Фридрих Незнанский - Гейша
Мне открыла дверь пожилая женщина с опухшим от слез лицом, в черной кружевной косынке на голове и в темном платье.
– Вы Юрий Петрович? – спросила она, глядя на меня изумленными глазами. – Такой молодой?
Она не смогла скрыть своего разочарования, но вовремя опомнилась.
– Ой, что это я говорю. Проходите, пожалуйста. Не разувайтесь, ради бога, не разувайтесь, у нас пол не мыт, – испуганно замахала она руками в прихожей, словно пол в их квартире был посыпан толченым стеклом. – Ничего, если мы с вами в детской поговорим? – шепотом сказала она, провожая меня в комнату.
В квартире из-за занавешенных окон и зеркал стояла невыносимая духота. Я заметил сквозь приоткрытую стеклянную дверь зала новенький гроб, стоящий на составленных кухонных табуретках. Гроб был из самых недорогих, обитый красным шелком с черными траурными рюшами.
Увидев весь этот антураж, я понял, что с призрачными мыслями о том, что родственники внесут хоть какой-то гонорар за защиту Лены, придется расстаться.
– Брат пошел машину доставать, – объяснила Бирюкова. – Надо же мужа домой везти хоронить. Ой, горе, ой, горе! – тихо всхлипнула она, прижимая к сухим глазам мятый носовой платок.
Узнав сразу, что моего предполагаемого свидетеля нет дома, я расстроился и уже пожалел, что пришел. Зачем я здесь? Что нового могу сказать этим людям? И так на душе кошки скребут, еще слушать чужие вопросы…
Детская казалась единственной комнатой в квартире, которую не затронул похоронный аврал. Окно в ней было открыто и воздух был свежий. Со светлых обоев на стенах на меня смотрели веселые львята и черепахи в солнечных очках.
– Кофе хотите? Или чаю? – спросила, заглядывая в комнату, моложавая женщина в светлом халате, но с траурной косынкой на голове.
«Жена ее брата», – подумал я и не ошибся.
– Спасибо, ничего не нужно.
Но обе женщины принялись так активно упрашивать, что волей-неволей пришлось согласиться на кофе.
Мать Лены засыпала меня вопросами о дочери, но у нее не хватало сил вдуматься или хотя бы вслушаться в мои ответы. Сама того не замечая, она перебивала меня на полуслове, то рассказывая, какой Лена была хорошей, умной девочкой, когда училась в школе и в университете, то вспоминала тот вечер, когда она с мужем услышала по телевизору как громом поразившую их весть, что Лена арестована… То она принималась расспрашивать меня о самом убитом Осепьяне, то снова, спохватываясь, повторяла в сто первый раз:
– Ну как моя Леночка там в тюрьме? Не похудела? Как ее там хоть кормят?
В это время невестка Бирюковой принесла в детскую поднос, на котором кроме кофейника и чашек громоздилась целая гора свежей домашней сдобы. Снова поднялась суета, женщины наперебой принялись угощать меня:
– Попробуйте. Вот пирожок с капустой, а этот яблочный. Или, может, вы с творогом любите? Этот, кажется, с творогом.
В результате мне попался все же пирог с капустой, который с кофе ну никак не сочетался и который мне пришлось мужественно прожевать и проглотить.
– А может, по сто грамм? – неуверенно переглядываясь с невесткой, предложила мне вдова.
Но от «ста грамм» я просто наотрез отказался самым категоричным тоном, какой только мог из себя выжать.
Поставив передо мной поднос, невестка не ушла по своим делам, а из любопытства осталась стоять в дверях и слушать, о чем я говорю. Впрочем, она мне не мешала, даже помогала своим присутствием, потому что время от времени останавливала словесные излияния Бирюковой грозным окриком:
– Люда! Да дай же ты человеку сказать!
Я понял, что в этой ситуации невестка соображает лучше, чем подавленная свалившимися на нее горем и хлопотами мать Лены, и что вряд ли я узнаю от Бирюковой что-нибудь интересное. Побыстрее допив свою чашку и дожевав пирожок, я посмотрел на часы и поднялся, всем своим видом показывая, что спешу. Каждый метр до входной двери пришлось брать с боем. Мать Лены вцепилась в меня мертвой хваткой и, казалось, не выпустит, не рассказав, какие оценки ее дочь получила во время последней сессии в университете и как она любила в детстве вязать мишкам свитера и шарфики.
– Моя Леночка очень хорошая! Помогите ей, прошу вас! Мы люди не богатые, но я вам все отдам! Квартиру продам, если понадобится, – зарыдала в конце концов Бирюкова, совершенно выбив меня из колеи.
Чувствуя себя совершенно запутавшимся, я едва вырвался из ее объятий и выскочил вон.
Черт меня побери, если еще хоть раз сунусь домой к обезумевшим от горя родственникам…
Но рано, рано я паниковал. Все, что нужно, я преспокойно узнал от невестки, выскользнувшей следом за мной на лестницу с мусорным ведром, якобы к мусоропроводу, а на самом деле догнавшей меня возле кабины лифта.
