Адриан Дойл - Подвиги Шерлока Холмса
— Каково ваше мнение об этом, Уотсон? — спросил он, когда я поспешил к нему. Он указал на почерк, которым были вписаны отдельные строчки в обоих документах.
— Это очень четкий почерк, — сказал я.
— Чернила! Посмотрите на чернила! — нетерпеливо воскликнул он.
— Ну, они черные, — заметил я, наклоняясь над его плечом. — Но, я думаю, это вряд ли поможет нам. Я мог бы показать вам с десяток старых писем моего отца, написанных такими же чернилами.
Холмс усмехнулся и потер руки.
— Прекрасно, Уотсон, прекрасно! — воскликнул он. — Будьте любезны взглянуть на фамилию и подпись Генри Коруина Гладсдэйла на брачном удостоверении. А теперь посмотрите, как записано его имя на странице регистратур Валанса.
— Как будто тут все в порядке. Подписи совершенно тождественны в обоих случаях.
— Правильно. А чернила?
— В них легкий оттенок синего цвета. Да, это, конечно, обычные черно-синие чернила индиго. И что из этого?
— Весь текст в обоих документах написан черными чернилами, за исключением имени жениха и его подписи. Вам не кажется это странным?
— Может быть, это и верно, но ни в коем случае не является необъяснимым. Возможно, Гладсдэйл имел обыкновение носить свои собственные чернила в портативной чернильнице.
Холмс кинулся к письменному столу, стоявшему у окна, и через мгновение вернулся с пером и чернильницей.
— Скажите, это тот же самый цвет? — спросил он, погрузив перо и сделав штрих на кончике документа.
— Совершенно тот же, — подтвердил я.
— Прекрасно. А чернила в этой чернильнице черно-голубые индиго.
Мадам фон Ламмерайн, которая стояла в стороне, вдруг устремилась к шнуру звонка, но, прежде чем она дотронулась до него, прозвучал голос Холмса.
— Даю вам слово, что, если вы только коснетесь шнура, вы себя погубите, — сказал он сурово.
Она застыла, протянув руку к шнуру.
— Это что еще за глупости? — спросила она насмешливо. — Вы хотите сказать, что Генри Гладсдэйл подписал документы о своем браке вот за этим письменным столом? Глупец, любой может пользоваться чернилами такого цвета.
— Совершенно верно. Но эти документы датированы двадцатым июня тысяча восемьсот сорок восьмого года.
— Ну и что же?
— Боюсь, вы допустили небольшую ошибку, мадам фон Ламмерайн. Черные чернила с примесью индиго были изобретены только в 1856 году.
Что-то страшное мелькнуло в прекрасном лице, глядевшем на нас при свете свечей.
— Вы лжете! — прошипела она. Холмс пожал плечами.
— Любой химик подтвердит это, — сказал он, бережно укладывая бумаги в карман своего плаща. — Бесспорно, это подлинные документы о браке Франсуазы Пеллетан, — продолжал он. — Но настоящее имя жениха подчищено и в брачном свидетельстве, и на странице регистрационной церковной книги в Валансе, после чего было вписано имя Генри Коруина Гладсдэйла. Не сомневаюсь: если окажется необходимым, микроскопическое исследование обнаружит следы подчистки. Но сами чернила являются решающим доказательством и служат примером того, как из-за небольшой ошибки могут рухнуть самые хитроумные планы. Так могучий корабль может разбиться о небольшую роковую скалу. Что касается вас, мадам, то, когда я припоминаю все, что вы проделали для осуществления своих планов против беззащитной женщины, мне трудно подобрать для сравнения какой-нибудь другой пример столь хладнокровной жестокости.
— Вы смеете оскорблять женщину!
— Вы строили планы погубить человека. Этим вы лишились права на привилегию женщины, — сказал он жестко.
Она глядела на нас со злой улыбкой на восковом лице.
— Во всяком случае, вы поплатитесь за это, — сказала она уверенно. — Вы нарушили закон.
— Верно. А теперь звонок, — сказал Шерлок Холмс. — Моим оправданием будут подделка вами документов, попытка шантажа и, заметьте, шпионаж. Так вот, в знак признания ваших «дарований» я даю вам неделю сроку, чтобы покинуть эту страну. После этого срока о вас будет сообщено властям.
Наступило напряженное молчание, после чего, не произнеся ни слова, Эдит фон Ламмерайн подняла белую изящную руку и молча указала нам на дверь.
* * *На следующее утро в двенадцатом часу, когда посуда еще не была убрана со стола, Шерлок Холмс, вернувшийся с визита, сменил сюртук на старую куртку и сидел в кресле.
