Ника Шахова - Смерть умеет улыбаться
- Теперь поняла, почему они испугались, когда ты вылезла из гроба?
Прямо скажем, видок у нас обоих соответствующий, - развеял мои сомнения Андрей, - Особенно у тебя.
Мне хотелось задать ему много вопросов, и первый из них - какого лешего он расстроил мои планы, но мы бежали через широкий двор, едва поспевая за Пашей. Кололо в левом боку. Чай, не девочка скакать козой по пересеченной местности. Поэтому разборку я оставила (с глубоким сожалением) на потом.
С того момента, когда я постыдно хлопнулась в обморок, произошло следующее. Во-первых, я очнулась, во-вторых, Андрей затоптал разгорающееся пламя пожара. Я заметила, что он снял повязку, но рукой действовал неуверенно, как будто боялся, что она отвалится и в суматохе потеряется.
Пластырь на лбу присутствовал, но весь какой-то черный, как, впрочем, и сам лоб, а костюм, ладно сидящий на его фигуре, был безнадежно испорчен пылью и, сдается, чьими-то экскрементами. То, что сначала я приняла за шерсть, на самом деле было паутиной. Послушайте, неужели я такая же?
В-третьих, пришедшие в себя люди расползлись кто куда. Все живы - и то хорошо. Интересно, что за ночные бдения они устроили у пустого гроба? И где мы, черт возьми?.. А в-четвертых, невесть откуда взялась Паша, внучка кладбищенского смотрителя, облаченная в неизменную ночную сорочку.
- Ника, - сказала она, приминая ладонью жалкие перья, торчащие из моей макушки.
Да что же это такое, граждане! Столько сил потратила, маскарад учинила, волосы на корню загубила, а они меня узнают. Безобразие.
Было очевидно, что Паша чрезвычайно взволнована. Она эмоционально жестикулировала, подпрыгивала от нетерпения, гулькала и клецала на своем птичьем языке и настойчиво тянула меня за руку.
Андрей наблюдал эту сцену со стороны и недоумевал.
- Твоя подружка? Чего это она?
- Мне кажется, она просит, чтобы мы пошли с ней, - фраза выпала из меня совершенно естественно.
Надо же, голос прорезался! - обрадовалась я. Вполне нормальный голос, может, чуть более сипловатый, чем обычно, с хрипотцой - но не сексуальной, а подростковой, срывающейся в петушиный фальцет. Возрастные изменения? Х-м.
Главное, чтобы не половые.
Направив фонарик на девушку, Андрей рассматривал ее с недоверием и жалостью. Гамма чувств, отразившаяся на его лице, была мне хорошо знакома.
Я тоже испытала шок, когда в первый раз увидела Пашу.
Потом - ничего. Потом - привыкаешь.
Разноглазая нимфа стояла, не пытаясь уклониться ни от яркого света, ни от пристального мужского взгляда. Настолько открытая и беззащитная, что сердце рвется напополам.
- А мне кажется, что нам пора убираться отсюда, - произнес Андрей, смущенно отводя взгляд.
Я тоже слышала нарастающий топот сапог и какой-то подозрительный лязг.
- Паша, ты выведешь нас отсюда?
Погоня, похоже, была неизбежна, но уходить прежней дорогой не имело смысла, потому что в первую очередь нас кинутся искать там, откуда мы пришли. Да и не смогу я заставить себя спуститься по железной лестнице.
Нет! Как подумаю о ней и крысах - так моментально бросает в крупную дрожь.
И... ну... как бы сказать... А, скажу как есть! Умный не осудит, а на дурака наплевать... Мне кажется, что ко всем моим прочим достоинствам добавилось еще одно - непреодолимая клаустрофобия.
Между тем нимфа продолжала бесноваться.
- Она не понимает тебя, - сказал Андрей.
- Помолчи... Мы пойдем с тобой, девочка, но потом ты покажешь, где выход, лады?
Девушка затрясла головой, взахлеб выкрикивая:
- Хо-се, хо-се, е-е!
Леший разберет, что это значит. Некогда разбирать.
Мы бросились за ней и оказались на заднем дворе. Андрей выключил фонарик, чтобы не привлекать ненужное в данных обстоятельствах внимание. На плече у Андрея болтался мешок, который я оставила, по последним данным, в гробу. Впереди мелькало белое Пашино, условно говоря, платье.
По одну руку от нас тянулось очень длинное одноэтажное здание унылой архитектуры, погруженное в темноту, по другую - высоченный забор с колючей проволокой наверху, который при всем желании я бы одолеть не смогла. Тямы не хватит. И пробовать не стану. Позади метались тени, растревоженные резкими выкриками, топотом, руганью и завыванием сирены. Переполох крутился на одном месте - возле барака с гробом. Кажется, там произошло что-то еще,
что позволило нам уйти от погони. Что бы это ни было, нам крупно повезло.
