Мария Спасская - Черная луна Мессалины
Мечта ее сбылась. Она повелевала империей, но долгожданное счастье все не наступало. Душу томила неудовлетворенность. Хотелось любви и легкости, мечталось о полете. Как в ту незабываемую ночь, с рабом Исааком. И, не находя желаемое, Мессалина бесилась, переходя от безумных оргий к кровавым расправам. Женщин она казнила страшной смертью уже за то, что они были хороши собой, а мужчин всех, без разбора, укладывала в свою постель. Недовольных ждала смерть.
– Н-н-нет, только не это! – плакал Клавдий на плече Мессалины в первые ночи после того, как его провозгласили императором. – Я б-боюсь! Я не х-хочу!
Он с ужасом оглядывал императорские спальные покои, где, как ему казалось, все еще бродили духи убитой Цезонии и маленькой Друзиллы. Но Мессалину не пугала пролитая в этих стенах кровь. Вновь провозглашенная императрица с наслаждением растянулась в лоне золотого лебедя, где некогда почивал Калигула со своей супругой. Мессалина уже успела заменить статую Изиды, стоявшую в изголовье кровати, на отлитую из золота крылатую химеру с совиными лапами, в точности повторяющую ее пропавшую буллу.
– Мой Клавдий, тебе нечего бояться! – заверила мужа Валерия, откидывая шелковое покрывало и представая перед Клавдием во всей своей красе. – Лишь слушайся во всем меня и своих вольноотпущенников. Нестор, Полибий, Паллант – люди ученые, они ни в чем тебя не подведут.
И супруга припала к губам мужа страстным поцелуем, уверенная, что тот последует ее совету, даже не вспомнив, что довериться вольноотпущенникам – это не его решение, а мысль, подсказанная Мессалиной. И вышло так, как она хотела. Вольноотпущенники Клавдия, приставленные к государственным должностям, получили не только знаки квесторского и преторского достоинства, но и огромные деньги.
Допущенные к кормушкам, они так нещадно грабили государство, что однажды, когда Клавдий пожаловался на безденежье в казне, кто-то из сенаторов ему остроумно заметил, что денег будет вдоволь, стоит императору только войти в долю к своим вольноотпущенникам. Прикрывая казнокрадов, Валерия, в свою очередь, получила в их лице надежную защиту от доносов доброхотов, время от времени стремящихся открыть императору глаза на распущенность жены. Таких доносчиков вольноотпущенники тут же обвиняли в клевете и поспешно казнили, не давая цезарю вникнуть в суть дела. Ловкость, с которой Мессалина выходила сухой из воды, была поистине необыкновенна.
Однажды, увлеченная мимом Мнестором, императрица призвала лицедея к себе. Тот пришел и скромно встал в дверях спальных покоев, прикидываясь смущенным и не понимающим, чего от него хотят. Одно дело – делить постель с императором, как это было с Калигулой, и совсем другое – спать с императорской женой. За это можно и головы лишиться. Но и не спать с Мессалиной тоже нельзя – лишишься головы еще скорее. И мим стоял, прикидываясь дурачком и очень надеясь с помощью всегда покровительствовавшей ему Венеры выпутаться из скользкой ситуации.
– Да, моя госпожа, – проговорил он, талантливо разыгрывая робость.
– Приблизься и ляг рядом со мной, – сдвинулась на ложе Мессалина, освобождая ему место.
– Не могу, моя госпожа, – выдавил из себя Мнестор. – Ты – супруга императора, я не имею права покуситься на святое.
– Ты будешь делать то, что я тебе прикажу! – хмуря брови, выкрикнула Валерия, задыхаясь от душившего ее гнева.
– Мне может приказывать только цезарь, – потупился мим.
Мессалина вскочила с ложа и, в сердцах отхлестав Мнестора кнутом, выбежала из комнаты, устремившись в таблинум, где работал над книгами по этрусской истории Клавдий. Сочинения императора были сумбурны, зато многочисленны, и специально поставленный чтец день за днем, книгу за книгой читал их в Александрийском музее. Мессалина вбежала в кабинет и с порога потребовала:
– Немедленно издай приказ, чтобы мим Мнестор беспрекословно мне подчинялся!
– Да, м-моя богиня, к-к-конечно, как ты захочешь, – засуетился Клавдий, проворно царапая на папирусе требуемое распоряжение.
