Анна и Сергей Литвиновы - Та самая Татьяна
Я посчитала тогда объяснение Ивана Борисовича достаточным. Напоследок он напомнил мне:
– И спросите сами у вашего жениха про его, как говорят крестьяне, зазнобу. Я имею в виду Марию, дочку красногорского управителя Евстафия.
Затем любезно, но быстро попрощался и укатил в своей карете.
Я же только прошептала ему вслед:
– Вы – чудовище!
Однако дьявольское семя он в меня заронил. Оно сначала дремало во мне, а затем стало давать всходы. Все чаще я думала о том, чтобы Ленский исчез. И чем больше он отирался вокруг меня со своими стихами, шахматами и любовью (а Григорий в то же самое время даже не мог подойти ко мне!), тем сильнее и ярче становилось это желание.
И вот однажды, когда мы были наедине – он целомудренно играл моим локоном, то накручивая его на палец, то развивая, – я неожиданно для него спросила:
– Расскажи мне о своей Марии.
– Какой Марии? – дернулся он. Мальчик пока даже не понимал, о чем речь.
– О Машке, обитательнице девичьей. Которую ты … – и тут я употребила совершенно чудовищный глагол, который используют только мужики и который даже господам знать неприлично, не говоря уж о нежных девах.
Владимир вспыхнул и покраснел так, что аж слезы выступили на его лице. Я понимала все его чувства: он испытывал одновременно стыд, и неловкость, и гнев. По его реакции я безошибочно поняла, что мой наставник Иван Борисович, а за ним и я попали в точку: у Ленского и впрямь связь с той самой Машкой.
– Кто тебе сказал?! – вскричал он. – Все вранье! У нас с ней ничего не было! Разве поцелуй. Один, быть может, два…
– Не думаете ли вы, сударь, что я унижусь до того, что буду ревновать к вам дворовую девку? Слишком много чести для вас!
Тогда он упал к моим ногам, стал целовать края моих одежд и умолять простить его.
А я, глядя на него, распростертого у моих ног, думала лишь о том, насколько я равнодушна к нему, насколько меня не трогает его связь с кем бы то ни было – и какой ошибкой с моей стороны будет, если я все-таки выйду за него.
– Прощайте! – воскликнула я патетически (внутренне еле сдерживая смех). – Вы нанесли мне глубочайшую обиду. Я не желаю видеть вас! – И встала.
Тогда он начал, стоя на коленях, кланяться мне в землю, плакать и бормотать, что таково устройство мужчин, они не могут долго терпеть воздержание, что его связь с девушкой ничего не значит, что он влюблен в меня, как в богиню, etc, etc… А я лишь думала на протяжении той сцены о том, сколь он жалок. И еще: «Почему та Машка не ровня мне и я не могу, сославшись на их связь, расторгнуть помолвку?»
Ты, моя дорогая сестра Таня, тогда была столь увлечена своим чувством к Онегину, что даже не замечала всех моих страданий и переживаний по поводу своей столь несчастливой любви. Я думала броситься в ноги к нашей матушке и вымолить, чтобы она отказалась от брака с Ленским. Я мечтала, что мой Григорий организует новую экспедицию, теперь более успешную, и все-таки увезет меня. Я надеялась: а вдруг Ленский опомнится, у него откроются глаза – и он сам увидит, что я не люблю его, и откажется от меня. Но – ничего не происходило. Вот уже была назначена дата свадьбы, и шилось платье, когда я поняла, что помочь себе могу только я сама.
Я никогда и никому не говорила об этом, сестра, но тогда это было мое решение. Не Онегина, не Ленского. Прежде всего – мое. Прости меня за это. Мое поведение в тот вечер породило слишком уж сильные и немедленные последствия – настолько мощные, что я на них, когда затевала дело, даже не рассчитывала. И в итоге я погубила тогда не одного только Ленского. Я к тому же испортила жизнь и тебе, сестра моя! Ты оказалась навсегда разлученной со своей первой любовью, с Онегиным, без малейшей надежды снова увидеть его[19].
У меня уже не оставалось выбора, дата постылой свадьбы неумолимо приближалась – и начала я действовать как раз на твоих именинах. Мужчины – самоуверенные животные, они полагают, что они всегда определяют все. И не ведают, что это мы, слабый пол, исподволь направляем их действия и желания. Наверное, Онегин всю жизнь считал – и до сих пор считает, – что тогда, на твоих именинах, это он, чтобы досадить одновременно и тебе, и Ленскому, начал кокетничать со мной. Но мы-то, Таня, с тобой, как женщины, обе знаем, что если мы, барышни, не захотим этого кокетства – его не будет. Что выбираем мы. И мы – начинаем. Начинаем – все на свете, в том числе и любовную игру.
