Татьяна Степанова - Валькирия в черном
– Самое для меня было важное, что меня слушала она, моя девочка, моя любовь. И она поверила мне. Сразу мне поверила.
– Гертруда сразу поверила вашим словам о том, что ее отца убил Киселев? – Катя не выдержала. Не могла уже больше этого выдержать… этого вот допроса… этого вот тона, когда один взвинчивал и взвинчивал себя, почти уже впадая в истерику, а другой словно подзуживал – хмыкал, кривил губы. О мужчины! Да почему же, отчего же вы порой начинаете вот так выделываться, выкаблучиваться друг перед другом, оставаясь совершенно глухи, когда речь идет о таких сложных вещах!
– Да, она сразу поверила мне.
– Как такое возможно, если все эти три года ей твердили, что это ваш брат – убийца?
– Она же внутри семьи, видит их каждый день – мать, Киселева Пашку… видит их вдвоем.
– Вдова и охранник не состоят в близких отношениях, – сказал Гущин.
– С этим я не спорю. Ей так удобнее, так она держит его в полной своей власти. Раб и госпожа, это даже не секс, это похлеще кокаина кайф. Может, она и догадывается, только гонит прочь такие мысли. Она ведь все сделала для лечения Киселева. И он до сих пор в их семье, он там уже свой. Гертруда была умная девушка, и потом, повторяю, она варилась в том их домашнем котле. Страсть, которую Киселев питает к своей хозяйке, уже невозможно скрыть. Я допускаю мысль о том, что Гертруда попыталась сама разобраться со всем этим. Без меня. Не знаю, что там вышло на этом празднике между нею и Киселевым. Возможно, она сказала ему, что знает правду об убийстве отца. Может, даже это она сама достала яд, чтобы отравить его там, на банкете. Но он заставил ее саму выпить тот отравленный кубок… Я не знаю, я с ума сходил от беспокойства в тот вечер, поэтому и помчался к ресторану. Хотел явиться туда, несмотря ни на что, предупредить ее, чтобы она не делала глупостей, что охранник может быть опасен.
Вот так очень умело, очень умно он опередил нас, выбил у Гущина последний козырь – показания агента о том, что его видели в тот вечер у ресторана и у переправы через речку… Гущин даже не успел это озвучить… Проиграл ему…
– Почему же вы не сделали того, что хотели? – спросила Катя. – Не пошли туда ко всем этим гостям… может быть, успели бы спасти Гертруду, их всех?
– Я хотел, но… Это все так сложно. Столько крови между нами уже – мой брат… Я стоял на другом берегу, видел огни среди деревьев. Такой сильный момент эмоциональный… я вдруг услышал мою музыку… мелодию… Но у меня не оказалось с собой бумаги, на чем записать.
– Вы сочиняли там музыку?
– Я услышал ее, а потом там, среди огней, закричали люди, и я понял, что то, чего я так боялся, – случилось.
– Простите, – сказала Катя, – но вольно или невольно вы обманываете нас даже сейчас, когда пытаетесь, как вы выразились, рассказать всю правду.
– В чем же я лгу?
– Ваши отношения с Гертрудой Архиповой не были так уж романтичны, как вы тут пытаетесь нам представить. Я беседовала с ее сестрой Офелией. Так вот, несмотря на то, что они сестры и подруги, Гертруда с ней никогда не делилась вашей версией насчет Киселева. Но это еще можно понять, если девушка и правда решила сама во всем разобраться. Но, по словам Офелии, эта ваша связь с Гертрудой – разные там не совсем невинные интимные причуды с вашей стороны…
– Маленькая дрянь. Филя всегда была маленькой дрянью и всегда ревновала ее ко мне, – сказал Михаил Пархоменко. – Ей было до красавицы сестры как до звезды небесной.
– Итак, полностью отрицаете какую-либо свою причастность к убийству Гертруды Архиповой и покушению на убийство Офелии и Виолы Архиповых? – спросил Гущин, подымаясь кряхтя со зрительского кресла.
– Отрицаю.
– Ладно, на этом пока с вами закончим. Теперь я должен допросить вашу мать и вашу золовку Наталью.
– Вы что, хотите сейчас ехать к нам домой?
– Вот именно.
– Но моя мать… она нездорова.
– Уголовное дело не может ждать.
– Тогда я поеду с вами!
Гущин лишь пожал плечами: вольному – воля, это же твой дом, дирижер.
Как потом… уже после всего, думала Катя: лучше бы полковник запретил ему (хотя как запретить?).
