Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)
Зубцов пошел по комнате, рассуждая вслух:
— Значит, Великий артист предпочитает загребать жар чужими руками, оставаясь в шапке-невидимке. — Анатолий остановился перед Глебом, устало заключил: — Что же, гражданин Карасев Глеб Владимирович, я вынужден взять вас под стражу.
Глеб тяжело поднялся с места, обреченно шагнул навстречу явившемуся на звонок Зубцова сержанту.
Кашеваров проводил его безучастным взглядом:
— Порок наказан, торжествует добродетель… Что же, Анатолий Владимирович, спасибо за наглядный урок. Мне пора.
— Степан Кондратьевич, не хотите со мной навестить Аксеновых?
Кашеваров искоса посмотрел на Зубцова, пошевелил губами, словно пережевывая что-то, медленно застегнул пиджак и сказал с натянутой улыбкой:
— Что же, назвался груздем — полезай в кузов. Всегда готов сопутствовать, Анатолий Владимирович…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В межгорьях загустели последние сумерки. Потеплели, налились желтизной окна в поселке. Только в доме Аксеновых не зажигали огня.
— Ты плачешь, Настенька? — спросила Агния Климентьевна чуть слышно. — Не сдерживай слез. Женщине когда-то непременно доводится поплакать, даже поголосить. От этого мы становимся крепче и добрее.
— А надо ли… добрее-то?
— Непременно. Без сострадания да без веры в людей душа — каменная пустыня. Я внушала тебе это, да, видно, говорила невнятно.
— Ты еще учила меня быть откровенной, а сама…
— Всему свой час, Настя.
— Все отговорки! То маленькая чересчур, то жаль причинить боль, то сомневаемся, поймет ли нас другой человек. Он тоже вот… боялся причинить боль. А разве мне теперь меньше больно?! Может, мне и ему сострадать? Да пусть буду я трижды каменной… Я подумала: если он врал, то почему ты не можешь?
— Не ожесточайся. Когда остынешь, вспомни: на камне только змеи греются на солнце.
— Не пожалеть ли его ты призываешь меня?
— К пониманию и состраданию. Любит он тебя, Настя. И того не забывай, какую он муку испытал, когда открылся во всем. Не спеши рубить сплеча. Наша сестра отходчива. Сострадаем любимому человеку, каков он ни есть. Такова уж наша бабья душа…
— Не смогу я никогда позабыть, что подослали его ко мне. Для меня он навсегда предатель! Навсегда…
Стукнула дверь. Вспыхнул свет. Настя заслонилась рукой, а когда отвела ее, увидела отца, майора Зубцова и Кашеварова.
— Кому это, дочка, ты выносишь приговор? — спросил Николай Аристархович с напускной бодростью.
Настя шагнула навстречу отцу и, не обращая внимания на его спутников, сказала звонко:
— Глебу Карасеву, передовику производства и самодеятельному артисту! И всем проходимцам. Помнишь «счастливый случай в самолете»?…
— Помню, Настенька. И все знаю…
— И невозмутим?!
Николай Аристархович, не отводя от нее взгляда, опустил руку на плечо дочери — плечо дрогнуло — и сказал, приглушая голос:
— Отволновался я уже, дочка. Анатолий Владимирович Зубцов сразу после твоих именин посвятил меня.
— И просил Николая Аристарховича хранить все в секрете, — пришел на помощь Аксенову Зубцов.
Кашеваров нервно потер руки и сказал возбужденно:
— Та-ак. Ловко. Обкладывали его, значит, как волка. Стало быть, истинное лицо Карасева для вас не было тайной. Но вы ждали, когда созреет плод…
Агния Климентьевна приблизилась к Зубцову, водрузила себе на нос очки, часто мигая, всмотрелась и сказала осуждающе:
— Выходит, и я волчица в вашем понятии. Водили старуху за нос, играли в прятки. Техником сказались по сносу домов, а сами-то аж из Москвы, из милиции. Сына моего посвятили в свой секрет, внучке не постеснялись разбередить душу. Мне одной отказали в доверии…
Зубцов взял Агнию Климентьевну под руку, довел ее до кресла, заботливо усадил, сел рядом и сказал:
— К сожалению, Агния Климентьевна, у нас есть серьезные основания считать вас хранительницей клада.
— Любопытно проследить ход ваших умозаключений, — с вызовом сказала Агния Климентьевна.
— К осени двадцать первого года в России из детей Бодылина остались только вы. Климентий Данилович очень любил вас и, отправляя с мужем вас в Петроград, не мог не позаботиться о вашем будущем, не мог скрыть от вас и Аристарха Николаевича утаенные ценности.
