Леонид Словин - Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда)
— На этот счет пусть не сомневается.
Майор Ловягин позвонил в дверь. Прислушался.
— Ну?! — раздалось за дверью. — что, чокнулся в такую рань?
Это рань для нее — двенадцать дня…
Открыв дверь, девица в накинутом сверху на голое тело кумачовом халате обомлела.
На пороге стоял милицейский майор. Маленький, глаза стылые, водянистые, нижняя челюсть, как у обезьяны — выдвнута вперед, пятернями, какими он двери касался, можно было вручную локомотивы перегонять…
— Чего? — спросила она довольно нагло, но в голосе ее он все равно уловил страх.
Страх животного перед охотником. Шлюхи — перед ментом.
Под его колючим взглядом она почувствовала себя не дорогой проституткой Марианной, а прежней Маринкой, начинавшей на шоссе с «дальнобойщиками» и которую один водитель передавал другому на перевалочных пунктах…
Оглядев ее снизу вверх, а потом сверху вниз, майор усмехнулся: на голову выше его, халат японский кумачовый с крупными черными цветами, ноги — босые, жевательная резинка во рту. Девица аж жевать ее перестала, когда его увидела…
Веснушчатое лицо ее с курносым носом от испуга просело, а здоровенный, как ящик от комода, рот выдавил от растерянности грязно молочного цвета пузырь, который тут же лопнул с мерз ким звуком.
— А ничего, — закрыл он уверенно за собой дверь.
Квартира была однокомнатная, маленькая, уютная, с поли рованным, должно быть, оставленным прежними хозяевами румын ским гарнитуром. На стене висели постеры: «Мадонна», «Квин», две увеличенные фотографии Маши Распутиной, а на огро мном, как баскетбольная площадка, ложе валялась нижняя одежда. Дверь шкафа была тоже настежь открыта. Перед самым приходом Ловягина девица уже собиралась вставать.
— Ну — ну! — сказал он и двинулся в обход комнаты. Делал это медленно, обстоятельно, по — хозяйски, словно проводил обыск. Иногда задерживался на чем-то взглядом, ощупывал руками, цокал, переворачивал.
— Я ведь к тебе не просто так явился, — сказал он, улыбнувшись, и его тяжелая, как у боксера, нижняя челюсть прираскрыла крупные желтоватые зубы. — Помнишь, — к китайцу приходила?
Он поддел сапогом легкие кружевные трусики на полу и точным ударом закинул их на кровать.
Она не произнесла ни слова, только втянула в себя воздух и тоскливо зыркнула по сторонам, словно бежать куда собиралась, да некуда было.
Майор остановился возле нее и с улыбкой ее рассматривал. Однако, обычно жесткий и гипнотизирующий взгляд его сейчас выражал что-то вроде своего рода сочувствия.
— Я ведь в осмотре места проишествия принимал участие. Ну, когда прихлопнули его, китайца твоего…
На секунду она словно остолбенела.
— С которым ты в тот день трахалась… Помнишь?
Девица изменилась в лице, рот у нее был раскрыт, глаза бегали по сторонам. Но майор словно бы и не замечал этого: его другое интересовало.
— Тут вот вопрос у меня один: ты ведь пистолет тогда взяла? Да?
— Да, — словно булыжник сглотнула она…
— Я так и понял тогда. И куда дела, а?
— Да я…
— Я ж тебя не спрашиваю, что — ты?… Я тебе другой вопрос задаю: где пистолет? Он мне нужен. Сейчас.
Она явно не знала, что сказать и как открутиться. О мог этого не видеть.
— Ну, слушай, — терпеливо, словно учитель, внушающий непонятливому ученику, продолжал он, — Мы тут двое. Без посто ронних, без шума… Если бы хотел что другое, я бы понятых при влок, всякое другое… Хочешь без неприятностей, — тащи его сюда. Давай по- хорошему…
Зевнув, он по-свойски слегка похлопал себя по незакрыто му рту:
— Давай, телись. Что поделаешь, дело житейское. Выпить у тебя чего-нибудь найдется?
— Вроде было…
Она все еще не могла решить, как быть. А он не только не помогал ей уселся посреди комнаты на стул, прямо на белье ее там раскиданное и улыбался, как сытый кот., В ответ она махнула рукой: семь бед — один ответ…
— Подвиньсь…
Далеко идти не пришлось. Она нагнулась, заглянула под кровать.
Полы кумачового японского халата с крупными черными цветами разошлись в разные стороны и показались литые и белые крестьянские ляжки…
Расспрямляясь, гыкнула:
В руках была картонная коробка из под импортной обуви. Она смахнула крышку.
Он! «Макаров…»
— Дай-ка тряпку какую-никакую…
Она подала полотенце. Ловягин начисто обтер пистолет, достал из кармана носовой платок, завернул в него его и сунул в припасен ный пакет.
