Ури Шахар - Мессианский Квадрат
– Глупости. Евангелист наверняка имел в виду двоюродную сестру.
– Ты, видимо позабыл, на каком языке говорили апостолы. На русском языке так действительно можно обмолвиться... Но на иврите – это два разных слова. Сестра – это «ахот», а двоюродная сестра – это «бат-дода»...
– Ах, да, я вспомнил! – обрадовался вдруг Семен. – Действительно считается, что Богородицу и ее сестру звали одним и тем же именем!
– Так не бывает. Подумай сам. Да и отношения у синоптического и иоанного Иисусов со своими матерями, заметь, совершенно разные: Иисус Иоанна хорошо относится к своей матери, слушается ее и берет с собой в свои странствия, а Иисус синоптиков свою мать терпеть не может. На порог ее не пускает, под крестом своим видеть не желает.
– Ты хочешь сказать, что синоптики не указывают, что мать присутствовала при казни сына? – удивился Семен. – Быть этого не может.
– Тем не менее это так. Не указывают. Ни один.
– Странно. Но даже если и не указывают, то ведь и не отрицают. Это во-первых. А во-вторых, все евангелия подчеркивают, что Иисус был не женат. И даже более того, он фактически полностью порвал с родом, он провозгласил монашеский идеал. И это очень важная биографическая деталь.
В голосе Семена послышалось волнение.
– Да ничего он такого не провозглашал, то есть они оба не провозглашали. Апостол Павел, может быть, это начал, но никак не Иисус.
– Поверь, он достаточно сказал. Вспомни: «по воскресении ни женятся, ни замуж не выходят, а пребывают как ангелы Божьи на небесах». Да и как это вообще можно себе представить? Деторождение связано со смертью самым жестким образом.
– С чего это вдруг?
– Ну как же? В реальной жизни бессмертным является род, а не смертный индивид. Смерть и деторождение предполагают друг друга. А потому и победивший смерть не мог быть женат. Мы это даже вообразить себе не можем… Равно как и в райском саду люди не размножались.
– С этим не все согласны, – вмешался я в их христианский спор. – Евреи как раз считают, что Адам и Хава были близки до грехопадения, даже Каин и Авель родились еще в Эдемском саду.
– Как это может быть? – поразился Семен – Нет, нет, этого не может быть. Плотское влечение неизбежно связано с грехом, оно насквозь эгоистично. Христианство совсем не случайно началось с иночества. Прочти апостола Павла, прочти Ионанна Златоуста «О девстве»… Я не понимаю, как религия может восхвалять плотское вожделение.
– Пожалуй, что этого иудаизм действительно не восхваляет, – согласился я. – В Гемаре даже история приводится о том, как мудрецы однажды хотели упросить Всевышнего совсем изъять это желание из мира. Затея не удалась, но хотели же.
– Вот, вот! – обрадовался Семен. – Я знал, что по-другому и быть не может.
– При чем здесь это? – воскликнул Андрей. – Любовь не сводится к плотскому вожделению.
– Любовь к нему, может, и не сводится, зато оно – основа брака, брак без него не существует как таковой. В этом смысле совершенно прав Тертуллиан, который считал, что распутства никак невозможно избежать и в рамках брака.
– Так ты считаешь, что брак только для этой жизни, а вечность мужья и жены врозь коротают?
– Это не я так считаю, а Иисус. Это он сказал, что по воскресении ни женятся, ни замуж не выходят, а пребывают как ангелы Божии на небесах. Странно даже другое подумать.
– Но я как раз думаю другое – мне кажется, что внебрачное состояние скорее адское, чем райское. А бесполое существо – это гностический идеал.
– Думай, как хочешь, пожалуйста, но это твое сугубо личное мнение. Отцы церкви с тобой не согласны. Вот, например, преподобный Иоанн Лествичник говорит, что «чистота есть усвоение бестелесного естества». А святитель Григорий Богослов?!... Да все так считают, не только Церковь. Об этом и Моуди говорит в «Жизни после жизни». Все, кто прошли через клиническую смерть, вспоминают, что с выходом души из тела исчезает ощущение пола.
– Я не помню, чтобы там такое говорилось...
– Говорится, уверяю тебя. Написано, что в большинстве случаев.
– Да не может быть, что только я один здесь верю в вечность брака. Давай у Кати спросим, как она считает, – и Андрей повернулся к Кате, смущенно улыбаясь.
– В принципе мы с Семой единомышленники, – уклончиво ответила Катя. – Но сейчас, по-моему, пора уже оставить этот спор... Спускайте свой аэростат и просто посидите вместе со всеми на кухне.
– Вот именно, – поддержала Катю Сарит. – Я не понимаю вашего спора. Какая разница, кто что считает. Главное, как есть на самом деле, а этого никто не знает, ни мудрецы, ни отцы церкви, ни Моуди, ни мы с вами.
