Лариса Соболева - Убийство по Шекспиру
— Не нужно ей ходить туда, это опасно для жизни, — высказалась Карина. — Уже поздно, оставайся у меня, Анна, а то, не ровен час, Юлика встретишь с ножом в кулаке.
Степа пошел к выходу, но вдруг вспомнил:
— Аня, а Башмаковы с Ушаковыми ладили?
— Не ладили.
— Это все, что вы можете сказать?
— Когда я поступила в театр, мне хотелось только играть, — грустный голос Анны приобрел оправдательный оттенок. — Что я могла понять в переплетениях самолюбий? Ровным счетом ничего. Театр представлялся мне совсем другим, более душевным, возвышенным. На деле все оказалось не так. Возможно, я вела себя неправильно, но решила ни во что не вмешиваться, относиться ко всем одинаково. Я не хотела озлобляться, как многие… а это очень легко у нас, очень…
Слов много, толку никакого. Степа вдруг впервые обратил внимание, что Аннушка девушка очень красивая, но… глупенькая. Право же, отбив мужика, не сумела его удержать. Он спросил как можно мягче, не желая ее обидеть:
— Ушаков с вами не делился, когда вы жили вместе? Не обсуждал положение дел в театре? Не высказывался о коллегах?
— Делился и высказывался. Только мне не важно было, что он говорил. Я слушала его голос, смотрела в глаза… нет, не то… я просто любила его… и люблю.
«Видимо, это и послужило причиной разрыва, — подумал Степа. — Мужику надо, чтоб его не просто слушали и любили, а еще и принимали в нем участие, поддерживали его, возражали. Скучно стало Ушакову, он и дал задний ход. Красота не единственный повод к крепким отношениям».
— Если вы, Степан, — вступила в диалог Карина, — пытаетесь наводящими вопросами выяснить, могли ли Башмаковы убить, разрешите ответить мне. Не могли. Нонна сроду на такое не пойдет. А Гриша слишком слаб, чтобы решиться на чрезвычайный поступок. Мы все были одной командой, пока Эпоха и Юлик не сломили их. Только за предательство Башмаковы не получили обещанных тридцати сребреников. Положение у них тупиковое: назад дороги нет, Гришу и так флюгером называют, впереди тоже ничего не светит — предателей никто не любит. При встрече Гриша втягивает голову в плечи, а Нонна то бледнеет, то краснеет. Совесть все же где-то осталась, им стыдно. Нет, им это не под силу.
Степа попрощался, а на улице позвонил Волгиной домой:
— Что делаешь?
— Чай пью с тортиком.
— Не съешь весь, а то фигуру испортишь. Еду к тебе, помогу тортик прикончить.
Европейской отделкой сейчас никого не удивишь, однако Степа, окинув скорым взором квартиру Оксаны, удовлетворенно крякнул:
— Ценят вашего брата.
— Как и вашего, — отпарировала она. — Квартиру вместе с содержимым благородно оставил мне и сыну муж.
— И ушел в шалаш? — иронично спросил он, устраиваясь на белом стульчике на кухне за белым столом.
— Нет, в новую квартиру, но с милой. Он крупный лавочник, выложить бабки за комфортабельный шалаш для него не такая уж проблема. Ты выглядишь утомленным.
— Где тортик? Целый день не ел.
— Есть еще ветчина. Будешь?
— А то! Может, и отбивная найдется? С картошечкой?
— Не найдется. За мясом на рынок некому сбегать. Ешь, что дают.
— Ладно, — вздохнул он.
Он действительно очень устал и зверски проголодался, поесть-то было некогда, посему набросился на бутерброды, едва те появились на столе. Рассказывал в перерывах между проглоченным куском и тем, который отправлял в рот. Большее время Степа с самозабвением пережевывал пищу. Оксана терпела-терпела да и отодвинула тарелку:
— Сначала дело, потом еда, иначе ты до утра не закончишь.
— И на том спасибо, — проглотил он последний кусок, алчно взирая на тарелку. — Когда расскажу, бутерброды вернешь?
— Верну, — пообещала она и приготовилась слушать…
Его рассказ длился дольше, чем говорили Карина и Анна, ибо сопровождался комментариями. Закончив и заполучив назад тарелку с бутербродами, Степа не понял, произвели на Оксану впечатление новые сведения или нет. Она только закурила сигарету, механически налила ему чаю, пододвинула половину торта и не произнесла ни слова. Он продолжил наполнять желудок, запивая горячим чаем, а Оксана сосредоточенно выкурила сигарету, потом вторую, наконец, беря третью сигарету, выдала:
— Если у нас не появится существенной зацепки, я их всех задержу. Гурьеву тоже.
— Тебе столько ордеров не выпишет прокурор.
— Выпишет, выпишет, — заверила она. — Четыре трупа за четыре дня! Теперь я тебя «обрадую». Все члены художественного совета получили по почте подарки. Нет, я бы их всех посадила с ба-альшим удовольствием. В конце концов, мы бы спасли артистов от них же самих. Боюсь только, нар не хватит на всех.
