Ханс Лалум - Люди-мухи
Лунды открыли мне вместе и почти хором объявили, что им к своим показаниям добавить нечего. Оба испытали явное облегчение, когда я сообщил, что, судя по всему, следствие скоро завершится. Они обещали никуда не уезжать на выходные. Правда, сказали, что больше не рискуют оставлять сынишку в доме и потому отправили его на Пасху к бабушке и дедушке в Берум. Кристиан Лунд пребывал в сравнительно хорошем настроении. Он сообщил, что нашел адвоката, который считал его права почти доказанными. Его жена заметила: самое главное – что они по-прежнему вместе, они и их сынишка. Затем Кристиан Лунд нарочито громко и отчетливо проговорил: он глубоко сожалеет о том, что изменял жене. Уверял, что больше никогда не увидит Сару Сундквист. Жена нежно положила руку ему на талию и поцеловала в щеку. Казалось, они счастливы, и все же поверить им до конца я не мог. Слишком часто они лгали и изворачивались.
Визит к Саре Сундквист я приберег напоследок. Она снова приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Но, услышав мой голос, тут же впустила меня и тепло обняла. Я почувствовал идущее от нее напряжение. Руки у нее дрожали, сердце под тонким платьем билось учащенно. Она обещала оставаться дома все выходные; больше ей нечего было мне сказать. И ей мне тоже хотелось верить, но я больше не смел ничего принимать на веру даже в ее случае. Правда, мой визит окончился совершенно неожиданно: внезапно она схватила меня за руку и показала на окно:
– Видите того типа в темном плаще на тротуаре?
Я проследил за ее рукой; в самом деле, под козырьком дома напротив маячила фигура в дождевике с капюшоном. Хотя освещение было слабым, плащ, вне всякого сомнения, был синим. Под плащом могли оказаться как мужчина, так и высокая женщина, но из-за темноты трудно было судить.
Сара Сундквист либо в самом деле боялась, либо была превосходной актрисой, но она испытала заметное облегчение, когда я подтвердил, что тоже вижу таинственную фигуру в дождевике.
– Слава богу, это не только мое воображение! Может быть, просто так совпало, но в самом деле странно, что… эта личность стоит здесь сегодня уже несколько часов. Скажите, я ведь правильно сделала, указав вам на нее?
Я неопределенно хмыкнул. Того человека, безусловно, стоило проверить. Возможно, это просто жилец соседнего дома, который ждет знакомых или почтальона. И все же странно, что личность простояла там несколько часов – а главное, что на нем или на ней синий дождевик.
Фигура в дождевике еще стояла на посту, когда я в последний раз взглянул из окна в квартире Сары. Но когда я, поспешно распрощавшись, выбежал на улицу, увидел, что под козырьком никого нет. Я быстро огляделся и заметил синий дождевик, который быстро удалялся в сторону ближайшей автобусной остановки. Я еще подумал: это либо женщина, либо очень легконогий мужчина. Подхлестываемый мыслью о том, что, возможно, вижу перед собой Оленью Ногу, я бросился в погоню. Человек в плаще заметил это и ускорил шаг, перейдя на бег. И тут к остановке подъехал автобус. Фигура в дождевике спешила на автобус, а мне не терпелось догнать ее. Приблизившись, я уже не сомневался, что передо мной женщина. Через пару минут погоня закончилась замешательством, когда она врезалась в автобус, а я – в нее.
Автобус отъехал от остановки, а мы остались стоять. Та, за кем я гнался, откинула капюшон и рассыпалась в извинениях. Я узнал длинные светлые волосы Сесилии Олесен.
Она попросила прощения за то, что убегала, а потом за то, что стояла у дома номер 25 по Кребс-Гате, но заверила меня, что не замышляла никакого преступления. Оглашение завещания, а потом наш вчерашний разговор всколыхнули в ней прежние чувства и воспоминания. Дома она не находила покоя, поэтому попросила подругу посидеть вечером с дочкой. А сама приехала сюда, надеясь хоть краем глаза увидеть Даррела Уильямса. Она все больше и больше нервничала, потому что шло время, а его окна оставались темными. Потом испугалась, когда я погнался за ней. По ее словам, в темноте она не сразу меня узнала. Она заверила, что в дом не входила ни сегодня, ни когда-либо раньше, ни в синем дождевике, ни без него. Про дождевик она сказала, что он у нее уже много лет.
Я велел ей не приходить сюда завтра и обещал, что позже попрошу Даррела Уильямса связаться с ней, если он окажется невиновным. Сесилия Олесен порывисто обняла меня и, с благодарностью помахав рукой, села в следующий автобус, который подошел через несколько минут. Когда я сел в машину и поехал домой, с моих волос капала вода. На девятый день следствия у меня была припасена долгая поездка и очень интересный разговор. Предвкушая поездку в Швецию, я представлял себе лица всех жильцов дома, как карточную колоду. Кроме того, в колоде имелся джокер – Оленья Нога.
День девятый. По следу легконогого призрака времен войны
В Страстную пятницу, 12 апреля 1968 года, мой рабочий день начался раньше обычного. Без десяти восемь я заехал на работу, где, к моему облегчению, не произошло ничего примечательного. Ровно в восемь я сел в машину и отправился в Швецию. По пути проехал мимо дома номер 25 по Кребс-Гате, где все по-прежнему казалось спокойным. Но Осло я покидал с чувством, что скоро все изменится.
