Эллен Полл - Труп на балетной сцене
Работа над хореографией «Больших надежд» была завершена. Оставалось научить исполнителей танцевать балет от начала до конца, продолжая работать над характерами персонажей. Потом репетиции с декорациями, репетиции в костюмах. А дальше — пережить премьеру. Обед на кухне Джульет (подруги решили обосноваться под крышей из-за объявленной озоновой угрозы) был в каком-то смысле пиршеством победительниц. Джульет тоже закончила (почти) «Лондонскую кадриль». И они закатили себе настоящий пир: crûdites,[24] пюре из нута,[25] копченая форель. Португальские булочки, имбирное мороженое, — и все это под их любимые споры — теоретические, неразрешимые, без малейшего шанса и даже без намерения изменить точку зрения оппонента.
— Мне так не кажется, — отозвалась Джульет. — На мой взгляд, это лишь часть того, что составляет тщеславие, всего лишь узкий спектр проблемы. Большинством честолюбивых людей, во всяком случае, многими из них, движет жажда признания — чтобы общество по достоинству оценило их заслуги и другие приняли их популярность.
— Другие — это те, кого они уважают? — Наслаждаясь спором, Рут даже перестала брякать ложечкой.
— Все. И те, кого они боятся, кого обожают, мать и отец, и даже те, кого они презирают. — Джульет встала и направилась к холодильнику, чтобы убрать остатки форели. — Тщеславие — неприглядная штука. Представь себе, ну, скажем, человека, который занимается рекламой. Ему надо втереть публике очки и убедить ее приобретать то, что никому не нужно. По-твоему, он обожает клиентов-покупателей? Да ни в жизнь. Зато всеми силами старается обвести вокруг пальца и загнать гуртом в магазины.
— Этот человек ощущает потребность приобрести второй дом в Хэмптоне, — возразила Рут. — Это не тщеславие. Нет таких людей, которые по вдохновению кропают рекламные слоганы!
— Не согласна. Люди вживаются в свое ремесло, принимают вызов и придают большое значение в своей работе тому, за что их могут оценить. Один продает канцелярских скрепок больше, чем остальные, другой выписывает немереное число штрафов за неправильную парковку, третий моет больше ног прокаженным. Это может быть все, что угодно! Дом в Хэмптоне только часть вопроса. Хочешь еще кофе?
— Спасибо. Достаточно. У тебя такие же ощущения, когда ты перевоплощаешься в Анжелику Кестрел-Хейвен? Пишешь книги под псевдонимом, потому что хочешь, чтобы ценили тебя?
— Вряд ли. Скорее всем назло. Знаешь, как меня воспринимают благодаря моей писанине? Каким презрением награждают на всяких тусовках? Называют мои книжки «готикой», а меня — «потрошительницей корсетов». Я пишу не потому, что ощутила вдохновение, а потому, что мне нравится писать.
— Неужели? — Рут была немало озадачена.
— А чему ты удивляешься? — Джульет опять устроилась напротив нее.
— Мне казалось, ты пользуешься любым предлогом, чтобы улизнуть из-за стола.
Джульет, которая только что вернулась из Бостона, где читала лекцию на собрании Ассоциации университетских отделений фольклора и мифологии, рассмеялась. Ее согласие прочесть эту лекцию было превосходным примером того, с какой готовностью она отвечала «да», когда появлялся предлог поотлынивать от работы.
— Я же не сказала, что писать просто. Но, — продолжала она упавшим голосом, — иногда на меня нападает…
— Скука?
— Нет, ступор.
Хотя с «Лондонской кадрилью» все получилось не так уж плохо, призналась себе Джульет. Какое-то время потолкалась в студии Янча и несколько дней… что греха таить… строила из себя Нэнси Дрю. А теперь осталось дописать всего две главы. Во времена «Парижского джентльмена» приходилось куда труднее.
— Хотя вообще-то я люблю писать, — снова заговорила она. — Как правило, процесс доставляет мне удовольствие. Так что тщеславие тут ни при чем. Какое же удовольствие, если не можешь не писать?
— Что ты хочешь сказать? — спросила Рут.
— Смысл в удовольствии.
— Смысл? — с сомнением покачала головой хореограф.
— Ведь живешь один раз. И если есть выбор — хотя у большинства людей его нет, — надо делать то, что больше нравится.
— Раз живешь один раз, надо все рассчитать, — убежденно возразила Рут. — Упорно работать и выложиться на все сто. Стать лучшей в своем деле. Возвратить миру все, что любишь. И успеть до того, как умрешь, внести вклад во все, что кажется важным. Вот что требуется делать.
— Любой ценой? Я этого не понимаю.
— Любой ценой!
