Юлия Алейникова - От создателей Камасутры
– Нигде нет такой чистоты красок и линий, как на вершинах гор. Поэтому и чистота мыслей здесь достигается легче. Как ты думаешь? – спросил он так, как будто и не было никакого звонка.
Просто спятить из-за его манер можно! В голове моей опять что-то застучало.
– Это Гималаи?
– Да! – с тихим восхищением подтвердил Джамш, глядя на прозрачную густую лазурь залитого солнцем неба и на серые сморщенные спины горных хребтов.
В самолете я переоделась и сидела рядом с ним в удобных привычных джинсах, в теплом свитере и куртке, а голова моя была повязана на пиратский манер теплым шерстяным платком. Кошмарный макияж я смыла еще в самолете.
За окнами белоснежные шапки гор сияли на солнце, бриллиантовыми россыпями снежных вершин слепя нам глаза.
– Надо обязательно надеть солнцезащитные очки, – посоветовал мне Джамш, видя, как я щурюсь, глядя в окно. О звонке бандита мы больше не говорили.
Когда я немного отдышалась, он неторопливо вывел меня и усадил в такси.
Город располагался в серой неприветливой долине, почти не оживленной растительностью, а учитывая, что стояла уже осень и те жалкие остатки зелени, которые придавали ей хоть какую-то живость, пожухли и приобрели унылый бурый оттенок, здесь было мрачновато.
Город с малоэтажными домами простерся у ног сурового горного владыки, вознесшего свои горделивые каменные стены в ультрамариновое безоблачное небо.
– Что это? – указала я на суровое каменное сооружение, мрачно нависшее над узкими старинными улочками.
– Дворец гьялпо Ладакха. Правителя. Сейчас он пустует. Этому строению уже четыреста лет.
– А можно его осмотреть? – проснулся во мне историк.
– Можно. Но не сейчас. Хотя внутри он абсолютно пуст. Но там есть старинные фрески, и из его окон открывается великолепный вид на город и окрестности.
Мы подъезжали все ближе к этой громаде, как будто сложенной из прямоугольных обтесанных глыб. Никаких архитектурных излишеств. Голые стены, прямоугольные, похожие на бойницы окна высоко над землей, плоские крыши башен. Не дворец, а крепость. Твердыня.
– Сколько же в нем этажей? – спросила я, задирая голову.
– Девять.
– Девять этажей? Такое высокое здание, и его сумели построить в тысяча шестисотых годах? Невероятно! – Мое восприятие этого аскетичного великана тут же изменилось. – Девять этажей! – Я сидела, обернувшись назад, и не сводила глаз с уплывавшего от нас в лабиринте улиц дворца.
Самые старые в городе дома были сложены из грубых серых камней и придавали Леху средневековое очарование. Новые постройки пестрели рекламой, безвкусными аляповатыми растяжками. На улицах были выставлены лотки с тканями, шалями, одеялами. Чистые яркие цвета притягивали взгляд. Хотелось выйти из машины, посмотреть их, пощупать. Синие, красные, желтые, они, как мазки краски на картине, мелькали за окном, сливаясь в неповторимый орнамент. На перекрестке нам попалась белоснежная мечеть с изящным невысоким минаретом и зелеными каллиграфическими надписями над входом, красивая, но чуждая этому суровому пейзажу и кряжистому старому городу постройка.
Дворец остался далеко позади. Выше его на горном склоне, подобно орлиному гнезду, притулилось какое-то странное здание. Белые и терракотовые стены – вперемешку, плоские крыши, традиционные, по-видимому, в этой области страны прямоугольные формы. Но, в отличие от дворца, это здание не выглядело ни мрачным, ни подавляющим, а напротив, радостным и праздничным.
– Что это? – я указала на исчезавший за поворотом горный хребет.
– Это буддийский монастырь-крепость Намгьял Цемо. В храме Будды Майтрейи есть огромная статуя Бодхисаттвы, окруженная фигурами Авалокитешвары, бога сострадания, и Манджушри, бодхисаттвы мудрости. Говорят, что создатель этого храма, царь Таши Намгьяла, замуровал в фундаменте храма своих врагов.
– Давно?
– В шестнадцатом веке.
– Живыми замуровал?
– Надеюсь, что нет, – усмехнулся Джамш. – Мы обязательно там побываем, как только появится такая возможность, – предупредил он мой вопрос.
Дорога шла вдоль гор и постепенно начала подниматься все выше.
Унылый пейзаж, бедные, невзрачные селения, серые, безжизненные, как и окружавшие их громады гор. После буйства зелени, изобилия красок и запахов Гоа здесь было тоскливо и пронзительно одиноко. Торжественная мощь природы давала вам возможность лишний раз осознать всю мелочность нашей мышиной возни перед лицом мироздания. Во всяком случае, я сразу почувствовала себя муравьишкой, ползущим по лику матери-земли, крошечным, никому не интересным, пришедшим сюда на один миг и вскоре уходящим в небытие.