Вот и я тем вечером взяла Онегина в оборот. Я – его (а не он меня!) И это я сделала так, чтобы он сидел подле меня, и жал руку, и говорил любезности, и пригласил бы на вальс, а после – на мазурку и котильон. У меня была одна цель: взбесить Ленского. И – я могла себя поздравить – я ее достигла. Он разгневался.
Боже ты мой! Неужели я хотела погубить его – как советовал мне мой демон Иван Борисович? Нет, нет и нет! Позлить, доставить неприятность, разъярить – да. Но как я могла хотеть, чтобы его убили! Мальчика – тихого, чистого, скромного! Нет, я не желала ему смерти! Зачем – о, зачем – твой Онегин сделал это?!
Но так случилось. Я заранее не знала ни о какой дуэли. Ленский ничего не сказал мне даже в свой последний день.
Пуля Евгения пронзила его грудь навылет. Мне долго боялись преподнести эту весть, опасаясь, что сведение о гибели жениха убьет меня. Но я – о, да, я оплакивала Ленского – он, несчастный, погиб случайно и ни за что. Но главное чувство, которое я испытала, когда до меня донесли известие о его гибели, – я боюсь показаться чудовищем, но, сестра, это так! – главная моя эмоция была: огромнейшее облегчение, чувство небывалой свободы, которое все затопило меня.
Именно потому столь легко – для тебя и маменьки – я нашла тогда замену Ленскому. Слишком быстро (на ваш взгляд) выскочила за своего Григория. Вы ведь не знали, что мы знакомы с ним уже более полугода, что я давно люблю его – как и он влюблен в меня.
И вот мы обвенчались и уехали. И сердце мое понемногу успокоилось. Я забыла те страсти, что кипели вокруг меня четыре года назад. И вдруг теперь явление Онегина (я уж думала, что никогда больше его не увижу!) вновь растревожило меня. Оно снова вернуло мне боль, стыд, восторг и радость той зимы.
В тот момент, когда я выскочила из коляски с криком: «Прости его, прости!» – мой муж готов был выстрелить в Онегина. Но он послушался меня. Он разрядил свой пистолет в воздух. А затем я умолила Евгения Александровича попросить извинения перед моим Григорием (обещая, что расскажу ему о подлинных событиях позже).
Он внял моим молитвам. Они примирились.
А после у нас дома, за обедом, я поведала этим двум мужчинам все то, о чем рассказала сейчас тебе.
Мой Григорий был в восторге.
А Евгений лишь протянул понимающе: «Так, значит, стрелял другой. Я полагаю, это был Иван Борисович – ваш наставник, Ольга. Серый человек из Петербурга со своими дьявольскими советами».
А уже сегодня Онегин собирается назад в Петербург. С мужем моим они подружились – что удивительно, очень уж они разные, да и встреча их едва не обернулась трагедией. Однако теперь Евгений уговаривает ехать в Санкт-Петербург, обещает познакомить с нужными для продвижения по службе людьми и похлопотать за его карьеру. Я хоть и слегка ревную Григория (и буду по нему скучать), но тоже убеждаю благоверного совершить это путешествие. Может, и ты, сестренка, воспользуешься связями своего супруга-генерала и порадеешь ему?
А что касается прошлого – вот и вся моя повесть, сестра.
Пиши мне. Жаль, что мы с тобой так долго не виделись. Приезжай ко мне, как сможешь – одна, вместе с супругом, как хочешь. Так жаль, что я стала столь тяжела на подъем – все-таки, как ты знаешь, у меня с Гришенькой уже двое мальчиков, Гришка да Мишка – да еще сестра их Дашка (а может, еще один братик Сашка) скоро появится.
Прощай, моя родная. Напиши мне.
Твоя Оля.
Из журнала княгини N. 28 июня 1825 года
Развязка сей драмы стала известна мне со слов двух разных людей, их рассказы не противоречили, но дополняли один другой, в своих записках я постаралась лишь скомпоновать их для того, чтобы составить наиболее цельную и верную картину происшедшего.
Е.О. вернулся в Петербург в середине июня. В тот же вечер он послал мне записку с просьбой принять его. Мы уговорились на следующий день. Сердце мое трепетало. Трудно передать, как я скучала по нему.
Наконец, он прибыл. Он покрыл мои руки поцелуями. Когда утих первый восторг встречи (который испытывали мы оба), Е.О. рассказал мне о своем путешествии: все свои наблюдения и заметы, что дополняли посланные им из путешествия письма. Он был увлечен своим новым делом – пожалуй, даже больше, чем мною.
Е.О. сказал мне, что послал записку Ивану Борисовичу Аврамову с просьбой принять его.
– Зачем?! – воскликнула я.
– Аврамов унаследовал поместье и капитал Ленского. Он единственный, кому по-настоящему была выгодна смерть Владимира. Не могу же я считать виновным сестру твою Ольгу и ее мужа-майора. Я не сомневаюсь: именно Аврамов убил несчастного поэта.
