Татьяна Устинова - Первое правило королевы
— Доброго имени.
— Что ты, Инна Васильевна, не смеши меня, ей-богу! У того в бизнесе доброе имя, кто конкурентов мочил, а стали доказывать — и ничего не доказали!.. Вот это самое доброе имя и есть.
Он еще немного порылся.
— О встрече я договорился, а дальше ты уж сама. На, вот она, карточка. Встреча завтра в шесть на его территории.
— Как, — не поняла Инна, — уже завтра?!
— А чего тянуть-то! Я тебе десять раз сказал — ты вообще с этим делом не тяни, Инна Васильевна. Дорого яичко к Христову дню.
— Да я его даже не знаю, этого человека!
— Тебе и не надо. Достаточно, что я знаю. Твое дело его уговорить, ты у нас это лучше всех умеешь.
Инна молчала. Якушев подогнал к себе свою шапку, схватил и со всего размаху нахлобучил на голову, как будто стог посадил.
— А мне ехать надо. Теперь Катюха пропала, не знаем, куда девалась! Господи, вот так живешь, живешь, да не знаешь, где оно тебя подстерегает, самое страшное!..
Сказать, подумала Инна. Сказать или не сказать? Наверное, надо сказать. Вряд ли Якушев сдаст Катю ее неведомым врагам, которые шли за ней через темную ночь!.. А так будут искать, весь город на уши поставят, не найдут, выйдет следующий грандиозный скандал с привлечением общественности, прессы и всего остального.
— Сергей Ильич, — начала Инна. — Вы не волнуйтесь, но мне кажется, я знаю…
Дверь в приемную распахнулась, и на пороге показался Симоненко с какими-то синими папками в руках. Сбоку папок болтались белые канцелярские завязки.
— День добрый, — выговорил Симоненко и окинул Инну и Якушева таким подозрительным и опытным взглядом, что оба немедленно почувствовали, что ведут себя неприлично. Вполне можно было и не стоять вдвоем в пустой приемной, и Инна вполне могла отодвинуться на шаг-другой, и уж оттуда, из отдаления, вытянуть шею и рассмотреть оставленную визитку, а Якушев вполне мог бы застегнуть пальто, а наличие шапки на голове неубедительно, нет, неубедительно!..
— Если ты ко мне, Василий Иванович, — сказал Якушев веско, видно, обиделся на подозрительный взгляд, — то меня нет уже. Я уехал.
— На пять минут всего, Сергей Ильич!..
— Ни на пять секунд. Говорю же, нет меня!
И словно для того, чтобы подтвердить сказанное, стремительно вышел вон из собственной приемной.
— Упустил, — с сожалением произнес Симоненко и неприязненно посмотрел на Инну — уж она-то своего не упустит! По телевизору вон как все про нее говорят, один другого хуже, а она в полном порядке, даже Сергей Ильич возле нее гоголем ходит, хотя ему-то уж поостеречься бы!..
— Я тоже пойду, Василий Иванович. До свидания.
— А чего тут работников никаких нет, ты не знаешь?
— Каких работников?
— Ну, секретаря или Валентины Ивановна, помощницы? Куда они сгинули-то все?
— Не сгинули мы, — раздался от двери задыхающийся бас, и в приемную ввалилась та самая Валентина Ивановна, раскрасневшаяся с мороза, в распахнутом коричневом пальто. Симоненко она улыбнулась, а на Инну даже не взглянула, потому как терпеть ее не могла.
— Нас Сергей Ильич отпустил, — помощница распахнула шкаф, достала вешалку и стала пристраивать пальто, — на полдня. Я перед выходными никогда не успеваю ни на базар, никуда! Беда прямо с этим временем!
Инна ногтем подцепила с полированного стола визитку, наугад кивнула во враждебное пространство, образованное Симоненко и помощницей Якушева, и пошла к двери.
На лестнице перед большим зеркалом она остановилась и повернулась — чтобы убедиться, что сзади у нее все в порядке, просто так, потому что эти двое смотрели слишком уж пристально, хорошо, если дырку не прожгли. Сзади все было в порядке, даже очень красиво.
Она повернулась, сбежала на один пролет и замерла. Навстречу ей поднимался Ястребов Александр Петрович.
Она не была… готова увидеть его, словно материализовавшегося из ее мыслей.
Жестом английской королевы Елизаветы, подающей руку лорд-канцлеру, — Инна однажды своими глазами видела этот неподражаемый жест, исполненный достоинства, самодостаточности и… как бы это выразиться… глубочайшего равнодушия ко всему, кроме внешней формы, которую приходится соблюдать, — Инна положила руку на полированные перила и продолжала спускаться.
Только поравнявшись с ним, она повернула голову:
— Здравствуйте, Александр Петрович.
