизнь.
Ефим блаженно вытянулся в кресле и закрыл глаза.
В черных окнах уже стояла ночь.
День выдался тяжелым.
С утра поступила информация о том, что в научно-производственном объединении «Топология» пропал новейший прибор – генератор линейных колебаний фантастрон. Его новейшая модификация использовалась в различных измерительных системах, в частности, в артиллерийских системах целеуказания.
Требование на его получение было выписано исполняющим обязанности начальника лаборатории пространственных измерений Максимом Карликовым. Получать его должен был инженер лаборатории Евгений Вергелесов. Но в конце рабочего дня лаборатория фантастрон, как предписывала инструкция, не вернула.
Когда забеспокоились и стали выяснять, оказалось, что лаборатория напрасно ждала фантастрон весь день, но так и не дождалась. В связи с чем, не смогла провести намеченную серию опытов. Инженер Вергелесов утверждал, что прибор не получал. Когда стали смотреть книгу выдачи приборов, действительно, обнаружили, что его подпись в графе «получил» отсутствует.
Но в боксе хранения прибора тоже не было.
Стали искать.
Прибор входил в список особо секретных.
Леша Грибков позвонил Пиготу. Пигот шуганул в научный городок Ефима.
Ну и началось!
Крутились весь день. Опросили всех, кого можно.
Пропал прибор.
Все приготовились к тому худшему, что с неотвратимости падающего лезвия гильотины должно было последовать за исчезновением изделия, содержащим в своей конструкции изобретение, отнесенное к государственной тайне.
И вдруг прибор нашелся!
Оказывается, тем же утром, его заказала для опытов смежная лаборатория дальномеров. Новенькая сотрудница секретного спецхрана, плохо знающая сотрудников, выдала его дальномерщикам, а в папку входящих требований вложила бумагу подписанную Карликовым. Требование же лаборатории дальномеров посчитала лишним, и просто выбросила в мусорную корзину. Подпись же у сотрудника, получившего фантастрон, вообще взять забыла. В итоге после целого дня нервотрепки обнаружилось не хищение государственной тайны, а обычное разгильдяйство.
Решающую роль в поисках пропавшего прибора сыграл обычно тихий и безинициативный Женя Вергелесов. Он весь день носился по объединению, совал свой нос во все щели и, в конце концов, обнаружил фантастрон на испытательном столе у дальномерщиков. Те затянули свои испытания до позднего вечера и собирались вернуть изделие утром на следующий день.
Все кончилось хорошо. Но побегать и понервничать Мимикьянову пришлось вдосталь.
Однако на этом несчастливый день не завершился.
Не успел Ефим вернуться в управление и доложить Пиготу, что прибор найден, как на него налетело новое дело. Гоша усадил его переписывать отчет в Московский главк. Оказалось, что с этого месяца введена новая форма, и надо разнести текст по специально придуманным штабными умниками разделам.
Ну, что поделаешь? Пришлось разносить.
Одним словом, майор добрался до собственной квартиры где-то около девяти часов.
Не успел он включить проигрыватель и прослушать первые такты любимого Скерцо, как раздался дверной звонок.
Ефим едва ли не со стоном поднялся и пошел в коридор.
На пороге стоял отставной офицер танковых войск Миша Шепталов.
– Чего случилось, Михал Иванович? – спросил Ефим.
– Да, я вот на ужин баранинки сготовил с картошечкой. Чесночком заправил… Вроде, неплохо получилось! Приходи, угощу. Только одна просьбишка…
– Да? – склонил голову к плечу майор, догадываясь о ее характере.
Танкист прочистил горло и спросил:
– У тебя чего-нибудь хорошего не найдется?
Ефим сделал вид, что не понимает о чем идет речь:
– Чего хорошего?
– Ну, для души, – пояснил бывший танкист.
– Есть, – кивнул Ефим. – «Война и мир». Прекрасная, я тебе, Миша, скажу, вещица! Особенно, второй эпилог, где Лев Николаевич размышляет о том, есть ли у человека свобода воли или законы мироздания управляют им, как водитель своим танком…
