Ольга Тарасевич - Последняя тайна Лермонтова
Я слишком долго не принимала воли Господа, чтобы не совершить поступков, которых совершать не следовало бы.
Мне даже теперь неловко в церкви – не знаю всех молитв, не понимаю всех обычаев и канонов. Я не боюсь туберкулеза, которым можно заразиться, вскрывая труп бомжа – но мне страшно сходить на исповедь к священнику.
Сын и невестка уже совсем другие. Внучку покрестили, когда ей было всего полгодика. Это не тот случай, как у нас с Леней, когда до седых волос дожили, и только потом креститься научились.
Интуитивно я всегда понимала – есть какая-то великая неимоверная сила.
И в семье моей Бога не хаяли никогда. Но понимать, слово плохого не произносить – это совсем не та радость и далеко не то счастье, когда живешь в согласии с законами Божьими.
Всякий находит свою дорогу к храму, и страна наша нашла, и я, в конце концов, разглядела, отыскала. И лучше поздно, чем никогда. И Бог, конечно же, поймет и простит. Но я не хочу поздно, не могу смириться, я хотела бы раньше, сызмальства уже хорошо понимать, как нужно жить, как должно поступать.
Мои дорогие мамочка и папочка дали мне очень многое, и многому научили. Любить жизнь, людей, помогать, отдавать.
Но если вокруг вязкая жирная грязь – белая одежда запачкается.
Среда подавляет, влияет, формирует.
Не уверена, что моя духовная работа над своим сознанием когда-нибудь достигнет таких высот, чтобы простить тех, кто бросил души людские в зловонное болото неверия...
– Симпатичный какой батюшка, правда? Настоящий! – прошептала стоящая рядом со мной Юля Семенова. – Марина молодец, что решила обвенчаться. Дай им Бог счастья!
Священник в праздничной, красиво вышитой одежде и правда хорош собой. Ему лет сорок, у него большие сияющие серые глаза и окладистая борода. А голос какой величественный!
– Юль, слушай, а я думала, ты – свидетельница. Почему теперь за женихом и невестой двое свидетелей-мужчин стоят, Володя и Гарик?
К нашему перешептыванию решает присоединиться Кирилл Алексеевич:
– Из-за венцов, тяжело их все время держать. Батюшка так накануне и посоветовал, пусть лучше мужчины держат.
Какие красивые лица меня окружают во время церемонии венчания! Даже полубезумная тетя Алена, чисто умытая, в платочке, осмысленно смотрит на икону Николая Угодника и крестится. Невероятно, вечно угрюмый писатель Левицкий весь светится. Серьезный (без плеера и косметики! Может же, когда хочет!) Антон-Эмо, сосредоточенная Олеся, торжественная Юля, вдохновленный Михаил. И даже Вовчик уже выглядит почти интеллектуалом Володей...
Только Айо не появилась в церкви. Ей ее религия это запрещает? Жаль. Может, я излишне категорична, но мне кажется, что чем с духами водиться, лучше свечи ставить!
Я смотрю на лица мужчин и женщин, собравшихся в эти минуты в церкви, и снова убеждаюсь: благодать божья превращает обычные черты в иконописные.
Меня всегда интересовало, если после службы люди становятся такими прекрасными и одухотворенными, откуда же потом берутся в нашей жизни агрессия, грязь, боль?..
Венчальная церемония долгая, а нет усталости, только радость наполняет сердце. Как приятно смотреть на Андрея и Марину: торжественные, светлые, они получили на всю жизнь свою благословение божье.
Когда венчание закончилось, Юля прошла вперед и подняла с пола белое полотенце.
– Они на нем стояли. Теперь его надо хранить всю жизнь, – Кирилл Алексеевич протянул руку, потом стал аккуратно складывать полотнище. – Есть такая примета: кто первый на полотенце ступит, тот в семье и будет главным. Ребята, наверное, книгу накануне прочитали про эти приметы. Стоят возле него и никто первый ступать не хочет, друг дружку пропускают. В итоге вместе ступили, одновременно.
– Вот и славно. Значит, вместе все решать будут, советоваться и уважать друг друга – я стала оглядывать иконы, пытаясь найти святого Луку, покровителя врачей. – Где же эта икона? Я всегда стараюсь просить у нее благословения. Апостола Луку изображают молодым, с вьющимися волосами и небольшой бородкой...
Мне ответил Игорь взглядом.
Непонятно откуда появившийся, безукоризненно одетый и вежливый, он сначала посмотрел на меня, а потом перевел взгляд на стену слева. И едва заметно улыбнулся.
Святой апостол Лука, действительно. Но как он догадался? А теперь – я понимаю это по выражению его лица – мне надо выйти из церкви.