— А Гурьеву за что собралась посадить?
— Слишком активное принимает участие в девушке, которая отбила мужа у лучшей подруги. Тебе не кажется это странным?
— Подожди, давай искать логику. Во всем должна быть логика…
— Степа, — перебила Оксана, — если ядом орудует сумасшедший, то логики мы не найдем. Он не одного, даже не трех решил прикончить, а сразу… я со счета сбилась.
— Тем не менее логика есть и у сумасшедшего, — твердо сказал Степа. — Надо отталкиваться все же от женщины. Нам известно, что три бандероли отправила она. Уверен, что на остальных бандеролях есть обратный адрес. Но Вика с почты приняла только три, следовательно, остальные отправили с другого почтового отделения.
— Ну и куда ты клонишь?
— Очень возможно, что у нас будет еще один свидетель. Тот, который принимал остальные бандероли. Если приемщик или приемщица запомнили женщину…
— Опознание! — догадалась Оксана. — Его в любом случае следует провести. И собрать всех баб театра, одеть их в зеленые шмотки… Стоп, Степа! А ведь у нас есть зацепка!
— Да? И какая?
— Женщина отправляла? — загадочно улыбнулась Оксана. — А сколько женщин осталось за кулисами до того момента, когда Ушакова вынесла поднос на сцену?
— Ты хочешь сказать…
— Да! Катерина Кандыкова, Люся Сюкина и Анна Лозовская. Мотив был у Анны. Она последняя брала в руки бокал…
— Погоди! Зачем тогда ей рассказывать мне об этом?
— Потому что Подсолнух ее видел. Видел и Швец. Нетрудно просчитать, что все равно они доложат нам, что Швец и сделал.
— Убедительно. Но мотив у Анны был по отношению к Ушаковым. А члены художественного совета? Где мотивы, чтоб убить и их?
— Надо искать. Мы занимаемся делом всего ничего, а хотим результата.
— Результата хочет начальство, — поправил ее Степа. — Вот еще что. Мне кажется, отравитель работает не один. Одному человеку не осилить такое количество убийств.
— Почему? — не согласилась Оксана. — Извести ядом врагов очень удобно и одному человеку. Ему надо всего лишь отправить жертве по почте подарок. Правда, опять логика хромает. Почему тогда отравитель не просчитал, что, получив его подарок, парочка артистов отправится на тот свет, а остальные, узнав об этом, употреблять дары не станут?
— Но ты не знаешь, что в остальных бандеролях. Может, там бомбы? Открыл бандероль и — бах! Взлетел, — предположил Степа.
— Все, — взвыла Оксана, — у меня сегодня сил больше нет.
— Ой, я весь торт съел… — удивленно проронил Степа, уставясь на блюдо.
— Ну и спасибо, избавил меня от лишних калорий.
— Итак, завтра мы встречаемся у Петровича, а после едем в театр? — уточнил он, вставая из-за стола. — Можно взять пару бутербродов для Толика?
— Конечно, — поднялась и Оксана. Проводив его до двери, вздохнула: — Не справимся одни. Завтра потребую в помощь пару оперативников, думаю, черной работы хватит и на них.
Степа вынужден был согласиться, так как сам запутался. Приехав домой, зашел к Косте Луценко, но того не было. Степа уже начал волноваться, куда делся парень и почему от него нет вестей. Янка спала. Когда он улегся, она обняла его и спросила:
— Который час?
— Не знаю.
— Но еще не утро?
— Нет. Ночь.
— Как хорошо, можно поспать.
Не можно, а нужно поспать. Уснул Степа мгновенно.
7
Наступил вторник. Последний день октября порадовал мягкой погодой. Солнце по-весеннему слепило глаза, ни ветерка, правда, выше десяти не поднималась отметка на градуснике.
Клава села на скамью во дворе театра, закурила сигарету без фильтра, сплевывая крупицы табака. Волновалась, от волнения дрожали руки. Хотя вчера напиталась пол-литрой, может, руки по этой причине трясутся. Директриса еще не пришла, да и рано, десять утра. Клава явилась в театр раньше всех, чтобы директрисе бросить гневное слово. Вчера весь вечер репетировала, говорила воображаемой Эре Лукьяновне:
— Вы ничего в театре не смыслите, залезли в кресло и наслаждаетесь властью. С вами у нас нет будущего. Не умеете руководить, отдайте кресло тому, кто справится с этой задачей. Во главе театра должен стоять человек умный, порядочный, любящий искусство. А вы никого не любите, кроме себя. Вам уже много лет, займитесь здоровьем, внуками, телевизор смотрите, как все в вашем возрасте, а нам отдайте театр. Мы из-за вас стали посмешищем всего города! Это неслыханно — в театре, где должны сеять доброе и вечное, убивают. Мы попадем в книгу рекордов Гиннесса… посмертно. Будь я на месте убийцы, я б сначала вас… а он почему-то нас! Мы из страха перед вами допустили хаос. Хаос и родил убийцу!