А вот запретил бы, не позволил, оставил там, в Доме культуры, или посадил бы в камеру под арест – и репетиции электрогорского оркестра бы длились и длились…
Чайковский, Вагнер… то место из «Тангейзера», где тромбоны… где каждая нота пронизана скорым ощущением конца…
И потом резкий слом ритма, переход в другую тональность… джазовая мелодия Луи Армстронга…
И снова переход… тот, пока еще безымянный фрагмент… сочиненная мелодия, исполненная тут, в этом зале, только что, всего лишь однажды…
Когда вышли на улицу, каждый направился к своей машине. Гущин и Катя к служебной. Так и поехали по Электрогорску – гуськом, на остановке у пятой школы обогнали трамвай.
Он помахал им вслед.
Сотнями рук своих призрачных пассажиров он помахал им вслед.
Глава 42
РАЗБИТЫЕ ВОРОТА
Картина, открывшаяся в конце пути, когда служебная полицейская машина, проехав город насквозь, оставив позади заводские цеха, жилой микрорайон, рынок, кладбище, поворот на Баковку у развилки шоссе, мост через сонную речушку и ту самую поляну для пикников на ее берегу от ресторана «Речной», где все и случилось и где теперь липы дремали как стражи, пронзая сучьями низкие серые облака, что пригнал северный ветер… Так вот, картина, открывшаяся взору, когда полицейская машина остановилась у высокого забора «резиденции» Пархоменко и Михаил Пархоменко распахнул автоматические ворота, оказалась мирной и безмятежной.
Женщины под развесистой яблоней пили чай, сидя напротив друг друга за садовым столиком в плетеных креслах.
Катя впервые увидела Розу Петровну Пархоменко, о которой ей столько приходилось слышать.
И несказанно поразилась одной вещи – как эта грузная пожилая толстуха с крашеными волосами в цветастом сарафане, по виду сущая подмосковная дачница, могла кого-то нанять… заказав отравить на празднике внучек другой подмосковной старухи…
И эта вот ее невестка Наталья, сидящая напротив – во вьетнамках и тонкой индийской рубашке-дхоти, открывающей острые худые коленки – смуглая, словно раз и навсегда впитавшая всей своей кожей тропический загар полугодовой давности. Вот она смотрит в сторону ворот, не донеся до рта ложку с кусочком шоколадного торта… смотрит, кто приехал… Мишель и еще какие-то двое на чужой машине… Как она могла – если все же могла – эта хрупкая смуглая женщина…
А разве Михаил Пархоменко, этот дирижер, по виду абсолютный «ботаник», разодетый по последней лондонской моде, и такой хилый на вид… разве он тянет на отравителя?
А Павел Киселев – верзила с плечами штангиста и квадратной челюстью, о котором они только сейчас в Доме культуры узнали столько всего любопытного… разве он тянет?
Михаил Пархоменко загнал свою машину в гараж. Полицейская машина осталась снаружи у ворот – водитель отъехал, чтобы развернуться.
Полковник Гущин по дорожке, обсаженной кустами пионов, шел к женщинам, пившим чай. Катя шла следом. В саду в этот субботний день жужжали пчелы над цветами. Где-то в недрах поселка визжала электропила. Огромный трехэтажный особняк с верандой, балконом и эркерами походил на замок, давил своей громадой этот небольшой участок.
У Архиповых участок больше, а дом меньше. Но они друг друга стоят… Дома как люди… Сколько же у них тут яблок и слив, ветки вон все гнутся под тяжестью… У Архиповых плодовых деревьев нет совсем, только модный кустарник и туи… А лужайки и тут и там подстрижены аккуратно.
– Добрый день, Роза Петровна, – громко, еще издали поздоровался полковник Гущин.
Роза Пархоменко отставила в сторону чашку чая. Наталья встала с плетеного кресла.
– Мама, это из полиции, ты, наверное, помнишь… это полковник, что приезжал к нам после смерти Саши, – Михаил Пархоменко по лужайке обогнал Гущина и Катю. – Они зададут тебе несколько вопросов, ты только не волнуйся.
– А я и не волнуюсь, – густым контральто произнесла Роза Петровна Пархоменко. – Что вскочили-то все как оголтелые. Сядьте, – она зыркнула на Наталью. – И вы, раз приехали, располагайтесь. Если надо поговорить – что ж опять потолкуем.
Но потолковать не успели.
Раздался страшный грохот и…
Автоматические ворота вылетели из створ, словно снесенные взрывом.
Но то прогремел не взрыв – массивный джип «Черокки» разнес эту преграду и ворвался в сад, ломая кусты, давя цветы на клумбах.
Все произошло в мгновение ока.
Из джипа выскочила растрепанная женщина в самом изящном на свете, культовом «маленьком черном платье», в лодочках на каблуках… Катя узнала ее… нет, ей лишь показалось, что узнала, потому что узнать того, кто целится в вас из пистолета, зажатого в правой руке, и стискивает в левой, унизанной жемчужными браслетами «Шанель», короткий автомат «узи», в считаные секунды перед выстрелом невозможно…
