Елена Сулима - Московские эбани
Прослушав разнобойные фразы, соединившиеся в вполне слившийся текст, Якоб подошел к Ольге:
- Пойдемте к вам, поговорить надо.
- Вы понимаете... - Сказал Якоб, переступив порог, и осекся. Он хотел сказать: "Вы понимаете, что это не останется безнаказанным. Вам придется подумать, как расплатиться за выкрутасы мужа". Но, увидев нищую обстановку, в пропахшей плесенью комнатке, - шифоньер годов тридцатых, грубый стол покрытый драной клеенкой, топчан на ножках из кирпичей, железную детскую кроватку, на которой сидела на коленях девочка лет пяти и, не проявляя никакого любопытства к людям, зашедшим в комнату, тем более к шумам в коридоре, самозабвенно раскрашивала красным цветным карандашом пустую пачку из-под соли.
Ольга пятилась к окну, утирая слезы рукавом застиранного короткополого, словно больничного байкового халата и, шмыгая носом, причитала:
- Не знаю я, где он. Не знаю я-а-а
- Когда появится... - Начала, было, Виктория.
- Знаю я - не скоро уж появится. Как мы жить будем?! Как мы жить-то будем? Два года не работал - все пропил. А теперь - меня с работы уволил, говорит, при дочери сидеть будешь, она у нас болезненная-я. И что?! Только раз тысячу рублей в дом принес в самом начале и все. Как работать стал жадный стал, злой. Все говорят, оттого что пить бросил, а он и не бросал, пил себе через день потихонечку... Я денег попросила, а он послал меня во-от... - она уже не могла сдержать своих рыданий.
- Так что же вы с ним не разведетесь? - сочувственно поинтересовалась Виктория.
- А.. а... куда я отсюда по-ойду, комната-то его, а я детдомовска-а-я.
- Ну и с-сука эта Моника Левински! - вырвалось из Якоба так, словно он искренне верил, что причиной исчезновения Витюши послужила бомбардировка Югославии, которую Клинтон затеял для того, чтобы шоковой терапией заставить забыть о своей связи с секретаршей.
Якоб попятился. Остановился перед дверью, пошарил в кармане, нащупал пятисотрублевую купюру, положил её на стол, и вышел из комнаты. Виктория немного постояла в оцепенении, потом точно таким же движением, как Якоб нащупала точно такую же купюру в заднем кармане джинсов и, положив на стол, побежала за Якобом не оглядываясь.
Их машина не успела отъехать, как кто-то затряс ручку двери со стороны Виктории. Она опустила стекло. В окно просунулся конопатый мужичонка, улыбавшийся так, что казалось, лицо его сведено гримасой:
- Мужики, - хрипел он, не обращая внимания на то, что перед ним женщина, - Николая Афганца возьмите - и проблем ноль.
- Спасибо. Мы подумаем. - Сдержанно отрезала Виктория, и уже собралась поднять стекло, как он, надавив на него локтем, продолжал:
- Он живет за два дома от завода справа, там во дворе любого спросите Николая Афганца - я вам гарантирую. Свой мужик!
- Хватит с нас "своих"! - Рявкнул Якоб и нажал на газ. Конопатый еле оторвался от Жигулей, не покалечившись, и они понеслись по закатному пейзажу развороченной глинистой пустоши. Редкие деревья укоризненно стояли вдоль их узкой, неосвещенной бетонки.
- Зачем они там живут? - почти простонала Виктория, нарушив длительное молчание.
- Деваться некуда. - Огрызнулся Якоб. - Что делать будем? Мы же теперь у завода в долгу.
- Работать. - Ответила Виктория отморожено.
- Ты чего? С ума сошла?!
- А что ты хочешь? Чтобы я долг из своих привезенных отдала, и мы по нулям разбежались? Интересно как потом ты мне будешь отдавать свою половину?
- Отдам уж как-нибудь.
- У мамы попросишь? Слушай Якоб, ну плюхнули нас лицом в грязь, зачем же в ней оставаться? Встал, утерся и дальше пошел, иначе вообще жить не стоит.
- Так, значит, едем искать ещё одного "своего парня"?
- Ты подвезешь меня к заводу...
- И как ты там будешь действовать.
- Правду скажу. Только правду. А что ещё можно сказать. Про бандитов врать? Рэкет?.. Не стоит отягощать ситуацию враньем. ... Да и карму. А ты тем временем все-таки поезжай, посмотри, что за парень такой. И за мною вернешься. Не тот - другого найдем. Просто мы же иного не искали. А надо искать.
ГЛАВА 28.
Надежды Виктории оправдали себя. Прошло всего две недели, их бизнес расширился настолько, что потребовалось три машины. Николай оказался действительно ответственным человеком и стал заведовать их, можно сказать, автопарком. Доходы быстро покрыли долг молокозаводу уже на пятую поездку.
Занимаясь делом, к которому она считала себя совершенно не приспособленной раньше, три дня в неделю - до тех часов обзванивая магазины и, принимая заказы, - после, предлагая услуги новым магазинам, затем, отсылая заказ на завод, Виктория ценила свои вторники, четверги и субботы с воскресеньями, так, что расписаны они были - чуть ли ни до минуты.
