Леонид Словин - Дополнительный прибывает на второй путь (сборник)
Приходилось слышать разное, почему мужчины, независимо от возраста и профессии, любят оружие. Одни считали, будто дело в матери-природе, предполагавшей лепить из мужчин охотников да воинов. Другим казалось, что любить оружие человека научила война.
Денисов отсоединил магазин, отвел затвор, заглянул в окно для выбрасывания гильз — патронник был пуст. Теперь можно было осторожно отпускать возвратную пружину. Едва заметными вазами затвор двинулся на место. Почувствовав его приближение, хитроумные приспособления изготовились подхватить очередной патрон и дослать в патронник, но магазин был отсоединен, и сейчас они трудились вхолостую.
«Не много механизмов, — подумал Денисов, убирая пистолет, — в каких человек добился такого соединения изящества с инженерной целесообразностью. Взять хотя бы ПМ — ни лишней насечки, ни избыточного грамма, все изысканно, рационально. Не восхищаемся же мы кистенем или гирей на ремешке, а они тоже орудия нападения и защиты!..»
Денисов скинул пиджак, продел ремень кобуры в поясной, второй конец-петлю поднял к плечу, кобура и рукоятка пистолета оказались точно под мышкой. Он надел пиджак, вышел из купе.
Коридор встретил грохотом, занавески бились в окна, будто хотели выпорхнуть.
В тамбуре стукнула дверь. Одновременно с Денисовым появился Шалимов.
— Не спите? — Денисову послышалась ирония.
За бригадиром с чемоданом двигался электрик.
— Вы тоже на ногах? — Денисов посторонился, давая дорогу.
— В пятнадцатом что-то с пробками. Может, с контактами.
— Последний рейс!.. — сказал электрик.
Шалимов вздохнул:
— Только приедем в Москву — и назад! А возьмите восемьдесят девятый! Астраханского тоже резерва… Пять часов отстой. ГУМ, ЦУМ, «Тысяча мелочей» — все для них!
— Или саратовский! — поддержал электрик.
Денисов затронул больной вопрос.
— Давно в последний раз были в поездке? — спросил Денисов.
— Дней десять назад…
Электрик пояснил:
— Мы тут все из разных бригад. У кого недоработка, кто из отпуска…
Шалимов посмотрел на электрика:
— Иди начинай разбираться… Ну как? — Он подождал, пока за электриком захлопнулась дверь. — Новости есть?
Денисов пожал плечами.
— Не повезло человеку. Был и нет! Сейчас в морге?
— По-видимому. — Вопрос о морге означал переход к чему-то личному.
— Сколько раз замечал: животное и то свою гибель чувствует. Время придет — не выгонишь с база.
— У вас хозяйство?
— В Хову-Аксы.
— Сами оттуда?
— Двадцать лет в Астрахани, а все равно тянет. Сестра у меня там, брат, — Шалимов увлекся. — У нас такой порядок: младший ребенок остается с родителями. Вот в сентябре съедемся!
— Баранчика забьете?
— Одним не обойдемся!
— Шашлык?
— У нас «хан» называется. Не пробовали? — Он заговорил невыразительно, но увлеченно. — Первое блюдо! А забивают как? Слыхали?
— Нет.
— Под грудью делают надрез — и аорту долой! Гигиенично! Кровь сразу через дуршлаг в чистую двенадцатиперстную… А зашивают палочкой. И вместо ниток брызжейка. Потом в кипяток… — Шалимов прервал себя на полуслове. Прощаясь, он поднес руку к фуражке: — Спокойной ночи.
Денисов перешел в малый тамбур. Суркова дремала, положив голову на справочник-расписание. Услышав шаги, она с трудом выпрямилась.
— Про «хан» рассказывал?
— И про Хову-Аксы.
— Дом у него там. Никаких денег на него не жалеет. — Суркова была рада отвлечься. — В прошлую поездку пленку в Москве заказал. На двери. Плитку для садовой дорожки достал.
— Хозяин?
— У него не побалуешь! Не смотрите, что невзрачный…
Приближалось, как называл Антон, время третьей стражи. Предрассветный час розыски «татей» и «тюремных утеклецев». Ровно сутки отделяли дополнительный и его пассажиров от совершенного преступления.
— Вы что-то хотели? — спросила Суркова.
— Выключите, пожалуйста, свет.
— Во всем вагоне?
— Везде.
Она поднялась к щиту. Девять ламп большого коридора, тамбурное и туалетное освещение значилось в четвертой группе. Суркова щелкнула выключателем, вагон погрузился в темноту.
— Думаете, он снова придет? — Мысль о следственном эксперименте не пришла ей в голову. — Теперь хорошо?
— Спасибо.
