Инна Бачинская - Девушка сбитого летчика
Она бежит в прихожую, и мы слышим, как захлопнулась дверь.
– Анечка, что мне делать? – Ольгица снова начинает плакать.
– Перестань реветь, – говорю я Баськиным голосом, с Баськиным интонациями. – Толку – реветь!
Говорят, окрик помогает больше, чем слюнявые утешения, но не все могут прикрикнуть. Баська может, я… не очень. Я испытываю чувство вины перед человеком, у которого горе… я боюсь обнаружить внутри себя гаденькое чувство: слава богу, это не со мной! Типичный рефлексирующий Водолей. Недавно прочитала в Интернете, что ученые, кажется английские, определили Водолей как самый паршивый знак – мол, способен на всякие гадости, а потом громко кается и бьет себя в грудь. Мне хочется обнять Ольгицу, погладить по головке… Я вспоминаю Лелечку, которая весь мир держит за неразумных младенцев, и говорю твердо:
– Жизнь продолжается, поняла? Мы с тобой… У нас есть Баська – направляющая и жизнеутверждающая убойная сила, а людям чихать, через месяц никто и не вспомнит. Тем более он хотел удрать без тебя. Ты тоже жертва!
Последнее звучит сомнительно, но сейчас любые средства хороши. Ольгица, приоткрыв рот, смотрит на меня во все глаза. Во взгляде ее – надежда, удивление, готовность верить… Самые внушаемые, как правило, самые неуверенные в себе, одинокие и несчастные, главное – не отбиться от стаи, чувствовать плечо и локоть…
– Поговори насчет работы, – говорит Ольгица. – Я буду стараться, честное слово!
Баська, нагруженная пакетами, появилась через двадцать минут. Грохнула продукты на стол, рявкнула:
– Подъем! Доставайте тарелки! Вылакали всю бутылку? Ну, алкашки! Анюта, тащи другую! Ольгица, где вилки?
– Там было всего ничего, на самом дне! – кричу я в ответ, уже из гостиной…
Не знаю, откуда такой жор! Мы уминали за милую душу, а Ольгица пробормотала, что, кажется, не ела с позавчера, а позавчера доела остатки консервированного колбасного фарша… б-р-р-р! Баська принесла свежий хлеб, копченое мясо и рыбу, масло и мед. Виски больше не было, и я принесла из гостиной здоровенную бутыль «Мартини».
– За все хорошее! – сказала Баська. – Жизнь продолжается!
Потом мы пили за любовь, за следующий Новый год, потом сообща сочиняли идиотский «Алгоритм Золушки».
– Что такое «алгоритм»? – спросила Ольгица.
– Никто точно не знает! – сказала я, и мы так и покатились. – «Алгоритм Золушки» – это такое несочетаемое и непереводимое… как тебе сказать…
– Идиомо! – подхватила Баська.
– Ага!
– Надо отметить! – заявила Баська. – А вообще, все книжки на самом деле про любовь, даже самые занудные.
– Ага, самые занудные книжки про самую занудную любовь, – сообразила я.
– Ну!
– А ваш… этот… ал-го-ритм… тоже про любовь? А что такое «ал-го-ритм»? – снова спросила Ольгица.
– Никто точно не знает! Это такое… неподражаемое и абсолютно идиотское… слово… сочетание, – снова объяснила я.
– Зато хватает и цепляет, – сказала Баська. – Мимо такого названия не проскочишь. Ты бы понимала! Оторвут с руками.
Потом Баська рассказала, что завтра к ней приходят рабочие делать ремонт, потому что верхние гады снова протекли, их пришлет незнакомец из лифта, с которым она застряла и которому пожаловалась… когда они застряли… Баська задумалась. «Шикарный мужик», – сказала мечтательно.
– Он что, слесарь? – спросила Ольгица, и я фыркнула: – Сантехник!
– Ой, только не надо! Я бы попросила! У него строительный бизнес, и мы завтра обедаем вместе.
– А где Круизер? – спросила Ольгица.
– Уплыл, – сказала Баська. – В круиз вокруг света.
И так далее и тому подобное…
Потом мы уложили Ольгицу на диване в гостиной, погасили верхний свет и уселись смотреть сериал «Птица любви», который показывали уже в сотый раз…
Потом меня стало тошнить, о чем я сказала, и Баська обиделась и сказала, что так нечестно, сценарий мы сочиняли вдвоем, и ее, может, тоже тошнит…
Глава 32
Мужские разговоры под полную бутылку
– Ты извини, что я так… недоразумение вышло, – повторил Федор, когда они сидели за столом в кухне и хозяин нарезал нехитрую закуску.
– Ладно, забыли, – великодушно ответил Валерий Кот. – А ты здоров драться! Когда ты на меня налетел, я подумал, мазурик. Ну, думаю, сейчас стряхну, и за Анной! Куда там! Она уже в арке, а ты на хвосте. Ну, думаю, сейчас накидаю под настроение. Если бы я не поскользнулся, ты бы меня не уделал. Колено на погоду совсем не гнется после аварии, зараза. Слышу, ты ментов вызываешь. Что, думаю, за хрень?