Добежав до угла здания, Паша свернула на аллею, по обе стороны которой плотной стеной росло непонятно что, но довольно высокое и густое. Мы миновали застывшую призрачную фигуру. Я даже не сразу поняла, что это не человек, а барабанщик. Скульптура. "Пионерский лагерь", - мелькнула догадка. Странно, однако: багровая баба в траурном балахоне мало походила на пионерку. Да и все остальные - тоже.
Сооружение с гробом наверху нисколько не напоминало усыпальницу вождя мирового пролетариата, а у прочих гробов пионерам вроде бы делать нечего.
Длинная аллея привела нас к круглому зданию с куполом и колоннами, расположенными по всей окружности. Кажется, обсерватория. Ничего себе пионерский лагерь! Это чьи же детки тут отдыхали? Внутри было темно и тихо.
Здесь нас тоже не ждут. Пока все складывается удачно.
Паша приостановилась, дождалась, когда мы догоним ее, схватила меня за руку и потащила внутрь. Я слышала, как рядом тяжело дышит Андрей. Сама я давно отказалась от этого занятия, посчитав его бесполезным. Мои легкие не смогли бы переварить и малую толику кислорода.
Паша привела нас, точнее было бы сказать - приволокла, в центр огромного гулкого помещения и, захлебываясь, зачирикала на своем языке.
Единственное, что не нуждалось в переводе, - это тревога в каждом гортанном звуке.
- Посвети.
Андрей включил фонарик. Слабый луч света беспорядочно заметался, не доставая до стен и выхватывая из темноты одну темноту. Тогда Андрей направил его под ноги, и я различила фрагменты рисунка. Круг, широко очерченный красным. Внутри него - круг поменьше, состоящий из цепочки черных пляшущих фигурок. Я присмотрелась внимательней: козлы. Кругом одни козлы о пяти конечностях. Нет, пятая - это не конечность. Тьфу, - сплюнула я в сторону. Ничего аналогично скабрезного я никогда не видела. Нет, вру, конечно. Однажды видела в... Ексель!.. Во что я вляпалась?..
Сдается мне, в сатанистов.
Мы с Андреем переглянулись.
Как-то раз доктор наук, специалист по истории мировых религий и все такое писал для нашего издательства книгу о древнейших верованиях. Написав текст, он принес иллюстрации, чтобы посоветоваться - что стоит публиковать, а что напротив. И было о чем посоветоваться, однако! Сплошь непростые картинки. К одной из глав, которая называлась, как сейчас помню, "Ритуалы и ритуальные жертвоприношения в сатанизме", прилагалась картинка с этими самыми непристойными козлами. Публиковать ее, кстати, не решились. Скажу прямо: никому не захотелось дергать козлов за хвост. Ну их подальше. И быстренько вымыть руки.
Да, не знала я, что придется столкнуться повторно. Знала бы - проштудировала главу, чтобы понять: чего эти, в траурных балахонах, делали перед пустым гробом? И знали ли они, что гроб с секретом? А если знали, то почему запаниковали?
Вдруг луч света, обшаривающий пол, споткнулся и замер. На холодной мраморной глыбе, накрытой одной простыней, лежала обнаженная девушка, совсем еще юная, почти ребенок. Белая кожа в цвет мрамора и простыни, красивое, но слишком белое лицо, густые волнистые волосы до плеч и черные стеклянные глаза. Я нагнулась и заглянула в них. Нас разделяли миллиарды световых лет. Она смотрела в себя, в свой необъятный и непроглядный для посторонних космос. Даже в подземелье я не сталкивалась с таким непроницаемым мраком. Я дотронулась до нее - она не заметила.
Наркота.
Рука Андрея дрогнула. Луч соскользнул куда-то в бок и мелко задрожал.
У мужчин, я заметила, вообще слабые нервы, а у этого Андрея они совсем ни к черту.
Белоснежное тело девочки, распластанное на каменном кресте, было покрыто синяками, свежими царапинами и множественными следами укусов. На трогательном детском животике, пока не изнуренном диетами, и длинных стройных ногах, на которых так чудесно смотрелись бы белые гольфы и лакированные туфельки, - запекшаяся кровь.
Паша безостановочно лопотала, объясняя что-то на своем языке.
Объяснения не требовались.
Девочка не подавала признаков жизни, но была жива. Пока жива. Кто знает, сколько дури вкатили ей мерзавцы. Ублюдки!
Я выхватила у Андрея мешок. Нащупав в нем косметичку с маникюрными ножницами, приналась кромсать веревки, которыми руки девочки были привязаны к железным скобам. Андрей, видимо, пришел в себя, достал из кармана зажигалку и пережег ею веревки, которыми были привязаны ее ноги.
- Поднимай... Да не так! Вместе с простыней.