Темнота оказалась относительной — не ночь, поздние сумерки.
Сквозило. У Денисова появилось чувство, будто он должен заболеть, простыл, и голова тяжелая, и что-то мешает глотать.
«Этого еще не хватало…» Он вспомнил вокзальный медпункт, плакатик «Болезни жарких стран» рядом с боксом для инфекционных больных. Слово «жарких» было выведено черным — как бы дым испепеленной безжалостным африканским солнцем растительности.
Ощущение это прошло незаметно, как появилось.
Он вынул «Фише-Бош», записал: «Не потому ли Голей интересовался у всех человеком с собакой, что Судебский и его дог вошли в состав с нерабочей стороны и Голей потерял их из виду на посадке?»
Денисов прошел в десятый вагон, повернул назад. Он повторил путь Шалимова, когда тот, разбуженный Ратцем, бежал в одиннадцатый. Со света бригадир попал в темноту, тусклые блики лежали на полу, против переходной площадки.
«Позднее Шалимов скажет, что в тамбуре кровь…»
Рядом, в окне, плыли огни — без мачт, без людей и строений, лишенные основы и смысла. Ночной железнодорожный мираж.
От служебки подошла Суркова.
— Зажигать можно?
— Зажигайте.
Денисов услышал щелчок открываемого замка. В коридоре появился Вохмянин с журналом, с трубкой. Он словно не собирался спать.
— Опаздываем, — пригласил к разговору Денисов. — Симпозиум откроется утром?
— После обеда, — завлабораторией перегнул журнал.
— Гетерогенная система?..
— Да, сейчас поймете. Взять, к примеру, смесь различных кристаллических модификаций. Скажем, ромбической и моноклинной…
С графиком что-то произошло. До Гмелинской несколько раз останавливались. Завлабораторией все больше нервничал и не пытался это скрывать.
— Доклад? — спросил Денисов.
Вохмянин махнул рукой:
— Не о том забота. Я уже делал его у себя в… — Он повертел холодную трубку. — Думаю, запротоколировать мои показания много времени не отнимет… — Вохмянин взглянул вопросительно. — Если так — надолго вы меня не задержите… Пожалуй, самое главное, что у меня в памяти, — это лицо Голея. Но для вас это не существенно.
— Что вы запомнили?
— В нем было что-то растерянное, щенячье. Я держал собаку, знаю, — он улыбнулся. — Месяц, как отдал. В связи с переездом.
— Крупную?
— Мальтийскую болонку… Нет, Николай Алексеевич вовсе не имел в виду моего Тёпу, уверяю! Иначе уж полная абракадабра!
Денисов показал Вохмянину на трубку:
— Раскурить не пытались?
— Что вы! Зажженная трубка хуже никогда не изведанной…
Представляя мысленно Вохмянина инспектором, Денисов упустил это качество — страх перед необходимостью выбора.
«И, несмотря на это, он все-таки пытается ввести меня в заблуждение, указывая ложную дату приезда в Москву…»
Дополнительный пошел тише, вскоре остановился совсем.
«Путевое здание 1108 км», — виднелось на трафарете. Под окном раздались когтистые удары лап — Судебский вывел дога. Саблевидный хвост Дарби-Воланда с силой прочертил по металлической обшивке вагона. Под ногами Судебского скрипел песок.
— Вы, наверное, с детства мечтали стать следователем? — Вохмянин переложил журнал из руки в руку.
— Нет. Кроме того, я инспектор.
— Никогда не мог обнаружить разницу.
— Идите от обратного, что молва приписывает следователю, обычно делает инспектор.
— Вот как?
— Я назвал бы инспектора следователем по нераскрытым преступлениям. Конечно, не в процессуальном плане… Вы постоянно живете в Новосибирске? — спросил Денисов неожиданно.
— Нет, — он задержался с ответом.
— Несколько месяцев? Год?
— Недавно, — Вохмянин постарался избежать других вопросов. — Хочу вас тоже спросить…
— Да…
— Вы считаете, что кто-то из нас троих повредил систему электропитания?
— Нет, — Денисов покачал головой.
— Почему?
— В купе и так было темно.
— Дарби! — послышалось за окном, потом раздались удары хвоста черного дога. Судебский возвращался с собакой в вагон.
Вохмянин посмотрел на часы.
— Спокойной ночи.
По ту сторону окна прибывал встречный. Едва он затормозил, дополнительный как-то поспешно дернулся, словно стесняясь своей заурядности. Громыхнуло упряжное устройство.
В вагоне напротив у окна не спал мальчик. Денисов встретился с ним взглядом.
Дополнительный снова дернул, на этот раз удачнее, стал набирать скорость. Лицо мальчика исчезло.