Хараламб Зинкэ - Современный Румынский детектив
В свете документа, который предоставил в мое распоряжение доктор Спиридон, случай Лукреции Будеску выходит далеко за рамки обычного, особенно с криминалистической точки зрения. В 1942 году молодой врач поставил опыт, в результате которого ему удалось заставить заговорить подсознание Лукреции и получить ключ к разгадке преступления, которое едва ли могло быть раскрыто иным путем. Он разгадал эту загадку. Естественно полагать, что доктор мог бы и сейчас подвергнуть Лукрецию Будеску такому же воздействию, что, очень может быть, пролило бы свет на ее истинное участие в трагической гибели Кристиана Лукача.
Если Лукреция Будеску невиновна, если она ни в прошлом, ни сейчас не прибегла к этому «модус операнди» — к этому способу действий, — то это говорит с несомненностью о том, что кто-то из ближайшего окружения Кристиана Лукача знал о нем, изучил, усвоил его, чтобы потом применить на деле. Кто это мог быть? Петронела? Виски? Братеш? Ведь не могла же вновь, через четыре десятилетия, объявиться из небытия Георгина?!
«Не торопись, старик, с выводами, — советую я сам себе. — И действуй в тесном контакте с доктором Спиридоном, даже если он ставит это в зависимость от твоей помощи ему по части автоинспекции!»
— Я недолго еще, — напоминает о себе Григораш.
В это время возвращается прокурор с показаниями соседки.
— Что нового? — Прокурор быстро поднялся по лестнице и с трудом переводит дух. — Кто же это нам подкидывает всякий раз новые ребусы? Кто мог похитить магнитофон?
— Все! — объявляет Григораш. — Я обнаружил прелюбопытные, надо полагать, отпечатки. А магнитофон, кстати, заряжен кассетой. Может быть, проверим, в порядке ли он?
Мы подходим к Григорашу. Не меняя положения магнитофона, мы обследуем его, присев на корточки: японское производство, высшего класса. Один Тудорел Паскару с его более чем сомнительными связями, над которыми ломают голову наши коллеги из соседнего отдела, и мог раздобыть его для своего двоюродного брата.
Мы с прокурором садимся на край постели в ожидании, пока Григораш подключит магнитофон к сети. Затем он нажимает клавишу пуска. Аппарат в порядке, слышно, как шуршит, перематываясь, пленка, а еще через мгновение в мансарде раздается чистый и ясный детский голос. Я напрягаюсь, вслушиваясь в него.
«Товарищи милиционеры, — обращается к нам этот записанный на магнитную пленку голос, — я очень прошу вас простить меня за мой неправильный поступок. Мне четырнадцать лет. Я часто заходил к Кристи, когда его не было дома. Он мне разрешал. Он дружил со мной и всегда включал магнитофон, потому что знал, я люблю музыку. А теперь, выходит, я украл его. Я знаю, что это очень плохо. Если бы мои родители узнали, они умерли бы со стыда. Я его взял в тот самый день, когда Кристи умер. Я поднялся к нему, как всегда, послушать музыку. Но он спал, и я не стал его будить и, сам не знаю, как это случилось, взял магнитофон вместе с кассетами, я знал, где Кристи их держит, и ушел. Мама и папа были на работе, и я сразу включил магнитофон, в него уже была вставлена кассета. Та самая, на которой написана цифра 3. Когда я включил магнитофон, то услышал не музыку, а голос Кристи и страшно перепугался. И я решил тут же все отнести обратно. Я прошу прощения и больше никогда не сделаю ничего такого. И знайте, если вы расскажете моим родителям, я повешусь, как и Кристи. Я клянусь, что больше никогда такое со мной не повторится. Товарищи милиционеры! Послушайте все три кассеты, где стоят цифры 1, 2 и 3. Это очень важно!»
Голос умолк, и опять слышен лишь шелест перематывающейся пленки.
Первым приходит в себя прокурор.
— Остановите! — вопит он в диком нетерпении. — Поставьте кассету с цифрой 1! Замените кассету!
Я тоже заражаюсь его нетерпением. Меня пока не интересует имя того, кто украл магнитофон, кто взломал дверь, кто просит у нас за все прощения… Григораш спрашивает взглядом моего согласия на то, чтобы заменить кассету.
— Меняй! — говорю я ему охрипшим голосом.
Григорашу не требуется много времени, чтобы найти нужные нам три кассеты и перезарядить магнитофон. Через несколько минут в тягостной тишине мансарды раздается негромкий голос того, кто еще вчера жил здесь, работал, мечтал, верил в свое искусство и в своих друзей.
