Анна Владимирская - Шоу на крови
В задумку коньячной презентации входило услаждение всех чувств. Зрение ласкали картины и скульптуры. Слух — струнный квартет, игравший знакомую классику. Обоняние-дорогой французский парфюм. Вкус — коньяк, шоколад и сигары. Коньячные и сигарные короли расслабились, и потому торжественная часть, сократившись, оказалась не тягостной. Затем гостей пригласили к шведским закусочным столам, стоявшим у стен. Официанты в белых рубашках и коричневых брюках подавали шоколадное фондю с пончиками. Под фондюшницами горел огонь. На огне медленно разогревался шоколад, в него погружались ломтики пончиков. Фондюшницы были сервированы для двоих, и во время трапезы приглашенные невольно разбивались на пары. Кроме горячего расплавленного фондю, столы были уставлены шоколадными скульптурами. Там были и розы с бутонами, и статуэтки, и шкатулки с конфетами внутри, и небольшие дворцы, и портреты некоторых известных политиков. Фрукты грудами возвышались между бутылками: крымский темно-лиловый виноград и бархатные желто-розовые персики, огромные узбекские овальные дыни и крупные херсонские арбузы, золотистые груши из садов Приднепровья и волынская ежевика — вся роскошь плодов сияла на столах.
В это время под потолком проделывали головокружительные трюки воздушные гимнасты, пролетая прямо над головами приглашенных. На балюстраде появились жонглеры, перебрасываясь горящими факелами. Затем они опустили вниз качели, на них встала укутанная в тканевый кокон актриса. Качели поднялись над головами гостей. Двое гимнастов, невидимые в темноте, стали сдергивать с нее одно роскошное покрывало за другим. В полной тишине, с приоткрытыми ртами наблюдала великосветская тусовка за долгим стриптизом. А покрывала все не кончались. Наконец, под громкие аплодисменты публики, был сдернут последний покров, и перед зрителями предстала актриса Лидия Завьялова в полупрозрачном хитоне чайного цвета и с виноградной гроздью в руке. Увитые виноградной лозой качели опустились на паркет. Встряхивая при каждом шаге высокой прической в мелких завитках и шурша нарядным хитоном, богиня виноделия стала предлагать всем коньяк.
— Возьмите бокал коньяка и дотроньтесь пальцем до его наружной стенки. Посмотрите с другой стороны бокала, видны ли отпечатки пальцев. Если да, то перед вами коньяк высшего качества! — обращалась к гостям актриса.
Приглашенные с интересом рассматривали свои отпечатки на стекле.
— Повращайте бокал вокруг собственной оси и посмотрите на следы от стекающего коньяка на его внутренних стенках. Если эти «ножки» видны пять секунд — выдержка напитка от пяти до восьми лет!
Публика с удовольствием вращала бокалы и разглядывала стекающую густую жидкость.
— Вы должны почуять три волны запахов, — продолжала Лида. — Первая волна коньяка чувствуется на некотором расстоянии от края бокала, тона легкие, ванильные. У края бокала идет вторая волна: цветочные и фруктовые ароматы — роза, фиалка, липа, абрикос. Но вот ваш нос в бокале, и тут его затопляет третья волна — это запах выдержки…
— Господа! Пить коньяк — это как рассматривать картины в залах музея. Полотно мастера можно долго лицезреть. Так и с коньяком, — подтвердил один из руководителей коньячного концерна.
Одобрительные кивки и хлопки продемонстрировали согласие. Гости словно только теперь заметили, что находятся в музее, и стали оглядываться вокруг с большим интересом. Принесли кофе. Публика слушала скрипичный квартет, девушки в париках и кринолинах играли Моцарта. Некоторые гости узнали в мелодиях музыку своих мобильных телефонов. Презентация перестала быть слишком пафосной. После третьего бокала коньяка возникла уютная атмосфера дружеской вечеринки.
В общей приятной суете на смотрительниц никто не обращал внимания. Для гостей они были обслугой, людьми-невидимками, пустым местом. Это давало старушкам возможность вдоволь насмотреться на цирковые трюки. Когда жонглеры стали кидать факелы, они перепугались. Когда сигарный дым обволок драгоценные картины и скульптуры — возмутились. И дружно побежали жаловаться главному хранителю Хижняку. Но когда старушки примчались с жалобой по поводу факелов и сигар, он просто рассмеялся. Конечно, в их возрасте (он забывал о своих шести десятках) вполне возможны видения, привидения, галлюцинации и прочий старческий маразм. Так что он попросил смотрительниц оставить его в покое и не мешать научной работе. Обиженные недоверием старушки вышли во двор музея, в теплый душистый вечер, и присели на лавочку…
Презентация гудела вовсю. Лида поискала глазами Олега, увидела его с каким-то послом и подошла.
— Простите, я украду у вас господина Чепурного! — Улыбаясь одной из самых ослепительных своих улыбок, она отвела его в сторону.
— Что-то не так? — нахмурился тот.
— Все так. Просто я тебя хочу! — сообщила женщина.