– Вы на Люду не обращайте внимания, она от всего этого немного свихнулась, – шепотом сообщила невестка, пожирая меня горящими от любопытства глазами. – Мы с Ильей сами не все ей рассказываем. Боимся, она этого не перенесет. Сначала с дочкой такая беда, а теперь с мужем… Вы ведь что-то спросить у нее хотели? Да?
Пытливые глаза уставились на меня, словно просвечивая рентгеном.
– Так вы у меня спрашивайте, я все про них знаю. Люду лучше не беспокоить, она от нервов сама не своя.
Я понял: вороне Бог послал кусочек сыра. И не стал скромничать.
– Я, собственно, хотел узнать, с кем отец Лены встречался здесь, в Москве? Чем он вообще занимался в последние дни? Ведь он вроде бы приехал, чтобы узнать, как у Лены дела. Почему же он меня не разыскал?
Невестка мелко-мелко закивала, показывая, что вопрос ей понятен и что она уже знает ответ.
– Я все знаю, – захлебываясь от радости, зашептала она. – Илья, мой муж, с ним везде по городу ходил. Только Люде мы рассказывать ничего не стали. Лена теперь для нее свет в окошке, если она правду узнает, то и не знаю, что с ней будет. Вы ведь уже знаете, чем ихняя Ленка тут в Москве занималась?
На ее лице отразилось фальшиво-сочувственное выражение, хотя видно было, что ее всю трясет от пикантности ситуации.
Я кивнул.
– Ну так вот… Только вы Илье не говорите, что я вам все рассказала, а то он у меня такой, слова лишнего из него не вытянешь. Следователь у него тоже уже спрашивал, что Саша перед смертью в Москве делал, куда ходил, так он ничего следователю не рассказал. Я ему говорю потом: ты что! Надо было все рассказать ему! Ведь хуже-то уже не будет. А он мне – молчи, ничего никому говорить не надо, с этими людьми только свяжись, потом хлопот не оберешься.
– С какими людьми?
– С той семьей, в которой Ленка жила.
Я насторожился.
– С Осепьянами? Бирюков что, встречался с ними?
– Хуже! Они и на порог его пустить не захотели, сказали, мол, мы никакой Лены в глаза не видели, слыхом не слыхивали, никто тут с нами не жил. Так Саша что удумал, земля ему пухом…
Невестка суеверно перекрестилась мелким скользящим движением руки.
– Он ночью через забор залез на ихний участок, где дом их стоит. – Женщина понизила голос до полного шепота. – И мой дурень ему помогал, только мой снаружи остался, а Саша к самому дому подкрался и под окном подслушивал, о чем эти армяне между собой разговаривали. А они говорили, что Ленкины вещи надо в лес завезти и сжечь, чтобы родственники никаких следов потом от нее не отыскали. Вот какие люди есть! Бессовестные!
– И что потом?
– Не знаю, но после той ночи Саша сам не свой весь день был, он и к квартирной хозяйке Ленкиной ездил, и в общежитии у нее был, но он уже нам ничего не рассказывал, видно, стыдно ему было, что дочка у него такая пустельга, по рукам пошла. Переживал за нее очень. Он Ленку крепко любил. Небось он ее и разбаловал, раз она такой выросла. Как вы думаете, она на самом деле застрелила сожителя своего? И как это у нее рука поднялась?
И снова на ее лице мелькнуло фальшиво-скорбное выражение сочувствия.
– И сколько Ленке за убийство светит?
– Я не судья, не могу сказать, – уклончиво ответил я.
– Ну да, ну да, – недоверчивым тоном подтвердила женщина, толкая носком комнатного шлепанца ведро с мусором. – Ох, Люда, дожиться до такой беды на старости лет!
– А как вы думаете, к кому мог отправиться на встречу Бирюков в день своего исчезновения?
– Думаю, что к ним, к армянам этим, – решительно заявила невестка. – Не мог он допустить, чтобы Ленкины вещи взяли да и выкинули в лес, как хлам какой. У нее ведь там и дорогая одежда была, и шуба, и обувь всякая модная. Саша хотел забрать все домой. Мало ли? Еще пригодится небось. Может, продавать еще что придется, чтобы от тюрьмы ее откупать.
Я посмотрел на часы:
– Извините, мне в самом деле нужно спешить. Если что, я вам еще позвоню?
– Конечно, пожалуйста, звоните в любое время.
– Вот моя карточка, – я протянул ей визитку. – Матери ее отдайте. Может, еще понадобится что-то передать или сообщить.
– Обязательно. И вы вот возьмите, просим вас…
Неприметным движением руки женщина извлекла из складок своего халата бутылку «смирновской» водки. Вот те раз! Нет, только у нас адвокатский гонорар может заключаться в бутылке водки… Я почувствовал себя слесарем-водопроводчиком.
