Галина Романова - Мужей много не бывает
Боже, сколько злости в его голосе, неужели он сожалеет о чем-то? Сожалеет, что сделал мне больно? Верить в это было непростительной слабостью, малодушной уступкой. Я это очень хорошо осознавала, но внутри отчего-то так сладко и обнадеживающе заныло...
– Я все расскажу тебе, милая. Все! И не тебе, только не тебе одной решать, как поступить с нами. Как бы ты ни восприняла мой рассказ, знай – я не откажусь от тебя ни за что! Я буду бороться за свое место в твоем сердце, я снова отвоюю его! Сейчас тебе сложно. Столько всего произошло. Но мы с тобой в одной лодке, Витка, в одной лодке! И мы должны выгрести.
– Но лодка давно дала течь. Неизвестно, куда плыть. Кругом огромные волны. А спасательный круг только один. Как поступишь, Сема? – подхватила я его патетический настрой. – Помнишь, как в песне: «...а кислорода не хватит на двоих, мы лежим в темноте...»
– Но там также сказано, что у нас на двоих с тобой одно дыхание, милая! Разве ты этого не помнишь?! У нас с тобой так же. Мы с тобой – единое целое. Нас нельзя разлучить, прошедший год тому подтверждение. Ты всегда помнила меня, а я выжил лишь потому, что ты жила. Поверь мне, девочка! Умоляю, поверь. Последний раз. И мы со всем справимся.
Боже правый! Сколько искренности в голосе, сколько мольбы. Не жалкой, нет. Скорбной, исполненной невыплаканных слез, безнадежной обреченности. И так... так хорошо было от этого. Не было притворства, не было ничего, кроме щемящей грусти. И я уткнулась ему в плечо и заплакала.
– Что ты, девочка моя! Ну что ты! – Семен обнял меня, прижался ко мне и вдруг задрожал всем телом. Я даже не сразу поняла, что это рыдания. Что он, как и я, плачет, зарывшись лицом в мои волосы, и шепчет что-то неразборчивое.
– Семочка, ну что ты! Что ты!
– Я... я так счастлив! Я так счастлив, что ты рядом. Что есть человек, которому можно довериться, не фальшивить.
Он принялся гладить меня по плечам и спине, в точности повторяя каждое мое движение. Мы что-то шептали друг другу, всхлипывали, целовались и снова плакали. Наши слезы смешивались, сливались, принося ощущение свободы и очищения. Наши души жаждали покоя, нашим телам хотелось любви. Мы дарили ее друг другу, изнемогая, опустошаясь и возрождаясь заново.
Когда на улице начало смеркаться, мы уже ничего не могли говорить друг другу. Лишь лежали, слившись в единое целое, и наслаждались безмятежностью. Тихой, теплой и радужной, словно солнечный зайчик. Так хотелось верить, что этого у нас теперь никому не отобрать. Так хотелось верить...
Глава 13
Уникальной способностью наступать на одни и те же грабли господь меня сподобил сверх всякой меры. Сколько меня, дуру, ни учила жизнь, сколько ни подсылала ко мне вероломных изменников, чтобы развить у меня иммунитет к подобным индивидуумам, ан нет – не получается. Не смогла судьба наградить меня невосприимчивостью к лживым обещаниям, не получилось у нее вдолбить мне в голову простейшую истину: предавши раз – предаст снова. И я, развесив уши, верила, верила, верила...
Вот и с Незнамовым...
Эта, простите, тварь опять ухитрилась все испоганить. Пока я задыхалась от безудержной нежности, пока млела в его объятиях, забыв обо всем на свете, глаза мои ничего не хотели видеть, уши слышать, а сердце вещать. Но приступ чувственной лихорадки пошел на убыль, и наступило время сомнений.
Куда, интересно, он уходит дважды в неделю на три-четыре часа? Почему, когда ему звонят на мобильник, он резко сворачивает разговор, почти грубо набрасываясь на абонента? Почему так настаивает на моем затворничестве? Прошел почти месяц моего пребывания в его доме, а новостей из города N, где остался труп убитого мной Кротова, так и нет? Или меня осознанно держат в неведении?
А тут еще этот конверт...
Я не помню, зачем вышла в сад. То ли надоело сидеть в одиночестве в гулких полупустых комнатах. То ли воздуха глотнуть свежего захотелось, благо вечерние сумерки неожиданно принесли освежающую прохладу. Одним словом, я просидела в плетеном кресле на заднем дворике часа два, почти не заметив, как прошло время. Потом встала, вошла в дом с черного хода и тут обнаружила парадную дверь открытой. Точно помню, что, выходя, я ее запирала. Чтобы убедиться, что она закрыта, долго трясла за ручку, проверяя прочность запоров. И тут вдруг она оказывается приоткрытой сантиметров на десять.
– Семен! – громко позвала я, надеясь услышать в ответ его голос. – Семен!