— Вы видели герцогиню? — спросил я.
— Да, и рассказал ей обо всем. Исключительно из предосторожности она передала на хранение своему юристу документы с поддельными подписями ее мужа, а также мои письменные показания по этому делу. Но ей теперь нечего бояться Эдит фон Ламмерайн.
— Этим она обязана вам, мой дорогой! — воскликнул я от всего сердца.
— Ну, ну, Уотсон. Дело было достаточно простое. Сама работа явилась для меня наградой.
Я пристально посмотрел на него.
— Вы выглядите немного утомленным, Холмс, — заметил я. — Вам нужно было бы съездить на несколько дней в деревню.
— Может быть. Но это потом. Я не могу уехать из города, пока мадам не покинет наши берега: ведь она особа весьма ловкая.
— Что за прекрасная жемчужина в вашем галстуке? Не помню, чтобы я ее видел прежде.
Мой друг взял два письма с каминной доски и перебросил их мне.
— Их принесли, когда вы ходили к своим пациентам, — сказал он.
Одно из них со штампом Каррингфорд-хауза гласило:
«Вашему рыцарскому заступничеству, Вашему мужеству я обязана всем. Такой долг невозможно оплатить. Хотелось, чтобы эта жемчужина, древний символ верности, была подарком на память о жизни, которую Вы мне возвратили. Что касается меня, то я никогда этого не забуду».
В другом письме — без штампа и подписи — было написано:
«Мы скоро встретимся снова, мистер Шерлок Холмс. Я не забуду о вас».
— Все дело в точке зрения, — усмехнулся Холмс. — И мне еще, возможно, придется встретиться с обеими женщинами, которые говорят одно и то же.
Затем, опустившись в кресло, он лениво потянулся за своей трубкой.
Случай в Дептфорде
В достопамятном девяносто третьем году его внимание было занято целой серией невероятных дел, начиная с… внезапной смерти кардинала Тоски и кончая арестом Уилсона, известного дрессировщика канареек[1], это последнее дело смыло пятно с лондонского Ист-Энда.
Черный ПитерЯ постоянно повторяю, что мой друг Шерлок Холмс, подобно всем великим художникам, жил исключительно ради своего искусства. И я не могу припомнить, если не считать дела герцога Хоулдернесса, чтобы он потребовал за свои услуги крупное вознаграждение. Каким бы богатым и могущественным ни был клиент, он отказывался заниматься его делом, если оно не вызывало его сочувствия, и в то же время готов был предоставить всю свою энергию в распоряжение скромного претендента, если его дело заключало в себе какие-нибудь удивительные свойства, задевающие струны его воображения.
Просматривая свои записки, относящиеся к достопамятному девяносто пятому году, я натолкнулся на детальное изложение одного дела, которое может служить примером бескорыстия и даже альтруизма со стороны человека, готового оказать услугу во имя сочувствия и милосердия, пренебрегая материальным вознаграждением. Я, конечно, имею в виду ужасный случай с канарейками и следами сажи на потолке.
Дело было в июне, и мой друг только что закончил расследование, связанное с внезапной смертью кардинала Тоски, которое он предпринял по специальной просьбе папы. Это расследование потребовало от Холмса крайне напряженной работы; он пришел в такое нервное, беспокойное состояние, что я опасался за него не только как друг, но и как его домашний доктор.
В один из дождливых вечеров того же самого месяца я уговорил его пойти пообедать со мной у Фраскатти, а после этого выпить кофе в кафе «Ройял». Как я и надеялся, большой оживленный зал с его красными плюшевыми креслами и величественными пальмами, залитыми светом многочисленных хрустальных канделябров, вывел Холмса из его сосредоточенного состояния, и, глядя на то, как он сидит, откинувшись на спинку диванчика, и вертит в тонких пальцах ножку своей рюмки, я с удовольствием отметил, что, когда он наблюдал за публикой, заполнившей центральный зал и кабины — среди посетителей почему-то преобладал восточноевропейский, богемный элемент, — в его серых глазах зажглись огоньки, свидетельствующие о живом интересе.
Я только что собирался ответить на какое-то его замечание, как вдруг он кивнул головой в сторону двери.
— Лестрейд, — сказал он. — Интересно, что он здесь делает?
Обернувшись через плечо, я увидел сухопарую фигуру и крысиную физиономию нашего скотленд-ярдского знакомого; он стоял в дверях, неспешно обводя глазами зал.
— Возможно, он ищет вас, — заметил я. — И наверное, по какому-нибудь срочному делу.
