Евгения Михайлова - Мое условие судьбе
– И я, – встала в первом ряду Дина. – Право журналистского контроля.
– Да и я, – лениво поднялся Земцов.
– Что там творится? – посмотрел судья на входную дверь зала. Там раздавались возгласы, дверь приоткрылась, и в зал ворвалась Аня, которую пытались удержать два охранника.
– Меня не пускают! Мне сказали сюда не приходить! А это я убила Артема!
– Что-что? – переспросил судья. – Кому-то известна эта особа? Или это городская сумасшедшая?
– Это Аня. Она не сумасшедшая, – сказал Денис. – Но, конечно, она никого не убивала.
– Всем она известна, ваша честь, – с досадой сказал Земцов. – Это Синицына. С ней встречался Артем Марсель, а она окрутила мальчишку. Сказала убить соперницу, какой она считала Дину Марсель. Потом опровергла свои признания. Василевский тоже все опровергал с самого начала. Я просто исключил ее из расследования, когда понял, что там нет материала. Это одна истерика, что мы и видим.
– Синицына, – обратился судья. – Как вы можете подтвердить свои слова: вы давали Василевскому деньги как киллеру? Передавали оружие? У следствия нет подтверждения факта вашего заказа.
– Да, я все ему давала и передавала.
– Это можно проверить?
– Проверяли, – сказал Земцов. – Ничего она ему не заказывала. Просто чушь какую-то несла по телефону. Он понял так.
– Но я не по телефону говорила ему, чтобы он убил.
– В общем, понятно, девушка, – встал судья. – Вчера мне один сосед сказал, что нужно другого повесить на осине, поскольку он его место на стоянке занял. Но я почему-то не побежал никого вешать. Пейте валерьянку. Ваши показания не имеют ценности.
Когда судья ушел, Анна бросилась к стеклу, за которым стоял Денис, она стучала по нему кулачками, кричала:
– Отпустите его! Он ни в чем не виноват! Это я!
Денис смотрел на нее печальными глазами, как будто издалека. Так ему казалось: время, пространство и воздух раздвигают их с Аней по разные стороны земли.
Неотвратимо раздвигают. Навсегда.
Ему дали десять лет строгого режима. Частное определение насчет возможности заниматься по его усмотрению чтением и наукой было.
Все уже ушли: и судья, и прокурор, и адвокат, повели Дениса. А его мать вдруг закричала:
– Подождите, вернитесь, я забыла!
– Что такое? – подошел к ней Земцов.
– Я совсем забыла дать это, собиралась сразу, я очень испугалась, когда все началось.
Она протянула Земцову смятый листок, в пятнах от слез. Она все заседание держала его в руках и забыла отдать, чтобы приобщили к делу.
Слава взял, разгладил, взглянул: слово «канцер» сразу бросилось в глаза.
– Я из-за этого задержалась, не было никакого прорыва… Обследование.
– Стадия?
– Плохая. И года у меня нет. Не то что десять. Как их всех вернуть? Как им это дать?
– Сейчас это уже невозможно. Но я возьму, мы постараемся использовать, найдем адвоката, который напишет прошение об УДО, это условно-досрочное освобождение. Только, Нина Васильевна, мне очень жаль, но приговор эта справка не отменит. Может сказаться, на год-два меньше, но я не уверен.
– Тогда хорошо, что я это не дала и Денис не знает. Я вас очень прошу: не говорите ему. Когда я могу попрощаться?
– Завтра. У него будет звонок вам. Вы обо всем договоритесь. Желаю вам сил. Чудеса случаются – говорят в таких случаях.
Слава ехал в отдел по разрытой на двух полосах дороге, машина прыгала на обломках асфальта, и он бормотал про себя: «Черт, черт, черт…» Это относилось не к дороге.
Глава 24
Людмилу защищал адвокат Гродский. Материалы следствия были достаточно жестокими, одни фотографии изувеченной и умершей от побоев жертвы производили тяжелое впечатление.
Обвинительное заключение мрачная молодая женщина-прокурор читала, резко и четко выделяя каждую фразу. Потребовала восемь лет. Объяснение Людмилы, короткое и не особенно понятное, только ухудшило ее ситуацию. На уточняющие вопросы она отказалась отвечать. Представитель опеки заявила, что никаких доказательств того, что она не сама отдала своего ребенка профессиональной продавщице детей, в деле нет. Требовала лишения родительских прав в ходе процесса.
Дина была свидетелем защиты. Она, как всегда, коротко и в ярких деталях описала ситуацию с детским приютом Цуко. Рассказала, как нашла дочь Арсеньевой. Вывод сделала один.