Он не ответил. Я снова заперла дверь, и вот тут-то и обнаружился этот самый конверт. Белый бумажный прямоугольник лежал на кафельных плитках пола в холле, приковывая к себе взгляд. Я взяла его в руки, повертела из стороны в сторону. Посмотрела на свет и решительно надорвала.
– Чертовщина какая-то!
Он был пуст. Ни письма, ни записки, ни какого-либо клочка бумаги в нем не было. Пустой заклеенный конверт, адресованный Якименко Ивану Петровичу, проживающему на улице Скуратова в доме номер восемь. Дом, в котором я сейчас находилась, был под номером восемь и стоял на улице Скуратова. Но вот кто такой Якименко Иван Петрович?
Может, это прежний хозяин, который продал моему Незнамову дом и уехал. Или ошибка в адресе. Соседний по респектабельности не уступает этому, только номер его десять. Может, там этот Якименко живет? А что, если... Господи, о таком мне думать не следовало. Стоило только моим мыслям ворохнуться в этом направлении, как холод вполз в сердце и началось...
– Дура, дура, трижды дура!!! – ругала я себя, мечась по комнатам, выдвигая и задвигая полупустые ящики шкафов и тумбочек. – Они и его убили, наверное! Он тут жил, а они его убили!!! А теперь скрываются ото всех... Нет, не получается...
В общем, к моменту приезда Незнамова я была на грани безумия. Версий, оправдывающих появление пустого конверта на пороге этого дома, у меня было с десяток. Причем одна другой круче по сюжету.
– Что случилось?! – Семен даже отпрянул от неожиданности, наткнувшись на мой горящий взгляд, которым я его встретила. – За время моего отсутствия ты еще кого-нибудь успела кокнуть? Ладно, шутка, не злись.
– Это не я кокнула, а вы! Вы все!!! – Потрясая конвертом в воздухе, я силилась добавить что-нибудь еще более жесткое и хлесткое, но слова замерли в горле. Единственное, что мне еще удалось выдавить, так это жалкое «Мерзавцы!».
– Та-а-ак, что за причина? Что за письмо? Дай-ка взглянуть.
Он грубовато вырвал конверт из моих рук и долго его рассматривал. И так повернет, и эдак. Следуя моему примеру, подносил его к свету. Мне думалось, что сейчас он начнет его жевать. Но он лишь раздраженно запулил его в сторону и грязно выругался.
– Кто такой Якименко?! Сема, ответь! Это его дом?
– Да, его, – хмыкнул он мрачновато.
– Ты его убил?! – Рука моя ухватилась за горло, я желала и страшилась его объяснений. – Ты его убил?! Кто он такой?! И почему конверт пуст?!
– Ах, оставь свой трагизм, дорогая! – Семен недовольно сморщился и со всего маху рухнул в кресло. – Никого я не убивал! Хотя с философской точки зрения, может, так оно и есть...
– Кто он?!
– Да я это! Я! Понятно тебе или нет?! Якименко Иван Петрович – это я. И всю жизнь был им, сделавшись лишь на время Незнамовым Семеном! Ванька я, дорогая! Ванькой был, Ванькой и издохну!
– Не понимаю. – Как ни чудовищны были его слова, они были все же много приятнее тех, что я ожидала услышать. – Как это?
– А так! – Он вдруг сделался отвратительно циничным, рот скривился в ухмылке, глаза забегали с предмета на предмет, явно избегая встречи с моими. – Незнамовым Семеном я стал только лишь для тебя. Для тебя я в его роли и умер. Мне была отведена такая роль – пожить с тобой, а затем...
– Рассказывай! – потребовала я, подхватывая стул и устанавливая его едва ли не на его ботинки. – Хочу знать все!
– Да ты что? – протянул он насмешливо, смерив меня неверящим взглядом. – А не испугаешься правды-то этой самой? Я как мог ограждал тебя от нее, купая в ласках и неге. Как можно дольше отодвигал час твоего прозрения. Она тебе нужна, Витуля? Зачем она тебе? Разве нам так плохо вместе? Ты же не можешь отрицать того, что все эти дни были наполнены любовью, нежностью и покоем. Пусть все так остается. Зачем оно тебе?
– Этот конверт... Он для чего-то появился. Видимо, кому-то, кто устал ждать моего пробуждения, не терпится открыть мне глаза. Да, думаю, с этой самой целью его и подбросили. Как ты думаешь?
– Пойди и спроси этого идиота, – фыркнул Незнамов, сразу отгораживаясь от меня какой-то незримой стеной. Вот только что был тут рядом, совсем рядом. И тут же его нет. Холодные глаза, сурово сведенные брови, рот, готовый вот-вот обрушить на меня безжалостную правду. Это было не его лицо. Лицо не того человека, которого я любила и которому почти все простила. Вернее, почти успела простить.
– Все началось давно, дорогая. Очень давно, – начал он говорить, глядя мимо меня немигающим взглядом. – Так, кажется, все сказки начинаются. Именно так... Только все сказки овеяны романтическим духом и имеют, как правило, хороший финал. Здесь же, сокровище мое, романтикой и не пахнет. А до финала... До финала, видимо, доживут не все.
