Елизавета Михайличенко - Неформат
— Всё? — помертвевшим, но гордым голосом спросил Умница.
— Фсё! — ответил я.
— Зачем же она?
— Ненавидит, когда втемную ее юзают, — развел я руками.
— Еще и звонила утром… Тебе подыгрывала зачем-то…
— Ей тоже захотелось поюзать тебя втемную.
Умница поморгал, склонил голову. Потом тихо спросил:
— А ты зачем? Всё это?
— Не зачем, а для чего. Сначала мне нужен был паспорт. Потом я придумал, как мы с тобой избавим нашу маленькую страну от Ронена.
— Это и так ясно. А издеваться так зачем?
— А это уже не зачем, а за что. За то, что скрыл от меня, что могу вернуться. За то, что и меня юзал втемную. За жену-блондинку, которая тебе «дает всё», — я перечислил это и понял, что главную причину мне даже озвучивать не хотелось. Невыносимо было представлять, как Левик читал про меня все то, что ГАОН писал ПОЭТКЕ.
Потом мы поглощали остывший, но все равно вкусный ужин. Молча.
Потом Умница швырнул на стол купюры.
Потом он, походкой зомби, шел к двери. И вдруг, уже открыв ее, обернулся. И мы увидели его вполне розовое и живое лицо:
— Смешно. Девчонка ведь совсем… Ты же, Боря, все время рядом был. А она увела у тебя из-под самого носа такие деньги! Эх ты, МЛАДШИЙ детектив. Я решил — чего на тебя обижаться… Свои люди — сочтемся. До встречи в Шереметьево. О, надо же! И Шереметьево у нас тоже — «два»… Хммм… Пока-пока.
Несколько секунд мы смотрели на закрывшуюся за Умницей дверь.
— Ну теперь ты доволен. Так? — хохотнул Санька.
— Почти, — честно сказал я. — Одну вещь упустил. Ронену зуб не выбил.
— Зачем? — удивился Плоткин.
— Для концепта! — хором ответили мы с Санькой.
26. Итого
Санька вызвался отвезти нас с шарпеем в аэропорт. По дороге рассказал, что уже практически отмазал Мишку от фальшивомонетного дела, поскольку чувствует нашу ответственность за судьбу парня. В общем, Михаэль пойдет как свидетель, а сегодня-завтра его уже выпустят под подписку о невыезде. О чем можно свидетельствовать, а о чем нельзя, парень уже знает, так что Эфраиму нечего бояться. А освободившаяся Светикина дача — очень кстати. И подработать парень сможет в банке, будет тренировать Санькиных охранников, а то зажрались и обленились, так?
В аэропорту нас уже ждал вполне бодрый Умница с Диной-2 и большой набитой сумкой, которую он тут же всучил мне, пояснив, что это всё они с Наденькой покупали по списку Ленки и надеются, что ей все понравится. Стоило, конечно, недешево, поскольку все приобреталось в хороших проверенных фирменных магазинах, а не на занюханных рынках, вот чеки, так что дома подсчитаешь сколько должен. Там еще квитанции за продление твоего загранпаспорта и за российскую визу.
— Спасибо, — злобно сказал я, взваливая на плечо этот тяжелый баул. — Ты настоящий друг моей жены.
Документы О'Лая были в полном порядке — Светик и тут оказалась на высоте. Принявший «на посошок» и приободрившийся, он суетился вокруг меня, чувствуя изменения своей собачьей судьбы и привлекал симпатии к нам обоим, во всяком случае какие-то объедки улыбок доставались и мне. Так что все предполетные формальности мы миновали легко, хотя по-настоящему легко мне стало лишь после того, как я сдал в багаж тяжелый Ленкин баул.
Полет прошел нормально. Я отсыпался после предотлетного загула. Умница делал то же самое. Зато встреча оказалась бурной.
На выходе было черным-черно от любавических хасидов. При появлении Умницы они затихли. Он вскинул руку в приветственном жесте, и толпа издала ликующий вопль. Умницу подхватило черное цунами и вознесло на плечи огромного хасида. Карабас-Барабас загарцевал по залу, а толпа завихрялась вокруг него, распевая и приплясывая. Я успел заметить маленькую группку моих родственников, не решавшихся к нам приблизиться.
— Где?! — возопил один хасид.
— Где?! — подхватил другой.
— Где-где-где?!!! — подхватил хор.
Умница медленно поднял длань и плавным торжественным жестом указал на мой, вернее Ленкин баул.
С почтительными возгласами, но безумными глазами, толпа ринулась к моей тележке. Я было хотел встать на защиту собственности, но меня ласково подхватили черные воды, и я обнаружил себя сидящим на плечах вороного хасида, уже гарцующего рядом с тележкой. Разграбление баула я наблюдал с высоты новообретенного социального и духовного положения.