– Знаешь, я потом сидел почти всю ночь, думал… что-то, чувствую, здесь не то, – сказал Федор. – Не вписываешься ты в расклад – тебе надо было около квартиры Анны крутиться, а не там. И потом, антураж… Профи так не светятся – и круизер, и кожа, и ботинки с пряжками, слишком декоративно. Да и оружия не было.
– Я хотел поговорить… понравилась она мне. Ты веришь в судьбу?
– Ну-у-у… – неопределенно протянул Федор.
– Я ж как бродячая собака, пару месяцев как вернулся, старые дружки – кто женился, кто свалил из города, «Детинец» навернулся с концами… никого нету. Хорошо хоть теткина квартира, а то остался бы на улице. А ведь собирался продавать, на приличую тачку не хватало. Дурак был, думал, все еще будет. А тут Новый год, а я один под елкой. Ты сказал, профи? Какие профи?
– Тут у нас произошло несколько убийств с непонятной целью, ну, и сам понимаешь, прочесывали весь город. А тут ты.
– Анна при чем?
– Ее чуть не убили два раза, возможно, три. Вот нервы и сдали и у нее, и у меня.
– Кто ее чуть не убил? Почему?
– Почему – до конца непонятно. Сначала я думал – из-за медальона… Кстати, когда ты поменял имя? Ты ведь Николай Биллер.
– Ты… откуда ты знаешь? – Валерий во все глаза уставился на Федора. – Из-за какого медальона?
– Обыкновенная дедукция. Если Амалия – твоя тетка, значит, ты – Биллер, а твоя мама – Эвелина Биллер. Совпадение я исключил. Когда тебе было шесть, вы уехали в Ригу, но никакой информации об Эвелине Биллер в их архивах нет.
– Не понял! Откуда ты знаешь? И вообще, что происходит?
– Двадцатого декабря прошлого года человек, который назвался Николенькой Биллером, позвонил неким очень немолодым дамам-близнецам и напомнил о знакомстве. Они с радостью его приняли и обласкали…
– Подожди, Федор! Я ничего не понимаю! Откуда он взялся, этот… Биллер! Однофамилец?
– Не думаю. – Федор достал из внутреннего кармана пиджака фотографию, протянул Валерию. – Ты его знаешь?
Валерий взял фотографию, всмотрелся.
– Знаю, кажется. Это Павлик… фамилию не помню, жил в соседнем подъезде. Мы дружили одно время, потом разбежались. Помню, когда Амалия умерла, мы с ним упились в хлам, так поминали. Потом он исчез, и с тех пор мы не виделись. А в чем дело?
– Его зовут Павел Неделин, и он назвался именем Николая Биллера. Близнецы оставили его ночевать, на другой день устроили парадный обед, позвали свою племянницу… и так далее.
– Пашка? Зачем?
– Чтобы украсть медальон с зеленым бриллиантом, который Амалия передала для Анны Ломакиной.
– Какой, к черту, медальон? Так Анна… та самая Анька? Ломакина? И близнецы те самые? – Он смотрел на Федора, раскрыв рот. – Твою дивизию! Амалия приводила Аньку в чувство, она была у них гувернанткой. Оторва была страшная, тетка рассказывала. Да я и сам помню, однажды эта паршивка меня укусила. Я орал, как припадочный, и не так больно было, как хотел, чтобы ей врезали. Амалия попросила после смерти передать ей медальон, ну, я и бросил близнецам в почтовый ящик, написал «для Анны», не хотел заходить…
Помню я этих близнецов, Аичку и Лелечку. Одна все время зудела, чтобы ничего не трогали, ах, фарфор, ах, хрусталь, чтобы не хватали конфеты и печенье и не чавкали – похлеще Амалии; а другая, толстая, все время гладила меня по голове и щипала за щеки, и я старался держаться от нее подальше. Но я был хитрый, а Анька еще малая и дурная, они ее всей командой воспитывали. Я ее стукну или за волосы дерну, она в драку – тут-то они на нее и налетали! А я сижу себе как пай мальчик, глазками хлопаю, и самое главное, в бабочке. Я ее терпеть не мог! Два раза спускал в унитаз, и Амалия покупала новую. Мама ее тоже побаивалась… – Он рассмеялся.
– А не зашел, потому что… одним словом, после смерти тетки я загулял малость, засинячил и не хотел, чтобы видели знакомые. Да и не общались мы последние годы. Амалия, как я понимаю, отрезала всех знакомых, когда привезла меня, даже Аньку. Она у них вроде гувернантки была. Стеснялась, наверное, что мама меня бросила. Мама рассказывала, что была там какая-то романтическая история, вроде отец Аньки был ее большой любовью. Помню, я страшно удивлялся – любовь у Амалии? Анькин батяня, дядя Игорь, был красивый, все время шутил, и я думал: «Вот бы мне такого отца, вот если бы он ушел к моей маме…» Ни Анька, ни Амалия, с моей точки зрения, такого мужика не заслуживали. Амалия – потому что старая и некрасивая, Анька – потому что девчонка и дура набитая. Наверное, я ревновал ее к дяде Игорю и отыгрывался исподтишка. – Валерий снова рассмеялся. – Поверить не могу, что Анна – это Анька! А ведь есть что-то, недаром потянуло!