Определенные часы отдавала поискам свободного подвала в центру Москвы. Определенные - встречам в творческих компаниях, которые собирались в кубах, в основном ОГИ, по четвергам при Чеховской библиотеке, можно их было встретить и спонтанно собирающимися в ЦДЛ, Доме художников, в галереях на презентациях. Круг её знакомств рос, но чувство печали, от безвыходности творческих судеб и процессов, росло соответственно.
И казалось ей, обрети она мастерскую - всех, всех встречаемых ею и художников и артистов и музыкантов и поэтов завяжет в один узелок, в одно беспрерывное действие, так что не смогут они остаться незамеченными и как в начале перестройки заявят о себе на весь мир. Но это только мечталось так. В реальности обыкновенной площади для хоть какого-то творческого действия найти не могла и даже не понимала, как это должно делаться.
Пожаловалась как-то далекому от художественной элиты бывшему толи старшему научному сотруднику, то ли младшему - в общем, приятелю детства Спиину на то, что не может подыскать себе подходящего нежилого помещения, как он вскликнул "Да ты же уже об этом мне говорила! Ну хорошо - ща будет!" Правда, в тоне его ей послышалась скрытая угроза. Он перезвонил ей через час. По определителю номера она поняла, что это он и не подняла трубку - не хотелось, чтобы кто-то, тем более человек из слишком уж далекой части её прошлой жизни, пудрил ей мозги своим дилетантизмом. И под его беспрерывный трезвон досадовала на себя, что проговорилась о своих проблемах. Один из постулатов, привезенных ею с её острова, гласил: "Не делай лишних движений". И казался он ей более чем разумным. Чем больше человек делает лишних движений, тем меньше его хватает на серьезное - поясняла себе она. Однако, как точно определить что лишнее, а что нет в человеческой жизни?..
Телефон упорно звонил целый час подряд. Она подняла трубку.
- Помнишь, когда мы увлекались спелеологией, был такой, старший среди, нас по кличке Бен?
- Помню, а что случилось?
- Так вот он теперь не старший, а старшой. У него фирма своя. Он ещё в начале перестройки умудрился приватизировать на себя под спелеоклуб трехэтажный особняк.
- Так фирма у него или клуб? И на кого и что он приватизировал?
- Неважно. Он готов тебе по дружбе отдать первый этаж. Он все равно ему не нужен.
- Вот как? Но я беру в пожизненную аренду.
- Ну и отлично. Мы же по жизни друзья. Приезжай на метро "Белорусская", и пойдем к нему.
- Может быть, я сразу подъеду к нему по адресу?
- Не-не-не - адреса я точно не знаю. Но визуально помню где.
- Так позвони и узнай.
- Не-не-не. Это невозможно. Он ушел только что.
- Так зачем же поедем?
- А вот когда приедем, он будет.
- Ты что-то темнишь. Где его особняк - ты знаешь?
- Где-то между Пушкинской и "Беларусской". Если стоять лицом к центру справой стороны от улицы Горького, то есть уже от Тверской.
- О господи! - Вздохнула Виктория обреченно: - Ровесники мои, да почему же вы такие инфантилы?
- Не-не-не-не. Я тебе докажу!
- Что не-не?
- Вот увидишь, будет у тебя мастерская.
- Хотелось бы увидеть...
Преодолевая разницу во времени, акклиматизируясь, после тропиков, Вадим спал в температурном бреду и видел, как наяву себя там, в том, её доме с ультрасовременным дизайном внутри, но с наружи деревянным, видимо, чтобы дышалось в нем легче, на сваях, видимо, чтобы не заползали змеи, под крышей из пальмовых листьев. Дом на острове. Дом на берегу. Видел себя притаившимся в темном углу, наблюдающим недвижно, как входит Виктория в свою мастерскую и, накидывая на себя расписанное в технике батика, измазанное красками, сшитое в виде мешка с прорезями для головы и рук полотно, берет кисть, обходит мольберт, подходит к окну, и смотрит, смотрит на, словно нарисованную её же дыханием по шелку неба, туманно-голубую гору. И вдруг горы нет, потому что туман сгустился - и он видит её тревогу. Пытается помочь ей, да не может распрямиться, выбраться из своего угла, в который завалился. Кто-то зловещей тенью нависает над ним: Ты чего это влюбился? Да это же Борис. Он просит его уйти, он говорит ему, что дело вовсе не в любви, а в горе растворившейся в тумане. Палтай говорил, что она всегда себя плохо чувствовала, когда гора исчезала. Конечно, можно все скинуть на повышенную влажность, давление атмосферы, но на самом деле все дело не в этом. Эти причины для всех, но не для нее. Когда нет горы, она не падает в гамак, не хватается за голову, не заставляет работать кондиционер на грани возможного - она начинает хвататься за такие мелочи, которые не существовали для неё при присутствии горы - слушать сплетни, всякую чушь про марки автомобилей, какое нынче модно барахло, интересоваться политикой, метаться от газет к телевизору, теребить телефон... Но едва появлялась гора, и мир воцарялся в её душе, и наступала созидательно-созерцательная тишина. Тишина. Она стоит у холста, словно Коперник на костре, пылая яркими бликами солнца, скользящими по её шелковому расписанному природой и случаем балахону, и взмахивает кистью, словно дирижер, начиная свою симфонию под названием: "А все-таки она вертится!" И Вадим смотрит на неё неотрывно, и не видит, но чувствует, как Палтай присел рядом и медленно, нараспев стараясь правильно говорить русские слова, вещает, свою очередную притчу, тоже глядя на нее:
