Маргарет Мерфи - Падает мрак
— Мы, правда, не знаем, жив он или мертв. — В кабинете Макатиера наконец-то стало тепло, и в своем сером костюме он выглядел невозмутимым, аккуратным и подтянутым. — Что по этому поводу сказала мисс Келсолл?
— Ее не было дома.
— А на работе?
— Мне не удалось узнать, где она работает. — Рейнер почувствовала, как ее лицо зарделось под пристальным взглядом начальника. Она попыталась уверить себя, что просто перегрелась, торопясь вернуться в участок. — Я свяжусь с налоговой службой, сэр, они найдут ее по своим документам.
— Почему вы так уверены, что она лжет?
— Не знаю…
Замешательство тети, когда Рейнер в первый раз спросила: «Как Лора с этим справляется?» Как она должна была воспринять смерть отца, если сама уже была две недели мертва? Рейнер знала, что Макатиер ожидает от нее здравой аргументации, а не догадок, и она усилием воли обуздала гнев, вызванный тем, что ее обманули, и попыталась убедить его:
— Я сверила даты, сэр. Лора покончила с собой двадцать четвертого сентября, как и сказала ее подруга.
— И что?
— Это почти за две недели до крушения поезда в Кру. Мисс Келсолл много говорила о том, что ее брат, дескать, жил только для дочери. Собирался купить для них домик за городом, ухаживать за Лорой, чтобы постепенно вернуть ее к жизни. — Сэл покачала головой, не веря, что так обманулась. — Она сказала мне, что Лора «уехала». Марджори Келсолл врала мне с самого начала.
Глава тридцать шестая
Он чувствует, что она обратила на него внимание. Сначала всегда так: они замечают. Иногда проходят мимо, их взгляды едва мазнут по его лицу и ускользают прочь, подобно тому как кусок мыла выскальзывает из рук. Через секунду, удивленные собственной оплошностью, оборачиваются. И замечают… Он привлекательный мужчина, про таких, как он, говорят: «В нем что-то есть…» Он чувствует на себе их голодные взгляды — горячие иголочки, покалывающие кожу лица и шеи.
Эта стройна и темноволоса. Его тип. Она смотрит на него поверх стендов с нижним бельем, ее интерес передается как по телеграфу на расстояние в десять ярдов.
Он недоволен ее вмешательством: занят последними приготовлениями. Он провел часы, бродя по магазинам «Нэкст», «Принсиплс» и «Монсун», выбирая платье, потом обошел секции дамского белья еще полдюжины магазинов, отыскивая лифчик идеально подходящего цвета и оттенка. Он нашел платье, которое хотел: мерцающее, темно-зеленое, с низким вырезом, обнажающим грудь настолько, чтобы это казалось приглашением, не делая ее дешевкой. Теперь поглаживает шелковистую ткань лифчика — нет, не то — и ищет снова.
Продавщица бросает на него украдкой лукавый взгляд.
У него есть две улыбки: одну он использует как крючок с наживкой, чтобы приманить их. Другая улыбка производит противоположный эффект. Сначала она, взволнованная, отводит глаза, ее щеки на мгновение розовеют, снова бледнеют под его испытующим взглядом. Он продолжает смотреть, уже не улыбаясь. Теперь она напугана. Он поднимает подбородок и втягивает в себя воздух, но не чувствует запаха ее страха. Пока — нет.
Он потерял настроение, которое пытался обрести не один час — злится и решает ее наказать. Разрешает ей отвернуться и продолжить работу, рассматривая белье, сортируя трусики от самого маленького до большого размера, развешивая по местам лифчики, которые женщины кое-как повесили на стенды, и ждет, пока она забудет о нем. Она выходит из зала и исчезает в небольшой комнате, где оформляют заказы.
Он внезапно возникает за ее спиной и спрашивает:
— Какой у вас размер чашечки?
Она вздрагивает и негромко ахает. Это возбуждает его. Она оборачивается, глаза расширены, руки судорожно прижимают к груди маленькие пластмассовые вешалки для белья — плохая защита от его внимательного изучения ее тела.
— Что вы сказали? — Она пытается казаться возмущенной, но вид у нее растерянный, ноздри слегка раздуваются.
Он наклоняется к ней — теперь учуял ее запах. Похоже на наводнение, волну беспокойства, не совсем страх — они же в общественном месте, — но она испугана.
— У моей подружки приблизительно ваш размер. — Он смотрит на нее в упор.
— Я… — Она дико озирается.
Он делает шаг назад, держа лифчик, который снял со стенда, и прикладывает к ее груди, склонив голову набок, как будто проводя мысленное сравнение.