Моя поездка проходила в быстром темпе. Машин было немного, и дороги хорошо очистили от снега. Снег я увидел только в горах, хотя он и таял. До Трюсиля я мог любоваться красивыми норвежскими зимними пейзажами. Пограничный контроль оказался символическим. Заметив полицейскую машину, таможенник отдал мне честь и махнул рукой, пропуская в Швецию без всяких формальностей. Ни на норвежской, ни на шведской стороне я не заметил пограничников. Невольно подумал о том, что во время войны контроль для беглецов из оккупированной Норвегии был гораздо строже. Странное чувство – искать давно исчезнувшие следы на снегу, гоняясь за таинственным проводником и двумя беженцами, которые бесследно пропали двадцать четыре года назад.
Очутившись на шведской стороне, я проехал много миль, не встретив ни единой души. Неожиданно за поворотом показался полицейский участок. Я добрался до места в начале второго, свернув с дороги у знака «Полиция» и увидев около участка две шведские патрульные машины. Сам участок больше напоминал простой двухэтажный семейный дом и стоял у подножия холма, в начале узкой долины.
Начальник участка Ханс Андерссон уже ждал меня в своем кабинете с кофе и пирогами. Выглядел он примерно так, как я его себе и представлял: седеющий мужчина за шестьдесят, на полголовы ниже меня, но гораздо тяжелее. У него сохранилась отличная выправка, глаза были ясные, рукопожатие крепкое, улыбка – приветливая. Но голос оказался мягче, чем я ожидал, а первая фраза стала совсем неожиданной:
– Добро пожаловать! Всегда приятно видеть соотечественника!
Заметив мое удивление, он рассмеялся и поспешил объяснить:
– Когда-то я проходил здесь подготовку под именем Ханса Андерсена из Норвегии. И вот на Пасху познакомился с красивой местной девушкой, и жизнь сложилась по-другому… Я окончил полицейский колледж в Гётеборге и с тех пор служу здесь. – Он быстро нагнулся ко мне и понизил голос: – Мне не всегда было просто. Распад союза произошел всего за пару десятилетий до того, представители старших поколений еще испытывали массу предубеждений против норвежцев. Мой тесть сразу объявил: он еще смирится с зятем-норвежцем, но не потерпит, чтобы его внуки носили норвежскую фамилию. Так Ханс Андерсен стал Хансом Андерссоном. – Он помолчал и задумчиво откусил кусок булки. – Постепенно жизнь налаживалась, но началась война, и все снова осложнилось. В первые два года многие сочувствовали немцам и верили, что те победят. Знаете, наверное, что норвежский министр иностранных дел Кут приезжал в Сэлен в сороковом году? Ему дали понять, что он здесь нежелательная персона и король рискует своей свободой, если он приедет в Швецию. – Он снова задумался, и я подал знак, чтобы мой собеседник продолжал. Я понял, что разговор будет долгим и интересным. – К счастью, в сорок втором – сорок третьем годах настроение в обществе резко изменилось. Распространялись вести о казнях и арестах в Норвегии; мы осознали, что немцы вынуждены защищаться. Из Стокгольма поступил приказ: принимать беженцев из Норвегии и заботиться о них. Мы разработали четкий порядок действий. Сначала беженцев регистрировали надлежащим образом – здесь, на первом этаже. Затем их переводили в гостиную моей квартиры наверху, где кормили и поили горячим кофе. Не раз мы оставляли их ночевать в одной из гостевых комнат. Вы, наверное, представляете, сколько мы пережили. Зато мне довелось видеть здесь, у этого здания, одного из счастливейших людей на свете.
– Помните, когда вы впервые встретили Харальда Олесена?
Ханс Андерссон радостно улыбнулся:
– Тот день я помню очень хорошо, потому что был канун Рождества сорок второго года. Они шли всю ночь и спустились в долину вскоре после завтрака – мы как раз начали украшать рождественскую елку. Его настоящее имя я узнал гораздо позже. Во время войны здесь, на шведской стороне, его прозвали Соколиным Глазом. Это прозвище из книги про индейцев; оно очень шло ему. В профиль Харальд Олесен напоминал сокола, и зрение у него было лучше, чем у многих. Тогда ему было под пятьдесят, но выглядел он гораздо моложе. Позже я часто думал об этом – их прозвища были, наверное, довольно рискованными, и потому мы редко так их называли. Прозвище Соколиный Глаз отлично подходило Харальду Олесену, а Оленья Нога – к его напарнику. Однажды я заикнулся об этом в разговоре с Харальдом Олесеном, но он только рассмеялся и ответил: никто ни в чем не заподозрит Оленью Ногу, а на самом деле ему куда больше подходит прозвище Кошачья Лапа. Так оно и было. Оленья Нога во многих отношениях был примечательным молодым человеком. Походку действительно имел летящую. Мы даже шутили, бывало, что он не оставляет за собой следов даже на свежевыпавшем снегу. Никогда – ни раньше, ни потом – я не встречал человека, который бы так грациозно ходил – он, казалось, как будто все время пританцовывал, словно боксер-легковес, выбирающий, когда нанести удар. Понимаете, о чем я? Еще он напоминал сжатую пружину, готовую в любой миг распрямиться.
