Екатерина Лесина - Медальон льва и солнца
– Простите, – Венька кулаком прикрыл улыбку.
– Танечка – наивный ребенок, который безоговорочно верит всему, что говорят, а когда выясняется, что ее в очередной раз обманули, рыдает. Нельзя ей без присмотра… Господи, о чем я говорю? Как она теперь будет?
– Как-нибудь, – жестко отрезал Венька, присаживаясь по другую сторону стола. – Ну, Валентина Степановна, будем сотрудничать? Смотрите, от того, что вы скажете, многое зависит… вообще, для начала расскажите, почему вы убили Людмилу Калягину. Родственница все-таки.
– Потому и убила, что родственница. – Рещина отвернулась к окну, черты лица ее смягчились, поплыли, потеряв былую жесткость. Стал заметен провисающий подбородок, сеточка морщин на высокой шее, в уголках рта и глаз. Темные, подернутые поволокой, те смотрели со смирением и тоской. Почему-то от взгляда этого Семену стало стыдно.
– Ее мать, Берта, приходилась мне двоюродной сестрой, у нас разница в пару лет, я моложе… когда я во второй класс пошла, Берту в детдом отдали, отец говорил, что она – слабоумная, что ее в специальной школе учить надо, давно туда отдать следовало, но они с мамкой пожалели сироту, подрастили. Только не в жалости там дело было, а в квартире. Район под застройку отвели и расселять собирались, а с сиротой больше льгот и больше жилплощади. Все просто и понятно, особенно теперь, а тогда да, верила… скучала немного. Или только кажется, что скучала? Она ведь странная была, не такая, как другие.
Венька, откашлявшись, строгим тоном попросил:
– Вы по делу говорите, по делу!
– А я и говорю по делу. Берта напрямую к делу относится, точнее, отец ее. Он ведь не русский, он в России работал, а потом уехал, а матери Бертиной, значит, оставил медальон на память. Вернуться обещал, только обманул. Все вы врете! – выкрикнула Рещина и, сунув руку в карман халата, потребовала: – Закурить дайте. Людочка, она же сумасшедшей была, ненормальной, она… но по порядку, я обещала по порядку… сигарету, будьте добры.
Семен протянул свои, и зажигалку дал, и прикурить помог, потому как Валентина Степановна с зажигалкой не справилась, руки ее дрожали, и губы тоже, и сигарета заодно.
– Этот медальон – лев и солнце, дар любви и нечаянного предательства. Вы уж простите за словесные экзерсисы, волнуюсь… а медальон красивый, несчастливый только… ну да, в общем, мама моя, святой человек, поступила по справедливости, передала медальон Берте. Помню, родители еще поскандалили, отец жутко разозлился, продать его хотел, покупателя нашел, ведь золото все же, а тут такое… ну, а мать впервые ему возразила, что, дескать, нехорошо у сироты последнее забирать.
– А Берта передала медальон дочери, Людмиле. – Венька ерзал на стуле, ему не терпелось услышать все, но поторапливать Рещину он не решался. Та же, выпустив дрожащую струйку дыма, спокойно подтвердила:
– Точно. Передала. Вместе с историей о великой любви… А Людочка в любовь не верила… впрочем, опять сбиваюсь. Извините, голова болит от этого всего, да и устала, кто бы знал, до чего тяжело убивать. Воды принесите, будьте добры. Там, в холодильнике, должна быть бутылка. Не волнуйтесь, травиться не буду, да и бутылка запечатана…
Воду Семен нашел – вся верхняя полка холодильника была занята литровыми бутылками. У бутылок имелись синие пластиковые крышечки, которые поворачивались с трудом, и неброские этикетки.
– Спасибо. – Валентина Степановна взяла кружку осторожно, за ручку, и еще придержала второй рукой дно. – Значит, Людочка… Людочка-Людочка… она однажды появилась у нас дома, возникла на пороге и заявила, что она – дочь Берты, и если по справедливости, то имеет право на половину квартиры. Как отец взбеленился! Мать-то к этому времени умерла уже… от рака, тут я не соврала. Я вам вообще почти не врала, цените.
– Ценим, – ответил Венька.
– Так вот, отец потребовал, чтоб Людочка убиралась, та пригрозила судом…
– И чем все закончилось?
– А ничем. Она ушла. Исчезла на несколько лет, а потом появилась снова… знаете, это было очень эффектное появление. Отец уже умер, я с ребенком на руках, перебиваюсь с работы на работу, все, что угодно, знала б, как на панель пойти – пошла бы, от безысходности, от бедности, от того, что денег нет ни на что… а она в шубке, беленькой, до полу, в костюмчике стильном, на пальцах колечки, на шее цепочка… торт принесла и Танюшке апельсины. От этих апельсинов потом сыпь пошла, до сих пор их не ест… Людочка тогда мне помогла. Сначала деньгами, потом замужество устроила… сказка для престарелой Золушки… мой Леша был хорошим мужем, я его даже любила. Честно.