– Скончавшаяся в результате избиения Раиса Чибиряк поставляла в этот концлагерь детей на постоянной основе. Охранник, полагаю, подтвердит в процессе по «приюту» свои показания о том, что она прекрасно знала, куда и на что продает детей. Это же показал ее брат-близнец, который детей отвозил. К тому же Раиса Чибиряк их воровала. И эти материалы есть. Украденные домашние дети найдены как среди выживших, так и в могильниках. Вот такого человека убила Арсеньева. У меня нет детей. Но когда я все это увидела, я била ногами владелицу приюта Цуко. В какой-то ситуации, может, и убила бы. Арсеньева – мать. У меня все.
Свидетелей обвинения было полно, как и на первом процессе садиста. Какие-то кумушки, многодетные родители, опекуны и просто непонятно кто. Они обходили вопросы, связанные с деятельностью Раисы, но высказывали самые экзотические версии того, как ребенок Арсеньевой попал к Чибиряк.
– Ах-ха-ха! – залилась смехом одна. – Надеюсь, наш суд не проведут на такой мякине. Так все будут продавать своих детей, а потом адвокат скажет, что они были не в себе, а потом они будут кого-то убивать, потому что «мать». Мы от таких «матерей» и спасаем.
Дина внимательно посмотрела на эту свидетельницу и поставила крестик напротив ее фамилии в списке свидетелей в своем айфоне.
Александр Гродский негромко и спокойно начал свою речь:
– Меня крайне удручает то обстоятельство, что на подобных процессах, связанных с куплей-продажей детей, – а это такой процесс, а не просто дело об избиении, повлекшем за собой смерть, – возникает явно организованная группа свидетелей. В одном случае это свидетели защиты, когда речь идет о насильнике и садисте, именно так мы вышли на Цуко, кстати. Иногда они свидетели обвинения, как в данном случае. Разрешите назвать вещи своими именами. Это защитники криминальной системы, которая многим приносит неплохие доходы. Мы обнаружили детей, проданных в деревни в рабство, это Маугли, только забитые и совсем ничего уже не понимающие от побоев и тяжкого труда. Мы обнаружили трупы замученных и многократно насилуемых детей. У меня небольшое слайд-шоу. Прошу разрешить. Это имеет отношение к данному делу. Раиса Чибиряк получала свою сумму достаточно регулярно. Даты часто совпадают с кражей найденных нами детей. Ее брат, Алексей Чибиряк, подозреваемый по другому делу, надеюсь, опознает детей, которые есть на этом слайд-шоу. Он их отвозил, возможно, правда, не зная куда.
Судья, немолодая женщина с недобрым, невыразительным лицом, просто кивнула. Фотографии, которые стали появляться на мониторе, повергли всех присутствующих в шок. Люди в буквальном смысле помертвели. У Людмилы совершенно белыми стали даже губы. Свидетели тихонько покидали зал.
Пока секретарь выключала технику, встала представитель опеки:
– Прошу прощения, но у меня есть мнение. Адвокат хочет эти кошмарные свидетельства использовать в качестве оправдания своей подзащитной. Мол, она убила плохого человека. Но все наоборот! Я настаиваю на лишении родительских прав. Она отдала ребенка преступнице. Она не потребовала предъявить ей тело. Ее удовлетворила фальшивая справка. Она, наконец, скрыла это от правоохранительных органов. Мне кажется, прокурор запросил слишком маленький срок.
– Я согласна с этим мнением, – отчеканила прокурор.
– Разрешите мне все же продолжить? – произнес Александр. – В этом зале есть люди, которые отказались свидетельствовать: просто не могут. Их легко заметить. Они плачут. У них украли детей. Кто-то из них заявлял и во многие инстанции, что легко проверить, как это сделал я, кто-то искал сам, все они не жили эти годы. В последнем ряду сидит отец, молодая жена умерла через три месяца после кражи их ребенка. Некоторые по сей день публикуют объявления, просят помощи в розыске детей, пропавших годы назад. Надеются на случайность, на каких-то свидетелей. Они бьются во мраке. Они налетели на стену системы, которая реально существует и о которой я уже сказал. Она не может существовать без покровительства отдельных представителей правоохранительных органов. Просто не может. Да такой «приют» нормальные соседи в нормальной ситуации бы сдали в первую же неделю участковому! Но это не произошло, мы видим их совсем в другом качестве. Они пришли заклеймить мою подзащитную, избившую до смерти поставщицу детей. Нормальные, разумеется, есть, я сам с ними разговаривал, и они в ужасе, но их нет в зале суда. Был отбор свидетелей, не знаю, на каком уровне. Скорее всего, нормальных людей просто запугали. Это называется: есть «крыша», как всем известно. А давайте посадим или хотя бы заклеймим позором всех плачущих в зале родителей, у которых украли когда-то детей, за то, что такие? За то, что проиграли такую войну. Как поется в одной песне: «Нас обыграли шулера». Мы все потерпевшие от этой системы, раз такое допустили.
