Тонино Бенаквиста - Малавита - 2
Уоррен вытащит его из передряги. Гийом вляпался по глупости. Как подросток, который не умеет соразмерять свои потребности, западает на любую новую игрушку и считает себя умнее всех. Конечно, это просто «ошибка молодости», а никакое не преступление, хотя она и выглядит этаким актом протеста. Ошибка, из-за которой он в два дня постарел на двадцать лет, которая оказалась такой тяжелой, что вот он уже и говорит: Моя жизнь кончена. С годами чувство вины притупится, и, став взрослым, подросток будет вспоминать о произошедшем с ноткой снисходительности к самому себе. А еще позже, когда он будет солидным господином, эта ошибка станет ему особенно дорога. Как доказательство того, что когда-то и он был молодым.
К его удивлению, Уоррен предложил ему встретиться с кредитором немедленно.
— Сейчас?..
Договориться о продлении срока погашения долга без увеличения суммы не составило никакого труда. Кредитор не произвел на Уоррена особого впечатления. Он заверил его, что долг будет выплачен до копейки, но позже. Все это было сказано тоном человека, который мог бы применить и силу, хотя предпочитает по возможности обходиться без этого. Кредитор быстро представил себе, в какой тупик может привести его нагнетание напряженности с этим странным пареньком, который разговаривает с вами с таким видом, будто где-то тут, совсем рядом, сидит в засаде его банда.
* * *Бэль так боялась этого момента, что в конце концов стала его ждать. С присущей ему неловкостью Франсуа Ларжильер сам заговорил о «нейтральной территории». Он назначил ей свидание в «Пти Паризьен», на улице Валь-де-Грас, в десять утра — час, когда он отрывался иногда от своей клавиатуры, чтобы вступить в контакт с окружающим миром, побывать на улице, увидеть живых людей, подышать свежим воздухом и, не найдя в этом никакого удовольствия, вернуться обратно. Они степенно поцеловали друг друга в щеку, всего один раз, — ужасный поцелуй любовников, которые не знают, что с ними происходит, и, уже избегая целоваться в губы, еще не скатились до звонкого приятельского чмока. Оттягивая серьезный разговор, они обсудили сначала отвратительный чай, который подают в парижских кафе, потом убийственную фразу министра, попавшую на первую полосу всех газет. Наконец Франсуа решился:
— Мне надо с вами поговорить…
Гениально придумано — прощальное свидание.
Эта жанровая сцена его прославит. Ни тебе прощального бокала, прощального вечера или прощальной ночи, нет, только так — утреннее кафе в свете начинающегося теплого июньского дня.
— Вы, должно быть, почувствовали, что последнее время…
Как не почувствовать! Одни эти речи о неспособности любить — его собственной и всего человечества в придачу — чего стоят! Он — это отдельный случай, ладно, но остальные, люди вообще, они ведь тоже не способнее его, если у пары есть будущее, это и так видно, хотя вообще-то любовь давно уже умерла, и т. д., и т. п.
— Так вот, по зрелом размышлении…
Нет, то, что привело к этому свиданию, называется не «размышление» — это называется бегство, боязнь выползти наконец из своего кокона, взять на себя ответственность, узнать себя в маленьком, появившемся на свет существе, боязнь расстаться со всеми остальными страхами. Да как он смеет говорить о зрелом размышлении? Как будто он, Ларжильер, когда-то руководствовался здравым смыслом? Если бы можно было словами вылечить его от слов, от этого жуткого многословия, которым он пытается обосновать свою неспособность к счастью, — Бэль ответила бы ему. Но, пускаясь в философствование, она лишь больше увязнет в этом словоблудии. У нее нет уже сил выносить все эти теории, доказательства и вдохновенные речи, они потеряли для нее былое очарование, и этот идиот тоже.
— Мне трудно говорить, но…
Он собрался добить ее длинной тирадой, без которой вполне мог бы обойтись, настолько его мысль была ясна: Я люблю тебя, но боюсь стать настоящим мужчиной.
Церемонно прикрыв ладонью руку Бэль, он произнес хитрую фразу, позволявшую ему, взяв всю вину на себя, не выглядеть при этом последним мерзавцем. Да, ей достался уникальный экземпляр: из всех мужчин в мире, которые, бросая женщину, оправдываются тем, что не могут ей соответствовать, она подцепила того, кто действительно так думал.
Он закончил свое выступление, не глядя ей в глаза, и подождал ее реакции.
Но молчание, гораздо более тягостное для него, чем для нее, затягивалось.
— …Вы ничего не скажете?
— …
— Вы сердитесь на меня?