Молнию на бауле заело, поэтому его растерзали по живому. Ленкины тряпочки разлетелись по залу. Краем глаза я увидел нечто кружевное, зацепившееся за кнейч, стянутое с него, с ужасом рассмотренное и засунутое в карман. Остальное затаптывал кордебалет. А счастливый солист черного балета, выхвативший большой сверток из моего баула, уже отшвырнул упаковку, воздел над головой старинный свиток Торы и осторожно вращался с ним, запрокинув застывшее в счастье лицо.
О'Лай с волочащимся поводком сначала метался, потом, когда на поводок стали наступать, нервно реагировал на одергивания, потом осерчал, уселся на пол и, воя, стал шарить нехорошим взглядом вокруг, ища меня.
Тем временем Ленка пыталась собрать с пола какие-то тряпочки, но танцующие наступали и наступали на них, она тянула и тянула, была уже красной и злющей. Левик в стороне угорал от хохота. Расфуфыренная теща оттащила Наума подальше и делала вид, что увлечена светской беседой со своим спутником и не имеет к происходящему религиозному мракобесию никакого отношения, но периодически метала в меня старые недобрые взгляды. У Наума было лицо человека, не понимающего как он мог оказаться в подобном месте без оружия.
Когда наши с Умницей кони поравнялись, я цапнул его за локоть.
— Боря! — повернул он ко мне вдохновенное лицо. — Радуйся! Мы с тобой привезли этим евреям реликвию! Этот свиток читал сам Старый Рэбе! А до него еще много кто! Свитку столько лет, что для него в музее даже создали специальный микроклимат!
— ГДЕ???!!! — заорал я. — В каком музее?! Ты что, спер музейный экспонат?!
Умница счастливо смеялся:
— При чем тут я?! Это все ты! Слава Богу, таможня тебя не зацепила. Да брось, это даже не чемодан фальшивых баксов! Мелочь! Лет на пять максимум! Ха-ха-хааааааа……
Наши кони, почуяв недоброе, вовремя разъехались в разные стороны.
Толпа пела и плясала. Я пытался спешиться, но коню это было пофиг, он танцевал, зажав мои ноги подмышками. Вспомнив рассказы коллег из конной полиции, я уже было собрался сунуть ему под нос зажигалку, но тут меня спас О'Лай. Он как раз догадался поискать меня на верхнем уровне, встретился со мной взглядом, обрадованно взвился и вцепился в штаны моего коня. Конь понес отборную брань. Я спешился и попал в объятия рыдающей Ленки, которая хоть и тише, чем окружающие, но тоже вопила:
— Боря! Я все знаю! Прости меня!
Теща из-за ее спины ласково смотрела на меня и даже один раз подмигнула.
В Наумовом «Вольво» мы могли бы разместиться и вшестером, но Умница предпочел продолжить праздник. Теща поинтересовалась породистая ли это собака и замолчала, погрузившись в изучение родословной О'Лая. Наум сообщил, что меня уже чуть не уволили за прогул, да он вовремя вмешался, и теперь мое отсутствие оформлено как отпуск. Так что в этом году отдых мне больше не светит, что, впрочем, не так страшно, поскольку мне все равно было бы не до отпуска — скоро меня переведут на весьма ответственную должность.
Уже перед Иерусалимом, на одном из последних подъемов, теща повернулась ко мне и сообщила светским тоном:
— Ну, вроде ничего документы. А вообще, как там Москва? Люди, архитектура? Не было ли каких случайных встреч?
— Была одна встреча, — не удержался я. — Разговорился с одним старичком, он в парке на скамеечке грелся. Назвался Яковом Лазаревичем Гольдфельдом, представляете?
Теща всплеснула руками:
— Ну надо же! Жив сволочь! Левик, знаешь кто это? Это тот самый следователь, который вел мое дело в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Нас называли «кремлевские отравители»…
— Ба, я знаю, — сказал Левик, слышавший это чаще, чем «Красную шапочку». — И только смерть Сталина спасла тебя от Сибири…
— Подожди, — недовольно каркнула теща. — Так что этот Гольдфельд, Боря? Конечно меня уже не помнит?
— Наоборот. Прекрасно помнит. Вы произвели на него в свое время очень сильное впечатление. Он даже уверял меня, что раису не выжить, потому что это именно вы его отравили, представляете?
Теща слегка покраснела, резко отвернулась и сказала Науму:
— Фу, глупости какие! Из ума выжил совсем! — и вдруг хихикнула.