Не знаю, что он, кто он, откуда. Не могу даже предположить, какой должна быть жизнь для формирования такой странной выразительной жестикуляции. Но, конечно, учтивость и галантность Игоря очень мне импонируют. Возможно даже, на политической сцене для такого мужчины нашлась бы одна из главных ролей. В нем есть что-то такое, что внушает колоссальное безоговорочное доверие...
Я спускаюсь по ступенькам, под душ солнечного света, под голубой зонтик неба, к липе, насыпавшей на тротуар золотые монетки своей листвы.
С погодой Андрею и Марине повезло, у Стаса получатся отличные фотографии нарядных праздничных и счастливых-пресчастливых ребят.
Он опять появился как из-под земли.
Может вот оно, то самое привидение, которое бродит по ночам? Впрочем, нынешняя ночь прошла безо всяких эксцессов, и я еще утром думала: какой добрый знак!
– Здесь список сотрудников, занимавшихся ремонтными работами, – Игорь протянул мне пластиковую серую папку. – Указаны фамилии тех людей, которые работали до и во время обнаружения в замке тайника. Потому что если бы мы перечисляли всех...
Папка тяжелая, стопка листов толстая. Просматривать их на ходу невозможно, слишком много бумаг, очень неудобно. Хотя...
– Может, вы уже изучали этот список и заметили что-нибудь необычное?
Игорь ничего не ответил. К нам подошел Вовчик, насупившись, посмотрел исподлобья и вместе с тем попытался проявить вежливость:
– Не помешал?..
Мне показалось, что охранник удивился. И в общем его можно понять.
Действительно, Вован нашел кому симпатию выражать, когда вокруг столько симпатичных, подходящих ему по возрасту девчонок. Парню срочно надо заинтересоваться Юленькой. Я сама удивляюсь, почему на меня обращают внимание те, кто значительно моложе, и уже устала демонстрировать фотографию внучки...
– Что вы, господин Симонов, – холодно сказал Игорь. – Как вы можете нам помешать? Приятного отдыха, Владимир Петрович.
Нет, здесь что-то другое. Не мой возраст, не откровенные взгляды Пауэрлифтинга. Охраннику не провести меня своей безучастностью, он явно что-то задумал. Сколько иголок под ногти надо загнать бодигарду такого непробиваемого типа, чтобы он разоткровенничались? Думаю, при любом количестве, это совершенно бесполезная трата времени...
* * *– А в принципе ничего, симпатичные такие кони, – пробормотал Вован, и выразительно покашлял: прямо перед нами, на темно-серых, измельченных практически в пыль опилках, лежал навоз. – Осторожнее! Здесь... ну это... того...
Все-таки при поднимании тяжестей мозговые извилины, наверное, чуток распрямляются.
О да, Пауэрлифтинг – талант, сумел-таки выискать одну-единственную на всю стерильную конюшню несчастную кучку! Воистину: кому-то дано видеть лужу, кому-то – отражающиеся в ней звезды...
Я, конечно, теоретически предполагала – если возле замка проносятся запряженные лошадьми кареты, то где-то коники должны жить. В замке все устроено с умом и вкусом, поэтому, вероятно, и конюшня выглядит соответственно.
Но это, это... Это придумано и построено неописуемо! Современно, функционально, качественно, превосходно! Если бы хоть когда-нибудь мы смогли бы создать для наших собак аналогичные роскошные условия!
Я шла по проходу между стойлами и тихо млела. Лошадей было множество, рыжих, черных, гнедых. На каждой двери, закрывающей «комнату» коняшки, крепились таблички с надписями: «Вихрь, ганноверская порода», «Граф, английская чистокровная», «Заря, арабская чистокровная».
Очень быстро стало понятно: порода лошади, как и у собак, определяет тип экстерьера. «Ганноверцы» более массивны, «арабы» тонкие и невысокие, «англичане» рослые и благородные, действительно, настоящие лорды со сдержанными манерами. Кони разные, но сразу видно, что все они очень ухоженные, чистые, лоснящиеся, довольные.
– А чего лошади ржут все время? – потерев переносицу, озабоченно поинтересовался Пауэрлифтинг. – Надеюсь, мне коня покрепче выдадут. Этот, – он кивнул на стойло с очаровательным рыжим арабским скакуном с выразительными глазами и тонкими ноздрями, – какой-то хлипкий, я его раздавлю. Посерьезнее коней надо заводить. А то, что за фигня – сядешь и мокрое место. Я смотрю, у «арабов» ноги тонкие. Как такого запрягать, чтобы землю пахать – вообще не понятно.
– Володя, я подозреваю, эти лошади – для верховой езды. Их в кареты вряд ли запрягают, тем более – пахать. Скажете тоже!
А ведь я – сама доброта, синтез яда в организме временно приостановлен. И даже сопящий рядом идиот, говорящий глупости, не портит моего умиротворенного настроения.