— Вот так — то лучше… А то — опасно… Себе навредить можно… Как тебя звать-то?
— Маринка…
— Так вот, Марина…
Он почесал висок, подумал и ласково даже обяснил:
— Раз ты так, Марина, то и мы так! Долг платежом красен! Следствию помогла, и оно тебе поможет. И кто бы те бя не спросил: брала ли ты пистолет и отдавала ли кому- нибудь, смело говори — нет! В деле будет записано: «орудие убийства найдено под окнами в снегу при повторном обыске…»
Она снова приоткрыла проем между полами халата. Это уже был чисто профессинальный жест. Майор удовлетворенно вздернул брови: а ничего! Впечатляет!
Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу.
— Это ты правильно скумекала, подруга, — улыбался он добородушно, делу — время, потехе час…
Татьяна глубоко вздохнула и опустилась подле него на корточки.
— Котик — то голодный у тебя? — снова гыкнула она.
Он сидел на стуле, а она, елозя по полу коленками, приближалась к нему. Глаза у нее были озорные — сейчас такое устроит!..
И устроила…
Руки ее расстегнули ему брюки, здоровенный — горшки туда ставить рот отверзся, и майор на стуле дернулся будто его кипятком обварили. Хрип как пар, валил из его челюстей. Его колотило, как напоровшегося на высоковольтную линию: туда — сюда, сюда — туда!
Что ж она делает, паскуда?! И как…
Он стонет, глаза повытаращил…
Отппал, легкими работает, как паровая машина. Громоздкая, неповоротливая…
Потом приходит в себя.
— Успокоился? — спршивает она, облизывая губы.
Он кивает и хлопает ее по выпроставшейся из халата груди. Ну и здоровые они у нее…
Он смотрит на нее: крупную, дебелую, всю налитую здоровьем. Деревенская девка! Своя! Как он сам! Будь такое лет сто назад, он бы посватялся к ней. В хозяйство взял. На такой ведь пахать можно! И ни тебе болезней, ни причитаний, ни капризов. Все свое — здоровое, крепкое. Настоящее…
Да и что если ему сорок пять?! А она что, — тоже не маленькая. Лет двадцать шесть поди. Вся то разница — восемнадцать лет? Тю… Его дед, прежде, чем выселили — и в шестьдесят такую вот взял: баба умерла. И еще детей двоих нажил.
— Давно в Москве? — спрашивает он.
— Восемь лет, — громко шмыгает она носом и улыбается. — Рязанская я. В деревне жила, по лимиту сюда приехала.
— И я из деревни, — улыбается он, и уже не таким безобразным кажется и руки как — то помягчели. — Из Сызрани…
— А че в ментовку пошел?
— Че да че, — смеется он от души в ответ. — После дембеля ехал через Москву. Вербовщик на вокзале подошел. «Давай, парень. У нас зарплата, общага… Раз в год билет бесплатный в любую точку Союза…»
Так они сидят и беседуют. Простые люди куда быстрее общий язык находят. Без кривляний там интеллигентских, гримас кислых. И по той улыбке, какой она его, уже не боясь, одаряет, видно, что и он в ней чего — то там выскреб из души.
Его разморило:
— Ты, Марина, сбегала бы… — достает он бумажник. — Бутылолчку «кристалла» там, или «Привет». Нарезки какие-ни будь с красной рыбкой, с ветчиной… Хлебца…
Спокойно ему здесь. Не то что дома. Последние годы жена как с цепи сорвалась. Ни в грош не ставит, на каждому шагу задеть да унизить старается. И дочь на свою сторону перетя нула…
Маринка эта мигом все схватывает: одной они выпечки, караваи, тех же дрожжей…
Пять минут, и стол накрыт. Бутылка водки на нем солнечны ми зайчиками пляшет. Вон оно — выглянуло, все же, несмотря на снегопад из окошечка. И огурчики свежие, помидоры, картошечка, хоть и холодная, — но в самый раз. Нарезки ветчины, балычка, хлеб горячий — из пекарни напротив — французский батон…
— Ты, Маринка, молодец, — говорит он. — Уважила… И я тебя уважу…
И он широким жестом, словно гармонист, приглашающий к танцу, положил на стол две зеленые бумажки по пятьдесять долларов.
— И ты, я гляжу, профура тот еще… — смеется она заливисто и пузырь из резинки жевательной выдувает.
— И я, — мелко — мелко подрагивая смешочками, отвечает он. — А что? Фраеров, что ли, нашли?
И хорошо им обоим, весело. Поднял он ей халат, шлепает по ляжкам белым, домашним, деревней отсвечивающим.
— Ну и Маринка, — доволен, — ну, девка! Образование — то хоть какое получила…
— А как же…
Оказывается, что и она малость подыгрывает ему:
— Кулинарный техникум…