Агния Климентьевна, тяжело опираясь о подлокотники кресла, поднялась, подошла к платяному шкафу, достала из него старинный, в шотландскую клетку плед, закуталась и сказала надменно:
— Мне отец о ценностях не говорил ничего. А я не вникала в секреты отца и мужа. И Аристарх Николаевич, и я воспитаны в строгих правилах: не выспрашивать близкого о том, о чем он предпочитает молчать.
Кашеваров метнул взгляд на Зубцова и сказал благодушно:
— А может, и не было их вовсе, утаенных богатств? Национализировали движимое и недвижимое, а потом еще и ограбили Бодылина?
— Ограбили уже после отъезда молодоженов, — напомнил Зубцов. — И вы не оригинальны, Степан Кондратьевич. Такая точка зрения отражена и в некоторых документах двадцать первого года. Но уже тогда и представители власти и разного рода авантюристы, даже в эмигрантских кругах, думали иначе. Вы, Агния Климентьевна, хотите сказать, что ничего не знали ни о действиях властей, ни о махинациях преступников?
— Так оно и есть на самом деле.
— Трудно оспаривать это. Но есть объективные данные. В конце мая этого года в Москве на аллейке сквера некая старушка интеллигентного вида задешево продала фарцовщику Светову разрезанную золотую цепочку и разрезанный же фунтовый слиток с вытравленной печатью. Светов был задержан. Экспертиза установила, что слиток из золота, добытого на прииске Богоданном в 1915 — 1919 годах, и заклеймен личной печатью вашего отца. Цепочку в виде змейки-медянки к карманным часам вашего отца опознал ваш старинный приятель Иван Северьянович Никандров. Произошло это в те дни, когда вы находились в Москве. Это мы знаем точно: авиационные билеты именные.
— Пустила-таки Полина с торгов завещанное ей матерью. — Агния Климентьевна гневно прихлопнула ладонью по подлокотнику кресла.
— Какая Полина?
— Феоктистова Полина Степановна, Гликерии Мартыновны дочка… — думая о своем, почти машинально отвечала Агния Климентьевна. — Как наказывала ей Гликерия Мартыновна, чтобы и в мыслях не держала распродажу. А она… Эх, жадность да корысть… — Агния Климентьевна вздохнула, сказала с облегчением: — Вон, значит, из каких мест потянулась эта цепочка. А я-то думала… — Она взглянула на Зубцова, заметила укоризненно: — А вы решили: Агния Климентьевна не молода, в некотором роде интеллигентна. Следовательно, это она ринулась в золотую коммерцию!
— Возможно, у вас есть право на иронию, — сказал Зубцов. — Но как случилось, что умершая в мае сорок третьего года и похороненная в Кировской области Аксенова Агния Климентьевна через полгода благополучно достигает Краснокаменска, простите меня, скоропалительно вступает в новый брак и превращается в гражданку Лебедеву? Коль скоро вам нечего скрывать и некого опасаться, зачем понадобилась вся эта одиссея с исчезновениями и превращениями?
Агния Климентьевна тяжело вздохнула, скорбно посмотрела на Николая Аристарховича, и сказала:
— Сын мне доселе простить не может этого, и вот вы… По дороге в Краснокаменск снова я захворала и добралась до родного города еле живехонькой. Из вагона попала прямо в больницу, в палату к Валерьяну Васильевичу Лебедеву, другу моих гимназических лет, который еще «на заре туманной юности» питал ко мне привязанность. А зимой сорок третьего стал при мне и доктором, и нянькой. Привязалась я к нему не из опасений и страхов, как вы трактуете, а просто по-человечески. Аристарх Николаевич скончался в блокаде, сына считали пропавшим без вести, впереди у меня — ничего, кроме одиночества. Не из корысти, и уж, поверьте мне, не по страсти… — Она осуждающе посмотрела на сына и договорила с усмешкой: — А свидетельство о смерти я сама себе не выправляла. Спрос за него с тех канцеляристов, что сочли меня умершей, когда сняли без сознания из эшелона в Котельниче Кировской области. А Гликерия Мартыновна Феоктистова, добрая душа, никому не сказываясь, забрала из санпропускника к себе домой. Там я и отлеживалась полгода. Время военное, никто обо мне не запрашивал, так и затерялась я в тогдашней сумятице, записали меня за упокой…
Зубцов пошел было по комнате, но сразу же вернулся к Агнии Климентьевне и спросил:
— А Павел Елизарович Потапов не говорил вам, что я расспрашивал его о бодылинском золоте?
— Потапов? Павел Елизарович? Действительно, мы познакомились с месяц назад. Наведал он меня, обсказал свое происхождение, но, кроме как на самые общие темы, мы не говорили с ним ни о чем. Посетили городское кладбище. Куда же еще нынче идти потомкам Бодылина и Потапова?… А про ваши с ним встречи не намекал и звуком. Упомянул только, что он, как все, считал меня умершей и нипочем бы не сыскал, но перед отъездом в Сибирь ему сказали, что я живехонька.
