Анна и Сергей Литвиновы - Я тебя никогда не забуду
И он снова предлагал мне: давай поженимся! А я ему: закончи сперва институт, мой мальчик, иначе на что мы будем жить? Ты ж не хочешь ни от кого зависеть? Ты мечтаешь снимать квартиру – а как за нее платить? На что мы будем кушать? На твою стипендию не проживешь. Ты получи диплом сначала, свое инженерское распределение на сто двадцать рубликов плюс премии каждый квартал… Но думала я совсем о другом: поженимся после – потому что сперва я должна разобраться со своими делами и отомстить Солнцеву. Может, именно тогда я перед Ванечкой наконец престану чувствовать свою вину? Расскажу ему все и очищусь.
И только раз я с Ваней дала слабину – в тот вечер после свидания с Эдиком. Тот вечер… Назавтра я собиралась передать майору-оперативнику обе тетрадки с компрометирующими материалами на Николая Егорыча и его подельников – и свою, и Риткину. Мне хотелось, чтоб тот наш вечер с Ванечкой был особенным – потому я приняла его предложение отправиться куда-то в Текстильщики, на квартиру к его другу.
Мы-то в основном с ним гуляли. Театр – это десерт. Кино – еженедельное меню. Однажды были в ресторане… А большей частью прочесывали парки: Кусково, Ботанический сад, Измайловский парк… Бродили, сидели на лавочках… С развлечениями в столице было негусто, осень катила в глаза, куда было податься бедным влюбленным?
Квартира друга, чья-то мастерская, а может, общага… А что еще? Ни мотелей, ни авто, ни гостиниц на час… А ведь почему-то адюльтеров тогда было гораздо больше, чем нынче (или это я просто по своей распутной Ритке сужу и другим девчонкам из магазина?) Где ж прикажете скрываться любовникам? Или юным парочкам, вроде нас с Ваней? У меня вечно дома бабушка, да и ехать ужас как далеко. А у него вдруг папаня ногу сломал, на больничном сидит, а вечером и мама с работы придет, и сестренка вернется с продленки…
Да мне и не особенно нужна была с ним близость. Радости я никакой не получала. Правда, благодаря Ванечкиной нежности, постепенно становился меньше мой зажим, и немножко дальше отодвигался в глубь памяти тот омерзительный случай с директором. Таяли лед, стыд и страх, и я надеялась, что благодаря Ивану я постепенно раскрепощусь и все забуду… Поэтому я принимала его ласки как своего рода лекарство. К тому же я понимала: это ему нужно.
Вот и приходилось, подавляя смущение и брезгливость, ехать в чужую квартиру.
Однокомнатная в Текстильщиках оказалась с наполовину ободранными, нависающими обоями. Особенно вопиющие дыры, сквозь которые проглядывали бетонные стены, были заклеены импортными плакатами с рок-группами. Зато на кухне и в ванной было чистенько, имелось свежее белье и почти новая тахта. И хорошая стереосистема, западные пласты, в том числе «Имэджин» Леннона и даже запрещенная к ввозу в СССР пинк-флойдовская «Стена». (За попытку контрабанды The Wall, говорят, сажали, как за антисоветскую пропаганду, и даже странно, что здесь, в пустой квартире, диск валяется на виду, без присмотра).
Мы выпили шампанского, закусили ананасом (который достала для меня Ритка у своей подружки из овощного). Ананас Ивана привел в восторг, он признался, что ест его второй раз в жизни, и все хохотал, цитировал бесконечные стишки, которых знал прорву:
Хохотал грубым басом, в небеса запускал ананасом…
А еще из Северянина:
Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском,
Удивительно вкусно, искристо, острó!
Весь я в чем-то норвежском!
Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно!
И берусь за перо!
Хохоча, на словах «весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском» показывал на свою рубашенцию родом из ГДР и самострочные брючата из Малаховки…
А потом громогласно выкрикнул, простирая ко мне обвиняющую длань:
Ешь ананасы, рябчиков жуй —
день твой последний приходит, буржуй!
И надел на меня громадные наушники, включил стереосистему и ласкал меня под пинк-флойдовскую музыку, звучавшую прямо в голове, – а я закрыла глаза и представляла себе невообразимое (то, что с нами так никогда и не случилось). Я видела себя с Ванечкой, пусть немного повзрослевшими, и что он ласкает меня – и мы лежим на песке, мелком-мелком, которого нет ни в Крыму, ни даже на Рижском взморье. И песок горячий, и солнце омывает наши тела, и небо голубое-голубое, а море рядом – синее-синее, и шелестят под ветром пальмы, отбрасывая на ослепительный песок пятнистую тень…
А много позже, уже совсем ночью, Ванечка стал рассказывать, как мы будем жить вместе: снимем квартиру, запишемся в очередь на кооператив, а он станет настоящим Прозаиком, и напечатают его первую книжку, и примут в Союз писателей, и тогда мы вообще заживем роскошно… И тут мне вдруг стало страшно. Впервые по-настоящему страшно после того, как я затеяла свою вендетту. Ведь наутро я должна была передать свою чудо-тетрадь майору Эдику – и тогда уж колесо закрутится, не остановить, и обратного хода не будет… И я сказала Ивану: «А давай уедем?»