Подобные размышления вселенского масштаба давно уже перестали посещать меня. Особенно после моего погружения в риелторскую деятельность. Ничто так не приземляет дух, как торговля недвижимостью.
Я вздохнула. Наверное, каждому человеку необходимо время от времени бывать в подобных местах, чтобы осознать свое место в мире и хорошенько подумать – а туда ли ты идешь, и идешь ли, иначе в один прекрасный миг ты оглянешься и поймешь, что многие годы ты просто бежишь на месте, растрачивая самого себя в пустой меркантильной суете.
Хемис, самый крупный в Ладакхе монастырь, куда вез меня Джамш и где нас ждал его учитель, «стекал» с горного склона, словно разлитое молоко. Его белые строения волнами спускались со склона, напоминая очертаниями раскрытый веер.
Такси уехало, оставив нас перед высокими резными воротами. Джамш ударил в гонг, спустя некоторое время одна из створок приоткрылась, и молодой монах, закутанный в традиционное лилово-красное одеяние, выглянул из ворот. Взглянув на нас, он сделал приглашающий жест и молча пошел в глубь двора. Ворота за нами тихо закрылись.
Мы пересекли большой, залитый солнцем двор, окруженный резной, выкрашенной в красную и бордовую краски галереей. Поднявшись по нескольким ступеням, мы вошли на террасу. Здесь нам предложили подождать. Тонкие изящные колонны украшали галерею и двор, красные стены были покрыты пестрой сочной росписью с растительным орнаментом. И роспись, и резьба, и каменные ступени – все было неидеальным. Неровности стен, потертая краска, несимметричность рисунка – все подчеркивало рукотворность этого места, придавало ему какую-то человеческую теплоту. Стены террасы украшали изображения божеств-охранителей и Колеса Жизни. Глаза разбегались! Внизу расстилалась охваченная плотным кольцом гор, освещенная солнцем долина. Снежные макушки соседних вершин сияли алмазными гранями, синее безоблачное небо, казалось, можно потрогать руками. Монастырский двор и галерея излучали уют, меня так и манило погладить теплые деревянные колонны, полюбоваться прихотливой яркой росписью, осмотреть все фрески. Но монах вскоре вернулся и пригласил нас войти.
Переход с залитой солнцем лестницы в сумрак внутренних покоев почти ослепил меня на мгновение, и первые три шага я сделала почти на ощупь. Постепенно зрение вернулось, и я смогла разглядеть главный монастырский зал, куда нас ввел молчаливый провожатый.
Все мои знания о буддистских монастырях сводились к эпизодам из фильмов про Индиану Джонса и к тому подобной голливудской продукции. Поэтому, войдя в большой зал, я несколько удивилась. Больше всего он напоминал цыганскую кибитку. Много пестрых тканей, все яркое, разноцветное. Вдоль стен – витрины, буфеты и стеллажи, заполненные священными сосудами и фигурами Будды: позолоченными, деревянными, каменными, завернутыми в ткани, украшенными драгоценностями или просто одиноко и скромно стоявшими на полках. Свитки книг, ткани, флаги, музыкальные инструменты. Стены изнутри покрыты такой же густой и сочной росписью, как и во дворе. Нет, пожалуй, это больше похоже на музейное хранилище.
Я так увлеклась осмотром интерьера, что не сразу заметила одинокую фигуру. Человек сидел на циновке у ног статуи Будды, в конце зала. И Будда, и сидевший перед ним монах застыли в позе лотоса, у обоих на устах играла еле заметная улыбка. Только глаза у Будды были открыты, монах же пребывал в состоянии, похожем на нирвану.
Мы бесшумно подошли, остановились на почтительном расстоянии и, опустившись на колени, замерли, ожидая, когда настоятель, или лама, обратит на нас внимание. Наш провожатый свернул в боковой проход и исчез.
Джамш склонил голову. Я же спокойно рассматривала сидевшего перед нами человека. Маленький, округлый, совершенно лысый, в брусничного цвета тоге, он выглядел очень мило. Хотелось ткнуть его пальцем в пухлый животик и сказать: «Бу!»
Не успела я додумать до конца эту крамольную мысль, как глаза человечка открылись и посмотрели прямо в меня. Вот – именно: не «на меня», а «в меня». И пока я автоматически таращилась на него, он спокойно осматривал меня… изнутри. Не знаю, что он там увидел, но благожелательная, спокойная улыбка не сошла с его лица. Глаза настоятеля, так я обозначила его для себя, были удивительными. Я видела такие у японского хина. Большие, совершенно черные, практически без радужной оболочки. Но вот черное стало быстро скручиваться куда-то внутрь, подобно спирали, и глаза его обрели обычный человеческий вид. Его черные зрачки, окантованные карей радужной оболочкой, переместились на Джамша.