– Тогда почему позволили убить?
– Я? – Рещина встрепенулась, выпустив кружку из рук, и вода расплескалась, растеклась по халату и брюкам. – Я не позволяла… я и убить Лешеньку? Людочка… Людочка могла бы, но зачем?
– Ну, во-первых, выйдя замуж, вы оказались вне власти вашей родственницы, а во-вторых, деньги. Ваш супруг был богатым человеком, а после его смерти деньги отошли к вам и вашей племяннице.
– Наверное, – Рещина полой халата принялась тереть мокрое пятно на брюках. – Людочка Лешу убила?.. Людочка… намекала. А я не поняла. Не поняла я!
– Что дальше было?
– Дальше… Людочка сказала, что Лешины деньги нужно вложить, купила пансионат этот, меня директором поставила. Какой из меня директор? Нет, со временем я разобралась, конечно, но поначалу… а она с ходу, любую проблему… и я привыкла. Нет, вру, еще раньше привыкла, еще до свадьбы с Лешей. У меня отец строгий был очень, мама его всегда слушалась, и я тоже. А потом отца не стало, и пришлось самой, поэтому когда Людочка, то… легче как-то, думать не надо. Она говорит, я выполняю, и все хорошо. Еще она с Танечкой помогала очень, той ведь доучиться надо было, а ее в спецшколу направляли. Она же не отсталая, она просто… просто глупенькая, и все. А Людочка сходила к директору, и все решилось. Вот.
– Когда вы узнали, для чего используют пансионат? Или всегда знали?
– Всегда? Нет-нет, что вы, я бы никогда… я ведь действительно думала, что у нас дом отдыха. А что? Здесь уютно очень, и места красивые, волшебные… а потом разговор услышала. Про заказы, выполнение, про то, что нужно подождать, что все обязательно получится, главное, не торопиться, долгая болезнь – это залог безопасности. Я тогда не поняла, о чем речь.
– И спросили племянницу?
– Да. Спросила. А она рассказала, охотно, в подробностях, она… ей нравилось, что теперь я знаю. И что ничего не могу сделать, потому что стоит открыть рот и сама же… за соучастие… и никто не поверил бы, что я ни при чем, что я не знала. Я ведь директор, совладелица… а если меня посадят, что с Танечкой будет?
– И поэтому вы решили избавиться от компаньонки?
– Нет, не поэтому. Мы… мы некоторое время работали. Вместе работали. Да, и не смотрите так, Людочка убедила… точнее, убеждать ей не пришлось, все и так стало предельно ясно, либо я с ней, либо…
– В тюрьме.
– Или в могиле, – жестко ответила Рещина, к ней почти вернулось былое спокойствие: легкая бледность, яркий румянец, и пальцы уже не дрожат, и взгляд насмешливый, даже слегка презрительный. – Как выяснилось, от меня требовалось лишь оставаться на своем месте, директорствовать. А остальное делала Людочка… но вам, наверное, надоело, вас же конкретика интересует. Что там? Мотив, правильно? Так вот, все просто – деньги. Да, именно деньги, и ничего кроме. Я расскажу, все расскажу, но не здесь, здесь тяжело. – Валентина Степановна расстегнула пуговицу на воротничке. На лице ее, стремительно побелевшем, темным рисованным пятном выделялись губы. Она попробовала подняться, но пошатнулась, оперлась рукой на стол и неловко, некрасиво стала заваливаться на бок.
– Твою ж… – Венька вскочил с места, опрокинув стул и пустой стакан. – Она что, траванулась? Ну… Семен, да сделай же что-нибудь! «Скорую» там или врача, должен же быть тут врач! И с полу подыми… Господи ты боже, что тут…
Она была легкая, и живая еще, и дышала, пусть слабо, но все же, и пульс наличествовал, ускользающий, опасно неровный.
– В больницу надо. Тут это, с сердцем, кажется.
Как ни странно, Семен не ошибся. В больнице Рещиной диагностировали инфаркт, что весьма расстроило Веньку, поскольку продолжить допрос в ближайшее время стало невозможно. Впрочем, расстраивался он недолго, направив энергию в другое русло.
– Это он тебя бросил? – Людочка поджала губы. – Ты, наверное, была… была недостойна его.
Недостойна?
– Ты же говорила, что он режиссер? Знаменитый? Народный артист?
– Говорила, – присаживаюсь рядом. Людочкины мысли мне не нравятся, как и выражение лица, упрямое и даже упертое, такое, с которым она заявляла, что не будет учить уроки. И вообще в школу не пойдет. И просто отказывается делать что-либо, потому что не хочет.
– Он был красивым. Он был знаменитым. А ты?