Он немедленно откликнулся:
– В Сочи? Отдыхать? Легко! У мамы там знакомая живет, будет, где остановиться. А я за стройотряд наконец полный расчет получил – богат, как Крез!
– Нет, не в Сочи.
– Ну, тогда в Ленинград? Мосты еще разводят, всюду продают пышки, и даже фонтаны в Петродворце, наверно, еще не отключили!..
– Нет, я не о том. Давай уедем – совсем и навсегда.
– Как это? – удивился он с оттенком юмора, будто я предложила что-то шутейное. Но я не шутила.
– Уедем из Москвы насовсем. Мало ли мест в Союзе? Сибирь, БАМ, Самотлор какой-нибудь… Поселимся в общежитии, будем работать. Рабочие руки везде нужны, и инженеры тоже…
– Постой, – растерялся он. – А как же мой институт? И твоя работа? Ты ж, наверное, по распределению служишь? Кто тебя отпустит?
– Да наплевать, – отмахнулась я. – Разве на Колыме или в Саянах будут спрашивать, по распределению я или нет? А ты на вечерний переведешься. Или на заочный.
Он еще минуту подумал, пробормотал, как бы про себя: «Армия, конечно… Военные сборы… Да ладно, как-нибудь отбояримся…» А потом вскинулся, вскочил, стал сосредоточенно одеваться.
– Ты куда? – с недоумением спросила я.
– Как – куда? Домой, чемодан собирать.
– Так сразу?
– А почему нет? Ты предложила мне уехать. На край света. Послушай, я готов. С тобой – куда угодно. На БАМ. На золотые прииски. В глушь, в Саратов… Давай! Прямо сейчас! Когда там первый самолет на Сахалин?
И эта Ванечкина реакция… Его готовность… Такая непосредственная, нерассуждающая, неразумная… Она, знаете ли, подействовала на меня сильнее, чем если б он сказал: «Ты что, мать, совсем ку-ку? Весь Союз в Москву по лимиту стремится – а мы с тобой на периферию попремся, как комсомольцы-добровольцы?» Я вдруг ясно поняла: не готов он к побегу. Несмотря на все его стройотряды – не готов. Домашний мальчик, вообразивший себя писателем, нацеленный на столичную карьеру… Да и я: всю жизнь с мамой и бабушкой, ни одной рубашки сама не постирала, каши не сварила… Каково нам будет где-нибудь в снегах под Воркутой, в общаге – деревянном бараке, с удобствами на улице… Нет, нет, бог не выдаст, свинья не съест… Буду жить здесь и пытаться бороться, раз уж ввязалась… А там – будь что будет.
И я сказала Ивану:
– Перестань. Раздевайся. Я пошутила. Сейчас даже такси не ходят, не то что метро… Где родился, там и пригодился.
Назавтра я передала свою компрометирующую тетрадь майору Верному.
А еще через две недели меня арестовали.
* * *Потом я много думала, времени хватало: кто меня выдал? Кто сдал директору со всеми моими потрохами, включая тетрадь?
Может быть, Ритка была засланным казачком? И познакомилась, и подружилась со мной по указанию Солнцева? И по его заданию выведала у меня все, а потом сдала? И Эдик – никакой не сотрудник ОБХСС, а просто корефан моего насильника, который сыграл свою роль, выцыганил у меня тетрадь с информацией и благополучно принес дружку на блюдечке с голубой каемочкой?
Но потом я решила, что слишком сложная получается комбинация. Не резидентом же ЦРУ я была, чтобы против меня такие многоходовые комбинации выстраивать. Наверное, Ритка просто ошиблась, преувеличила честность Эдуарда. И он, хоть и на уровне города работал, а все равно Солнцевым был подкуплен. Или еще проще: получил обэхаэсэсник от меня тетрадь, да и позвонил Николаю Егоровичу. Есть, мол, есть на вас, гражданин, сигнал. Хотите – мы дело на вас откроем. Не хотите – встретимся, потолкуем…
Интересно, сколько мой враг Эдику заплатил? Тысячу рублей? Ну, тысяча для него – крохи. Пять? Наверно, тоже мало. Пожалуй, дубов десять он отстегнул. А то и пятнадцать-двадцать. Да, тыщ двадцать – нормальная цена за то, чтобы в кресле своем золотом сидеть, а не на скамейке подсудимых.
Я много раз представляла: вот они сидят, торгуются. Где-нибудь в шашлычной, друг напротив друга… Директор говорит: «Пятнадцать», и подбородок у него лоснится от жира… А Эдик: «Маловато будет, материальчик – пальчики оближешь…» А на кону – моя судьба: непутевой, слишком доверчивой девчонки, Дон Кихота в юбке… И такая меня жалость к себе охватывала! И – такое омерзение к ним, мужчинам! Поделили меня, как в мясном магазине! Отымели, выкинули на помойку!