Она беззвучно открывает и закрывает рот, а затем поспешно исчезает за дверью с табличкой: «Только для персонала», а он хохочет и не может остановиться. Это плохо. Опасно. До сегодняшнего дня ему всегда удавалось смешиваться с серой заурядной толпой, незаметность усиливает могущество. Он должен успокоиться.
Думай о чем-нибудь другом, не об ужасе на лице девчонки-продавщицы. Думай о ней. Она готова. Она ждет, потому что у нее нет другого выбора. Она податлива, она созрела. Когда он передает нижнее белье женщине средних лет за кассой, его руки почти не дрожат.
Она смердит после дней и ночей, проведенных в заточении, и это отталкивает его, но и возбуждает. Его жизнь полна таких противоречий. Психологи называют это амбивалентностью: в одном человеке существуют диаметрально противоположные эмоции по отношению к одному и тому же объекту. Он делает паузу, наслаждаясь словом «объект». Он может с легкостью сделать с ней все, что захочет, — так переставляют украшения на каминной полке. Она в его власти — живет, пока выполняет функции, границы которых определяет только его воображение.
Передает наличные (всегда только наличные) и приятно улыбается — он успокоился. Женщина подталкивает ему через прилавок небольшой пакет.
Он не будет смотреть на нее, пока она принимает ванну. Подождет. Попросит, чтобы надела одежду, которую выбрал специально для нее, — она это сделает, он в этом уверен, — со вкусом подобранное нижнее белье, красивое платье. Она будет думать, что он собирается ее отпустить.
Выходит из магазина, предвкушая их вечер вдвоем.
Он отведет ее в спальню. Сначала она смутится, но потом, когда поймет, что на самом деле ее ожидает, испугается, ударится в слезы. Но это пройдет, потому что она готова и скажет все, что угодно, сделает все, что ему хочется, лишь бы получить свободу.
К тому времени, когда он доходит до автомобильной стоянки, успевает мысленно пережить все события ночи от начала до конца. Он знает порядок и время, определенное для каждой стадии, но сегодня желает импровизировать. Все возможно. Не поворачивая головы, смотрит по сторонам, скашивая глаза. Никто не замечает его. Он как хамелеон — снова серый и незаметный в толпе.
Глава тридцать седьмая
Ее ужас притупился с течением часов и дней. Теперь все, что она чувствовала, — вполне терпимое желание есть. Но страх, хотя менее интенсивно, все-таки производил свое разрушительное действие. Дня два назад она ощутила, будто какая-то часть ее «я» обрушилась, не способная более выносить бремя случившегося.
Сколько раз она выходила после консультации с клиентом в камере, расположенной под зданием суда, в ужасе: как они выдерживают? Быть запертым в четырех стенах под неусыпным контролем охранников… Ей казалось, что, если бы кто-то попытался отнять у нее свободу, она боролась бы как сумасшедшая, пока не победит.
Она смотрела вниз, туда, где на бедрах лежали ее руки, слабые, безвольные, ладонями кверху, и не видела их. Темнота была густой и непроницаемой. Я не могу бороться, потому что у меня нет рук, подумала она, захихикала и поспешно подавила смех, испугавшись, что не сможет остановиться. В течение некоторого времени ее забавляла мысль, что она давно уже не в подвале, а просочилась через черный каменный пол, растворилась в грязной слизи. Испугалась за рассудок, глубоко вздохнула и ощутила, как в горле забилось сердце.
Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Полиция ведет поиски, тебя ищут. Представила цепочку полицейских, мужчин и женщин, — синюю ленту в открытом поле, — медленно продвигающихся шаг за шагом, ощупывающих кочки седеющей травы, они раздвигают высохшие стебли крапивы, выбирая какой-то мусор из путаницы сорняков, подобно усердным парковым смотрителям.
С усилием распахнула глаза и уставилась в темноту в попытке избавиться от яркой картинки, которая еще несколько секунд держалась на сетчатке, — высвеченного фотовспышкой изображения собственной смерти.
Вопросы нахлынули помимо ее воли: а вдруг все решили, что я мертва? что, если сдались?
— Прекрати, Клара! — Голос показался ей неестественным, нереальным, плоским и унылым в замкнутом пространстве. — Не забыли и не сдались.
Она где-то читала, что заложники иногда вступали в связь со своими похитителями. Человек в маске спать с ней, слава богу, не собирался, но по-своему к ней привязался. Она пыталась понять, как так получается: легко ненавидеть абстрактно, презирать то, чего в самом деле не знаешь. Разве не в этом заключается расовая ненависть? Но встань лицом к лицу с человеком, поговори с ним — и фанатизм исчезает.