— Нет, наоборот. Мне стало легче. Мне не хотелось, чтобы вы страдали после нашего разрыва.
— …?
— Я не имею права дольше подвергать вас риску.
— Какому риску?..
Она никогда не говорила ему этого, но встречаться с ней опасно. Ее уже давно преследуют, следят за ней, ее судьба связана с человеком, с кото рым никому не стоит связываться.
— Как это — следят?
— Он нашел меня. Мне придется вернуться в «Ла-Реитьер».
— Куда?
— Это его вилла, в Лувесьене.
— …В Лувесьене? Это к западу от Парижа?
Она и так уже слишком много сказала. Чем меньше он будет знать, тем лучше для него.
— Но о ком вы говорите?.. Кто вас нашел?
— Я его трофей.
— …?
Она принадлежала кому-то. Влиятельному человеку, которому она была предназначена с детства, она всю жизнь убегала от него, но он всегда ее настигал. Он считал себя ее покровителем, но стал ее тюремщиком. Там, в его огромном имении, в глубине Лувесьенского леса, она была в его власти. Иногда, вечером, он вывозил ее в свет, чтобы показать друзьям. Он хотел видеть ее своей законной женой, матерью своих детей. Бэль не знала, как избежать этой участи, казавшейся теперь неотвратимой. Как она продержалась столько времени вне его власти?
— Я об одном прошу вас, Франсуа, ради нас двоих, ради того, что мы пережили вместе. Если я перестану отвечать на ваши звонки, если вы совсем потеряете меня из виду, никогда не обращайтесь в полицию!
— … В полицию?
— Обещайте!
— …
— Обещайте же, или моя жизнь будет в опасности!
— Но, может, вы мне все же скажете, о ком речь? Как его зовут?
— Нет, не скажу. Это в ваших же интересах.
Этот человек связан с мафией, пользуется покровительством политиков, он неприкасаем.
— Однажды он выследил меня в глухом нью-йоркском пригороде и привез к себе. Когда я встретила вас, я подумала, что кошмар закончился, но я ошиблась.
Остолбеневший Франсуа не мог заметить ни серого лендровера, припарковавшегося напротив бистро, ни вышедших из него двух мужчин.
— Мне пора. Забудьте все, что я вам сказала, а главное — забудьте меня.
Тут только он увидел тех двоих. Они стояли, скрестив на груди руки и прислонившись к машине. Агентам Колу и Олдену не пришлось прилагать особых усилий, чтобы выглядеть угрожающе. Кроме неподвижного взгляда, свойственного всем агентам ФБР, они обладали еще и недюжинными актерскими данными. Учитывая все задания, в ходе которых им приходилось внедряться в криминальные круги и выдавать себя за самых крутых из их завсегдатаев, все наружные слежки, когда они прикидывались то зеваками, то туристами, то покупателями кофейного магазина, все ночные бдения в роли ночных сторожей, бомжей или охранников, все допросы, где они на ходу разыгрывали перед свидетелем или подозреваемым спектакль с участием доброго и злого следователя, можно было сказать, что Олден и Кол выступали в качестве актеров чаще, чем любая голливудская звезда.
Правда, на этот раз их роль была не понятна им самим, но приказы капитана Квинта не обсуждаются.
— Сейчас вы меня поцелуете в последний раз, и я встану, улыбнусь вам и покину этот столик.
Франсуа Ларжильер был совсем не уверен, что ему хочется именно такого развития событий.
— Если я безропотно последую за ними, они ничего вам не сделают. Для них вы не существуете. Ничего не бойтесь.
— …
— Я никогда не забуду вас, Франсуа Ларжильер.
После ее ухода он просидел на месте не меньше четверти часа, пока не обрел вновь способность передвигаться. Для обретения дара речи ему потребовалось гораздо больше времени.
* * *Заглянув в два словаря синонимов и перепробовав несколько разных оборотов, чтобы найти эквивалент слову пицца, Фред был вынужден признать, что эквивалентов нет: пицца — это пицца, и всё тут. Если бы речь шла о любом другом блюде из теста, у него был бы выбор, он мог бы даже вывернуться с описанием, но пицца не терпела никакой приблизительности. Напечатав уже сто раз одно и то же слово, к полудню Фред задумался, сколько времени сам он не ел настоящей пиццы — не такой, какую он описывал в своей книжке, а приготовленной по всем правилам искусства. Бросив главу на полуслове, он спустился в деревню и с радостью обнаружил грузовичок своего приятеля «пиццайоло», вновь объявившегося после нескольких недель отсутствия. Вот он — знак того, что кое-что в этом мире остается все же неизменным.