— Потерпи, — ухмыльнулся Олег. Ему нравился неуемный темперамент любовницы. — Скоро все закончится и поедем ко мне.
— Я не хочу ни терпеть, ни ждать. Здесь и сейчас! — произнесла она так, что у него не осталось ни малейших сомнений в ее намерениях.
В этот момент Лиду подхватил под локоток один из гостей, чиновник и депутат, заядлый театрал, бывший любовник актрисы Завьяловой. Ему не терпелось сказать ей что-нибудь приятное. В идеале — остаться с ней наедине.
— А знаешь, дорогая Лидия! Если сравнивать этот коньячок с «Курвуазье», то ваш ничуть не уступит! — И знаток принялся расписывать достоинства коньяка как «молодого, но благородного».
— Извини… Мне нужно там… распорядиться! — выкрутилась актриса.
Выразительно проведя рукой у горла — надоел! — она перешла в другой зал и увела за собой Олега. Схватив мужчину под руку, она твердо повлекла его вниз по лестнице. Сейчас ею двигала страсть. Она всегда, как роскошная лилия, источала терпкий призывный аромат пола. Но еще и обладала способностью уловить тот же эротический призыв от большого числа вившихся вокруг нее мужчин. Количество романов, увлечений и связей, возьмись она подсчитать, приблизилось бы к сотне. При этом способность давать и получать в эротическом акте никак не зависела от объекта желания. Желание и сексуальное влечение жило внутри самой актрисы. Это было умение ее зрелого тела и необходимость психики — ответить плотским образом на очевидное мужское послание. Лида Завьялова была способна принимать ласки, тепло, комплименты, подарки и даже сцены ревности — до тех пор, пока очередной любовник будил в ней сексуальное чувство. Как только это будоражащее состояние исчезало, она без сожаления меняла любовника.
И вот сейчас, когда она вела презентацию дорогих коньяков, казалось бы, в самый неподходящий момент тело повело себя так, словно оно существует отдельно от мозга. Женщина инстинктивно потащила своего любовника в ту часть здания, где никого не должно было быть. Они вошли в гардероб музея. Помещение пусто и сумрачно. Слабый предвечерний свет пробивается через зарешеченное окно. Они проходят за барьер с вешалками. И здесь, у окна, начинается то взаимное судорожное расстегивание, развязывание, освобождение плоти от одежды, которое злит и разжигает одновременно. Отшвырнув прочь шелковое белье и тонкую полупрозрачную тунику, она уже стоит совершенно обнаженная и протягивает к нему руки. Он еще возится с какими-то деталями своего туалета и яростно, чуть порыкивая, отталкивает скомканные брюки, галстук и рубашку. Женщина льнет к нему. Они переплетаются в долгом страстном поцелуе, с силой впечатываются друг в друга. Мужчина приподнимает свою любовницу и усаживает на подоконник. Створки окна распахнуты. Он прижимает ее спиной к прутьям решетки, она обхватывает его обнаженными ногами. Вечерний дворик музея оглашается хрипами, стонами и сладострастными воплями. В предвечерье в окне видна перламутровая женская спина, вжавшаяся в завитки металлического рисунка, и крепкие мужские руки, обхватившие ее. Она запрокидывает голову, и он, точно вампир, впивается поцелуем в ее шею. Заканчивается страстная любовная сцена бурными конвульсиями. Как только чугунная решетка выдерживает?!
Любовники не видели, да и не могли бы заметить — не до того им было! — что внезапные сексуальные утехи вспугнули нескольких музейных сотрудников. До слуха тихохонько сидевших во дворике трех кумушек-смотрительниц донеслись сдавленные хрипы и стоны. Бабушки подняли глазки к окошку гардероба, выходившему аккурат во внутренний садик, и обомлели. Прямо на их глазах происходил дикий и необузданный блуд. Брезгливость и жадное любопытство, праведное возмущение и даже ужас отпечатались на их лицах. Как вспугнутые с куста вороны, они разбежались кто куда.
Федор Емельянович работал во флигеле, в комнате с двумя окнами в тихий двор. Перед ним лежали графические листы Альбрехта Дюрера, когда его слух привлекли странные шумы, доносившиеся из здания музея. Хранитель поднял голову и прислушался. Что-то кошачье почудилось ему в этих хрипящих и мурлычущих звуках. «Кошки!» — подумал он и вновь углубился в офорты немецкого художника. Но тут вибрации достигли своего апогея. Федор Емельянович отчетливо услышал женский предсмертный стон. Он отодвинул от себя папку с графическими листами, поднялся и подошел к открытому окну. Небольшое, забранное чугунной решеткой окошко гардероба светилось над полутемным двором. Именно оттуда и долетали женские вопли. Федор Емельянович протер очки салфеткой и внимательно всмотрелся. Там, в зарешеченном прямоугольнике, извивалась и билась в судорогах оргазма женщина, оглашая сумрачный двор немыслимыми стонами. Хижняк в полном шоке уставился на ее прижатую к решетке спину. Помотал головой. Ущипнул себя за нос.