— Здравствуйте, Инна Васильевна. Готовитесь сегодня снова в эфир? Отстаивать интересы демократической прессы?
Укол был так себе, не очень болезненный, все потому, что Александр Петрович тоже заранее не подготовился.
— Сегодня у меня выходной. Сегодня я ничьи интересы не отстаиваю.
— Напрасно.
Не надо было спрашивать, но она все-таки спросила:
— Почему?..
— Потому что без вашей энергичной поддержки их никто отстоять не сумеет.
— Вы мне льстите.
— И не думаю даже. Я просто констатирую факт.
Инна посмотрела ему в глаза — черные до самого дна, как ночное небо над Енисеем, — оторвалась от них, будто вынырнула, и быстро прикинула, спросить или нет. Спросить очень хотелось, но инстинкт самосохранения вопил все громче — не смей, не смей!..
И, конечно, она посмела.
В конце концов, она никогда и ничего не боится, и это должно быть известно всем.
— Ты вчера забрал у меня газеты?
Ястребов так удивился, что у него даже уши шевельнулись, по крайней мере, так показалось Инне.
— Какие газеты?..
— На полу в кабинете лежали газеты. Когда ты ушел, не осталось ни одной. Зачем ты их забрал?
Он всегда соображал молниеносно и понял, что она вовсе не шутит, не выдумывает и не пытается его подловить. На самом деле у нее были какие-то газеты, которые кто-то забрал, и для нее это важно.
— Я не забирал никаких газет. У меня своих полно, мне твоих не надо.
Инна посмотрела на него и ничего не поняла. Врет или нет?
— Когда ты пришел, дверь была открыта, правильно?
— Да.
— Ты вошел в дом и увидел меня на лестнице, правильно?
— Пока да.
— На полу в кабинете были разложены газеты. Ты видел их?
Ястребов честно попытался вспомнить, вспомнил, что было темно, и сказал:
— Было темно.
— Я знаю! — с досадой возразила она. — Но когда наверху свет, все равно видно, что там внизу. Ты видел на полу в кабинете газеты?
— Нет.
— Почему ты говоришь «нет», если только что говорил, что было темно?
— Потому что было темно.
— То есть ты не видел газет из-за того, что было темно? Или их все-таки не было?
— Иди ты к черту, — вдруг сказал он весело, — когда я вчера пришел, мне было наплевать на газеты. Глубоко и искренне.
Она опять посмотрела ему в глаза — никакого движения мыслей или эмоций, как в черной дыре, в которой нет ни малейшего проблеска энергии.
— А что такое с этими газетами? Тебе нечего читать на ночь? Или ты недовыполнила норму по сбору макулатуры?
— Я… мне нужно бежать, Александр Петрович.
— Я понимаю, Инна Васильевна.
И на этом самом месте, когда они уже готовы были разойтись — он вверх, она вниз, — их засек Василий Иванович Симоненко, с грохотом обрушившийся из двери одним пролетом выше. Он обрушился, захлопнул за собой полированную панель, припустился вниз, смешно и косолапо выворачивая ноги, и тут наскочил на Инну с Ястребовым.
Инна чуть не застонала вслух. Ястребов не обратил на Симоненко никакого внимания.
Глаза у Симоненко, как у агента 007, сами собой превратились сначала в объективы фотоаппарата, потом в счетчик — цифры предполагаемой выгоды стремительно прокрутились в каждом, — потом из них высунулись пистолетные дула, словно он приготовился к обороне, и опять вернулись глаза, которые отчаянно забегали с одного на другую.
…Что они делают здесь, на лестнице, вдвоем?! Почему эта опасная баба разговаривает с Ястребовым, с самим Ястребовым, которого она никак не должна знать — не по статусу ей и не по зубам этот орешек!.. А Сергей Ильич?.. Сергей Ильич, который доверяет ей, этой… этой мегере, этой стерве, этой беловолосой мымре, он знает, что она в здании администрации, можно сказать, в самом сердце действующей власти, позволяет себе принимать политических противников своего покровителя?! Что она успела ему нашептать, а она что-то шептала ему, когда Василий Иванович вышел на площадку! О чем она вообще может с ним говорить, а он зачем говорит с ней?!
Василий Иванович от ужаса и значимости происшедшего, невольным свидетелем которого он стал, даже слегка растерялся и не смог сразу сообразить, куда ему двигать дальше — то ли прямо в кабинет Якушева с докладом — хотя нет, тот уехал, — то ли в ФСБ, то ли все же продолжить движение в заданном направлении, а уж потом….
Он засуетился, оступился, и Ястребов, взяв Инну за локоть, слегка подвинул ее с дороги. Симоненко он знать не знал, какая буря творится у того в душе, не понимал и вообще едва его заметил.