Джульет покачала головой:
— Ты слишком много времени проводишь в студии, — и тут же пожалела о своих словах. Ей было намного легче обсуждать с подругой любой вопрос, только не балет.
— Если бы люди не испытывали потребности творить, не существовало бы танца, — заявила Рут.
— Ты не права. Конечно, существовал бы, — возразила Джульет. — Только он был бы другим. Как, например, народный.
— Балета точно не было бы.
— И балет бы существовал. Только не был бы таким безумно совершенным.
Настала очередь качать головой Рут.
— Балет и есть само совершенство. Такова его природа. Балет — это экстрим и требует экстремальных усилий. В твоем мире никакого балета не было бы — ни балета, ни операций на мозге (во всяком случае, успешных), ни космической техники, ни голодных забастовок…
— Ни супермоделей, ни зеленых беретов, ни религиозных фанатиков, ни самосожжений, — подхватила Джульет.
— Никаких достижений.
— Злосчастных достижений.
— Никакого напряжения сил.
— Ненужного напряжения сил.
— Чушь! — взорвалась Рут.
Джульет встала и убрала со стола остатки мороженого.
— Почему чушь? Потому что…
— Потому что люди тщеславны. Такова их натура. Они хотят оставить свой след в мире, хотят блистать, хотят, чтобы их запомнили, сделать нечто такое, что стоит усилий. И чтобы все спрашивали: «Это ты сделал? Здорово. Я бы так не сумел». Вот к чему стремятся люди. Сильнее, чем к счастью, уюту, любви и всему остальному. Вот что я думаю.
— Другими словами, все стремятся к признанию?
— Это только часть. Хотя иногда она составляет целое.
— У некоторых.
— Разумеется, у некоторых, — согласилась Рут. — Многие довольствуются любой ерундой, которой их кормят. Не каждый способен на самоотречение. Но тот, кто услышал зов отличиться, лишается выбора. Остается одно — садиться и работать. Работать до седьмого пота, цепляться когтями и зубами, не отступать, пока не рухнешь. Таков наш удел.
Джульет налила себе новую чашку кофе.
— Удел, потому что мы сами так решили. Если бы наших детей воспитывали по-другому, если бы общество сменило приоритеты и ценилось счастье, а не достижения…
— Мы жили бы в Полинезии.
— А что плохого в Полинезии?
— Если бы мир был одной сплошной Полинезией, то никто бы не знал, что такое Полинезия. Ее бы не нашли. Не было бы путешественников, астролябий, карт…
Джульет пожала плечами. Перспектива отсутствия астролябий ее не волновала.
— Ты пожимаешь плечами, — заметила Рут. — А подошли бы месячные, я бы посмотрела, как бы ты разнылась, если бы никто не изобрел тайленол.
— Ты мне напомнила, — рассмеялась Джульет. — Что рекомендуют медики от грибка? Или это продается только по рецептам?
— Монистат?
— Точно. Спасибо. А то я вся исчесалась. — Она поежилась. За последние четыре недели Джульет выпила не меньше трех галлонов йогурта. А зуд не только не пропал — даже усилился.
— Так мы о чем? — передразнивая подругу, поежилась Рут. — О твоем гедонизме?
— Гедонизме? Любви к жизни? — эхом отозвалась Джульет, словно не представляла, что это такое.
— Ты снова виделась с Мюрреем Лэндисом.
— Я на него злюсь, — с неожиданной силой заявила Джульет. Она звонила Мюррею после второго посещения Электры в больнице и оставила на автоответчике сообщение, которое подытоживало все, что ей удалось узнать. Но он даже не ответил. Джульет понимала: дело не в том, что она ему не нравится. Значит, он боялся с ней встречаться. От этого он нисколько не вырос в ее глазах.
— Все еще?
— Нет, опять. Месяц назад он обещал позвонить и повести меня смотреть свою скульптуру. И ничего подобного. Я начинаю думать, что с этим парнем что-то не так.
— С ними со всеми что-то не так, — рассмеялась Рут. — Помнишь старинное определение романа: произведение литературы определенного объема, в котором что-то не так. Как ты считаешь, можно сказать про мужчин, что они мальчишки определенного возраста, в которых чего-то недостает? Или это ужасно по-женски?
Джульет собиралась возразить, что все взрослые — это выросшие дети, в которых что-то неправильно, и в этот момент зазвонил телефон.
— Есть автоответчик, — проворчала она. Аппарат был установлен на кухне и работал так громко, что не услышать было невозможно. Женщины замолчали. Раздалось три звонка, затем последовал щелчок, Джульет официальным тоном объявила, что ее, к сожалению нет дома, и предложила оставить сообщение.