Получив желаемое, Валерия бросилась обратно на свою половину. Теперь-то уж Мнестор не отвертится! Мим будет делать то, что ему прикажет Мессалина, ибо, став повелительницей Рима, она ни в чем, ни разу, никогда и ни при каких обстоятельствах не получила отказа. Сады Лукулла манили Валерию своим очарованием уже давно, и теперь императрица ломала голову, как заполучить их в свою полную и безраздельную собственность.
Этот прекрасный оазис в самом сердце Рима был разбит еще в прошлом столетии тонким ценителем роскоши Луцием Лукуллом. Военачальник, разбогатевший на восточных походах, прославился невероятной фантазией в искусстве тратить деньги. Не считаясь с расходами, Лукулл насыпал искусственные холмы, окружил свои дома проведенными от моря каналами, в которых прислуга разводила экзотических рыб, и воздвиг невероятные по красоте строения посреди самого моря. А через столетие, когда цена на роскошь безмерно возросла, Лукулловы сады стояли в одном ряду с чудесами света. Но Валерий Азиатик, нынешний владелец садов, продавать их не собирался, да и покупать Мессалине их было особенно не на что – обнаглевшие вольноотпущенники окончательно разворовали казну. Но разве такие мелочи могли остановить привыкшую получать желаемое императрицу?
К тому моменту Валерия подарила мужу двух прелестных детей – сына Британика и дочь Октавию. К учителю Британика Сосибию она и обратилась за помощью. В одной из бесед искушенный в дворцовых интригах Сосибий как бы случайно указал императору на подозрительного богача, который, уж наверно, спит и видит, как бы свергнуть истинного цезаря и захватить римскую власть. Мнительный Клавдий, уже привыкший властвовать и трепетавший при мысли о возможном перевороте, тут же приказал привести к себе в покои Валерия Азиатика. А чтобы чувствовать себя увереннее, призвал и Мессалину.
И вот распахнулись двери покоев, и в кабинет вошла Мессалина. Клавдий даже зажмурился от поразившего его великолепия. Прозрачная кожа на бледном лице супруги порозовела, бирюзовые глаза потемнели в предвкушении мечты, готовой вот-вот сбыться. Шелковая стола цвета малахита очень шла к ее подобранным у висков рыжим кудрям, перехваченным лентой. При повороте головы всякий раз в ее огненных волосах вспыхивал серебряными лучами лунный серп. Обнаженные предплечья обвивали алмазы. За Мессалиной бледной тенью следовал Сосибий.
Прославленный полководец Азиатик уже стоял перед императором, ожидая допроса. Подстриженные в кружок волосы известного сибарита были завиты по последней моде, шерстяной плащ тонкого сукна спускался до самого пола, не скрывая пустой чехол от кинжала, который преторианцы отобрали при входе во дворец. Но, несмотря на это, держался задержанный храбро и виновным себя не признавал.
– В чем меня обвиняют? – спросил бравый вояка, устремив прямой взгляд на цезаря.
– В развращении воинов, кои, получая от тебя деньги, превращались в толпу разнузданных негодяев, – начал от дверей перечислять Сосибий. – Затем в прелюбодейной связи с Поппеей и, наконец, в недостойном мужчины разврате.
Обвинения были столь смехотворные, что в них усомнился даже Клавдий. Он обернулся на троне и, неуверенно глядя на Мессалину, прошептал:
– М-может, нам о-о-оправдать Азиатика?
– О да, конечно, мой государь! Непременно оправдать! – подхватила Мессалина и, обольстительно улыбнувшись повеселевшему мужу, вышла из покоев для того, чтобы через минуту привести с собой лучшего друга подсудимого, Виттелия, пожелавшего выступить с оправдательной речью.
– Ни в коем случае не дай подсудимому ускользнуть, – поучала Мессалина дорогой. – Ты, Виттелий, меня знаешь – я щедра в милости и страшна в гневе!
Стоя перед Клавдием, Виттелий упомянул о своей давней дружбе с подсудимым, о том, как они оба окружали мать нынешнего императора своими заботами, перечислив также заслуги Азиатика перед Римской державою, и речь свою закончил так:
– Поэтому нужно предоставить достойному мужу самому избрать для себя род смерти.
