Иван Мотринец - Красиво жить не запретишь
— А может, этот кот водит за нос? — вмешался прокурор. — Его алиби нужно трижды проверить.
— Проверили: в тот день Жукровский находился в Одессе. Самолет тоже отпадает, проверили. Убийца — вовсе не Жук.
— Приехали! — повысил голос Крижановский. — И какую же версию вы предлагаете разрабатывать теперь? Когда упущено столько времени!
— Я убежден, — спокойно продолжил следователь, — что это — сугубо психологическое убийство.
— Все убийства, кроме тех, что совершаются по пьянке, — психологические, — прокурор не скрывал своего раздражения. — Что конкретно вы предлагаете? Признаться в собственной беспомощности?
И тут рывком открылась дверь, в кабинет стремительно вошла девушка в сером демисезонном пальто, с коричневой хозяйственной сумкой в левой руке. За ней шагнула секретарь.
— Извините, — виновато сказала она, обращаясь к Никулину, — я ей сказала, что нельзя, совещание, но…
— Гражданка, покиньте кабинет, — нашел на ком сорвать дурное настроение Крижановский. — Вы что, не понимаете: здесь идет ответственное совещание?
Одновременно с прокурором прозвучал вопрос Скворцова, сделавшего шаг к двери:
— Ольга! Что случилось?
Прокурор тоже встал, вышел на середину комнаты и металлическим голосом произнес:
— Я бы решительно посоветовал вам, капитан Скворцов, и вашей знакомой перенести свидание на другой час!
Поднялся и Иванцив. Но его лицо не выражало ни растерянности, ни неловкости, как у Скворцова, ни недовольства, как у прокурора, ни удивления, как у остальных. На этом немолодом, нездорового цвета лице читалось сочувствие и понимание.
— Слушаем вас, Ольга Александровна, — мягко сказал Иванцив.
Ольга задержалась взглядом на этом знакомом, доброжелательном лице, переложила сумку в правую руку и глухо, без всякой интонации выдохнула:
— Это я убила профессора Черноусову.
Скворцов не сразу осознал услышанное, ибо был поражен видом девушки: странное пальто, этот платок.
Остальные, потрясенные признанием Ольги, тоже молчали.
Иванцив подошел к девушке и голосом, каким говорят с детьми и больными, спросил:
— Она вас очень оскорбила, Черноусова?
— Она сказала… — оцепенение девушки прошло и она разрыдалась громко, безутешно. Кабинет безмолвствовал. Иванцив взял Ольгу под руку, подвел к столу, усадил, поднес стакан воды.
— Вам станет легче, — тихо проговорил следователь, — когда вы выскажете все то, что вас мучает.
— Я… Она… Она предложила, чтобы я два-три раза в неделю приходила к ней.
— Ну, не вижу тут оскорбления, — напомнил о себе прокурор.
— Помолчите! — резко оборвал Иванцив. — Она и о плате говорила? О клиентуре?
— Да!
— И чем-то угрожала?
— Да! Что узнают и в институте, и дома. Что меня вышвырнут из института. Что я давно стала про…
— Но было сказано что-то еще страшнее?
— Она показала мне снимки. На них была я, но…
— Понятно. И сказала, что эти снимки сделал Жукровский?
— Да! Не мог он, я знаю!
— Вы пошли к ней, думая, что она нечто сообщит вам о Жукровском?
— Да…
— У вас не было мысли об убийстве?
— Я до сих пор не понимаю, как все случилось. Но она так противно, так долго смеялась…
Моршин — Николаевка — Львов 1992 год