– Мне кажется, – добавил я, – вопрос не в том, кто как считает, а в том, кому чего хотелось бы. Андрею хочется, чтобы брак был вечным, а отцам церкви, если я правильно понял Семена, такое только в ночном кошмаре привидеться может.
Семен поперхнулся и, сделав непроизвольное движение, нечаянно сбил со стола бокал, который разбился вдребезги. Шампанское забрызгало скатерть и пролилось на пол.
– Вот ведь медведь-то какой, – заметила Катя.
– Ничего страшного, сейчас я уберу, – сказала Сарит и встала из-за стола. – Где тут у тебя тряпка, Андрей?
– Сядь, я сам, – и Андрей пошел за тряпкой.
Воцарилась неловкая тишина. Андрей собрал осколки и вытер пол.
– Я не спорю, что учение церкви допускает и другой взгляд, более близкий к твоему, Андрей, – примирительно произнес Семен. – Но я этого взгляда никак принять не могу. Мне кажется, что он противоречит слишком многому...
Семен явно вознамерился добавить еще что-то, но Катя его одернула:
– Опять за свое? Ну сколько можно?!
Андрей между тем достал из шкафа новый бокал, наполнил его шампанским и поставил перед Семеном.
– Ну что ж, давайте выпьем тогда за вечную дружбу, что ли? В ее существовании, надеюсь, никто не сомневается, – сказал Андрей, поставив передо мной другой бокал и наполнив его рябиновкой.
– Никто, – заверил Семен, и все подтвердили: – Никто!
– Только мы не выяснили, с чего она, эта вечная дружба, начинается? – сказала Катя. – Кто-нибудь знает?
– Никто, – сказал Семен, и все повторили: – Никто!
– Ну уж раз никто не знает, с чего начинается вечная дружба, значит, она действительно вечна, – заключил Андрей.
С той минуты «возвышенные» темы были полностью оставлены, и мы долго болтали о разном. Семен с Катей спохватились только полпервого ночи и поспешно выскочили, торопясь на метро, так что мы даже толком не успели проститься.
Сарит тут же легла спать, безжалостно выгнав нас из кухни.
***
Я сразу повалился в постель.
– Так это «та самая Татьяна» сегодня в музее была? – спросил я, уже засыпая.
– В общем-то, да, – вздохнул Андрей. – Мы ее с Сарит случайно на улице встретили, ну я ее и пригласил...
– Жаль, что она все время молчала. Не удалось узнать, что она за человек. Но смотрела она на тебя очень выразительно...
– Ты прав. Что-то она во мне нашла. Не пойму вот только, что...
Андрей не спал. Он сидел в своей половине, склонившись над Евангелием. Время от времени сквозь сон до меня доносились его приглушенные возгласы:
– Поразительно! До ареста Иоанна... После ареста Иоанна… Поразительно!
***
Утро последнего дня нашего пребывания в Москве было решено посвятить прогулке в парке имени Горького: я показал Сарит места, где любил гулять в детстве, и даже прокатился с ней на колесе обозрения. На том самом: не на «женском», а на «мужском» колесе.
Во второй половине дня мы встретились с Андреем на Маяковской. Сарит захотела погулять по булгаковским местам – ее очень впечатлила в свое время книга «Сатан бэ-Москва» – «Мастер и Маргарита» в переводе на иврит.
Мы прошли вместе до Патриарших прудов, прогулялись по аллее, побродили в окрестностях булгаковского дома и даже потоптались у дверей «нехорошей квартиры».
– Интересно, – спросила Сарит, когда мы вернулись в метро. – А станция эта существовала, когда Воланд посетил Москву? Он мог под этой колоннадой прогуливаться?
– В каком именно году Воланд посетил Москву, так и не установлено. Вероятнее всего, речь идет о 1929 годе. Тогда еще метро в Москве не было.
С шумом подъехал поезд, с грохотом распахнулись двери...
– По большому счету вопрос этот остается открытым, – продолжил Андрей, когда мы сели на свободную скамейку в самом конце вагона. – Когда это метро построили, Булгаков еще был жив и еще работал над романом.
Когда поезд тронулся, я поднял голову и вдруг увидел на скамье напротив двух религиозных евреев лет тридцати в черных костюмах и черных кипах. Они были так похожи, что можно было бы решить, что это близнецы, но один выглядел все же несколько старше другого. Во всяком случае, у него в бороде пробивалась седина, в то время как другой был черен как смоль. Евреи нам приветливо улыбались, по-видимому, опознали в нас с Сарит израильтян. Я тоже был рад видеть их лица и также улыбнулся в ответ. У меня даже промелькнула мысль снять кепку и продемонстрировать им скрывающуюся под ней вязаную кипу.