Седьмое сентября. Похоже, что я собираюсь вести дневник… Садиться за бумагу после целого дня занятий, работы, суеты, чтобы записать свои мысли, было бы просто смешно и отдавало бы чем-то старомодным. А магнитофон — символ нашего века, нашей суетной цивилизации. Я просто буду думать вслух, и магнитофон будет моим слушателем и собеседником, а уж он-то не переврет то, что я ему поведаю. Я люблю тебя, Петронела! Я всегда любил тебя и всегда буду любить!
Вот я остановил пленку, перемотал ее и прослушал собственное свое признание. Я вообще доверяю больше сказанному, чем написанному. Зачем же все-таки я это делаю? Зачем мне этот дневник? Я ведь знаю, что у меня не хватит терпения вести его изо дня в день, что мне будет недосуг разговаривать с самим собой среди вечной суеты и неотложных дел. И все же я хотел бы через сколько-то лет услышать свои сегодняшние мысли, сравнить их с тем, что я буду думать тогда, искать и находить в них совпадения или расхождения с тем, каким я стану, ошибки, собственную мою наивность или, наоборот, наконец пришедшую ко мне горькую зрелость…
До окончания института осталось несколько месяцев. Четыре студенческих года промелькнули как один миг. Мечты! Иллюзии! Разочарования! Радости! Горести! Петронела!.. Что же произошло со мной и во мне за эти четыре года? Повзрослел ли я, возмужал, а может быть, и постарел душой? Может быть, прав был отец, когда говорил: «В жизнь входишь, как в дремучий лес, приходится прокладывать себе путь топором»? Нет, он был неправ. Мне не нужен топор — я рассчитываю на свои способности, на свой талант. И на свою волю. Талант без твердой воли похож на ракету без топлива, нацеленную на звезды. Мой талант принадлежит только мне, и никогда я не употреблю его во вред моим друзьям и близким. Мне не нужен топор — мне нужна лишь бумага, лишь кисти и краски, которые помогли бы сделать зримой мою мысль.
Я посвятил себя Искусству, Искусству с большой буквы. Оно единственный мой бог. Петронела это поняла и испугалась, решив, что она играет в моей жизни лишь второстепенную роль. Я всегда буду верен моему искусству, моему богу, но мне нужно еще тепло и нежность настоящей любви. Я эгоист, признаюсь. Но для художника эгоизм — стена, за которой он чувствует себя в безопасности. Я это понимаю не как одиночество, не как бегство от жизни, а как способность к самозащите, как силу воли, чтобы оставаться всегда верным холсту и краскам. Я, как Одиссей, хочу не поддаться сладкоголосым сиренам повседневности. Привязать себя к мачте корабля и плыть в направлении, которое сам для себя избрал! И от любимой женщины я вправе ожидать, что она будет жить со мной в этом мире моего искусства, жить моими мыслями, увлечениями, работой. Петронела и это поняла и отступилась. Ей не по силам оказалось самопожертвование. Ведь и у нее тоже свой эгоизм, своя защитная стена. Но между моим и ее эгоизмом существенное различие. Я не укоряю ее, ни в чем не обвиняю… Просто мы очень разные. Все, хватит на сегодня…
Девятое сентября. На моем чердаке тишина, я опять один и…
Я наклоняюсь к магнитофону и выключаю его. Прокурор и Григораш уставились на меня в недоумении. Я встаю, делаю несколько шагов по комнате, смотрю на часы и оборачиваюсь к моим коллегам:
— Согласитесь, это слишком серьезно, чтобы… Три кассеты! Это наверняка не меньше чем три тетради, исписанные от первой строчки до последней. По-моему, не имеет смысла слушать это здесь. Я предлагаю взять с собой магнитофон и кассеты…
— Все кассеты, а не только эти три, — подчеркивает Григораш.
— Разумеется, все… Послушаем их у нас, без спешки… Кто знает, какие сюрпризы нас еще ждут?
— Хоть я и умираю от любопытства, что там еще в этом «дневнике», — заявляет прокурор, — но я согласен с вами. А с мальчишкой, кстати, что будем делать?
Я совершенно позабыл об этом воришке, снедаемом угрызениями совести.
— Послушаем для начала эти три пленки, там решим… Даже если и прощать его, придется все-таки с ним поговорить построже… правда, для начала его надо найти!
Мы покидаем мансарду, вновь опечатываем дверь. В какой же раз нам приходится этим заниматься?!
18
Времени у нас было предостаточно: мы внимательно и не торопясь прослушали «дневник» Кристиана Лукача, обсудили его, сличили с остальными данными, имеющимися в деле, и пришли к определенным заключениям, которые и суммировали в плане наших дальнейших действий. Вот в каком виде мы представили его на утверждение полковнику Донеа:
