Игорь Галеев - Лень, алчность и понты
Но это была лишь надводная часть айсберга, внешняя матрешка. О ней досконально знали власти. Внутри же внутренней матрешки находилась ещё одна, программирующая тактические задачи, затем пряталась следующая, вырабатывавшая стратегические планы, потом ещё одна матрешка, производящая фундаментальные идеи, тщательно скрывалась ещё одна, координирующая взаимодействия, ядром же организации, её "эмбрионом" был сам Иван, зачинатель сверхзадач и сверхцелей. И ни одна душа не могла себе представить - что планировал Иван и чего на самом деле хотел. И все заговорщики дико бы разочаровались и долго истерично хохотали, а то и обозлились бы, узнай из какого банального желания, из какой сверхзадачи взросла организация. Ибо Иван желал одного - сохранить, развивать и использовать по назначению могучий русский язык.
Но Иван никому ничего не хотел доказывать. Он давно определился и делал свое дело, имея философию, а возможно и религию, которая так и формулировалась: Русская Эстафета. Он просто не встретил слушателей, которые достойно смогли бы воспринять его теорию. Да и кто бы мог уверовать, что русский язык достиг божественной творческой модели и обладает волевой энергией, с помощью которой можно управлять многими земными процессами?
Поэтому Иван оставался для всех деловым организатором, формулировщиком национальных идей, и только двое человек знали, что он является символическим и действительным ядром тайного общества.
Отец имел информацию о рискованных занятиях сына и приставил к нему телохранителей.
- Пусть херней помается, молодой еще, но весь в меня, весь прямо! сказал он своей любовнице.
А третьего февраля с Иваном произошел замечательный случай. Он совершал вечерний променад, шел по Цветному Бульвару, как вдруг внезапно перед ним остановился человек. Телохранители метнулись к наглецу, когда незнакомец весело воскликнул:
- Иван Владимирович, я ваш бескорыстный поклонник! Мне бы поговорить за отечество, всего две минуты!
Это было удивительно уже потому, что о титуле "Отечество" знало всего три человека, включая и самого Ивана. Да и придумал он сам эти шутливые титулы в целях запутывания и конспирации.
- Кто вы?
- Игореша Модельер.
- Забавно, я не слышал о таком. Чего вы хотите?
- Подарок вам хочу приподнести.
Ситуация была до того нелепая, что телохранители взяли наглеца под руки. А он пытался протянуть какую-то папку и смотрел не то насмешливо, не то умоляюще.
- Что в ней? Модели женских платьев?
- Ваше будущее, - объявил Модельер.
- Откуда вы меня знаете?
- Русский язык богат и непредсказуем, Иван Владимирович! Да там все изложено.
- Ну хорошо, - Иван опасался своих телохранителей-осведомителей, - я посмотрю.
Игореша душевно поблагодарил и быстро зашагал прочь.
- Как вас найти?
- Там все написано, - обманул Модельер весь Цветной бульвар.
В папке была изложена история о некоем Афанасии Никитине, нашедшем чудотворные бумаги, о судьбах Елены Сергеевны и Дыбы. Это сказочное повествование обрывалось на описании пожара в Переделкино. Последним в папке оказался чистый лист.
Увидев его, Иван очень взволновался. Он все понял. В папке действительно заключалось в том числе и его будущее.
Словно повинуясь приказу, он взял карандаш, и как только тонкий грифель коснулся бумаги, на листе проявился текст.
Прочесть его целиком Иван не успел, но понял, что это было продолжение истории. И каждый раз, как только карандаш касался бумаги, на листе проявлялся новый текст - как вариант развития сюжета.
И Иван заболел этой историей. Целыми днями он просиживал над листом, изумляясь бесконечным фантазиям и множественности вариантов. А потом он ещё раз все понял.
Он придумал и выписал собственный вариант-ловушку и стал ждать сроков. Так в его руки попала Елена Сергеевна. Но по всей видимости один вариант сюжета наслоился на чей-то иной, и Елену Сергеевну похитили люди в масках. После этого налета Иван ушел на нелегальное положение. И вовремя, потому как "Веру" и "Царя" загребли компетентные органы.
И Иван вновь все понял. Его мысленному взору предстало гигантское информационное пространство, неизвестное человечеству.
И однажды каким-то таинственным образом в это пространство был проделан "лаз", открыты некие "двери", ключами к которым и являлись "говорящие бумаги". От этого понимания у кого угодно бы "поехала крыша", но только не у Ивана. Он торжественно осознал, что именно этого открытия ждал всю жизнь.
Он злился на Афанасия, обзывал его дураком и дебилом, нацелившись завладеть бумагами во что бы то ни стало. Но теперь это было не так просто. По всей видимости Елена Сергеевна и Афанасий создали надежный охранный щит и обезопасили себя от пришествий всяческих "Отечеств", "Вер" и "Царей". О, как он был глуп и самонадеян! Ведь можно было сделать все иначе. А все он отцовский гонор, все они - земные отечественные понты!
Теперь нужно было ждать, но сколько? К тому же однажды вечером лист перестал воспроизводить текст. Это могло означать, что Ивана либо выключили из игры, либо использовали бумаги для каких-то целей. Это могло означать все что угодно...
Иван прятался на даче под Зеленоградом, членов его организации успешно выявляли и арестовывали, и он чувствовал себя пауком в банке и понимал, какие силы "обезвредили" его. Единственной его надеждой оставался Игореша Модельер. Ведь какого-то черта он собственноручно предоставил эти бумаги!
Гончаров-старший прислал послание:
"Доигрался, сволочь! Меня из-за тебя дергают, пасут днем и ночью. Я готовлю вариант, чтобы вывести тебя за границу. Ситуация тяжелая, органы просто в ярости, так ты им насолил, скотина! Сыночек, уезжай, а?"
Гончаров-младщий ответил:
"Сам ты сволочь! Живешь как гиена! Никогда не буду таким как ты! Не хлопочи, а лучше трахай своих баб! Стыдно мне, что ты мой отец!"
Гончаров-старший умилился такой откровенности, сентиментально всплакнул и признался:
"Сыночек, ты мое лучшее продолжение. Бей папку по яйцам, бей крепче! За мамку твою, за предков многострадальных, за жизнь мою хамскую! Сделай то, что не смог я, а я же потихоньку доживу скотиной в дерьме!" - написал так и не пожалел денег для заметания следов о деятельности патриота-сына.
Но следствие уже докопалось до тайников с оружием, до письменных планов захвата власти, до протоколов тайных заседаний, до фактов участия членов в "очистительных акциях"...
"Сынок, сегодня возили на Лубянку, сказали, что тебя хоть где достанут. Я еле выдержал, такие сволочи! Занялись моим бизнесом, могут посадить. Я понял, что ты увел какие-то документы, спрашивали про какого-то Дыбу. Твои подельники все валят на тебя. Такое впечатление, что ты увел ядерный чемодан, черт бы его подрал! Отдал бы ты, а? Я ни черта не понимаю".
Зато все понимал Иван. И единстввнное, что он знал наверняка, что его не найдут. Он верил - Игореша Модельер не допустит. И чувствовал он себя на удивление великолепно - теперь у него были и цель, и смысл, а что ещё блуждающей русской душе нужно?
Он сидел в подвале кирпичного здания и контактировал лишь с давним преданным человеком отца, доставлявшим информацию и пищу. Так прошел месяц, другой, а Ивану казалось, что прожиты два года. В этом заточении он исписал сотни страниц, проектируя будущее России. Он сочинил её счастье, благосостояние и могущество. И он верил, что его фантазии становились незримыми ступенями к вершине перерождения Родины...
А тем временем его пройдоха-отец выдвинул свою личность на избрание депутатом в Государственную Думу и вбухал огромные деньги в избирательную кампанию.
"Мы их всех умоем, сыночек! - сообщал он в очередной записке. - Через меня все твои светлые идеи восторжествуют!"
Иван ухмылялся прочтенному и сжигал отцовские вирши в пепельнице. Он отвечал предельно откровенно:
"Тварь дрожащая, кто ты есть? Разум у тебя орангутанга, а сердце шакала. Учить народ вздумал, вести его - куда?! Строить бы тебе автобан "Петербург - Петропавловск-Камчатский", а не лезть в народные избранники. Ненавижу ваше болотное скудоумие!"
"Ты, сынок, моя путеводная звезда, я - твоя пыльная дорога, костьми лягу и пройдешь по ним к мечтам своим светлым!" - неистовствовал Владимир Гончаров.
"По России душа болит, по её языку поруганному, по её идеалам веселым, потоптанным", - начал было отвечать Иван, но порвал листок, рассмеявшись взятому тону и своему просветительству.
Отец его был всеяден, мог проглотить любые эмоции, получить психологический кайф от высоких трагедий и драм, умилиться и вновь отдаться хладнокровным мыслям о стяжательстве.
"Ставлю огромадный крест на тебе, батянька мой бестолковый. Обогащайся и жирей, смотри на свое гнусное никчемное бесталанное отражение в зеркалах и радуйся. На большее ты не способен. Другая родня у меня, другой отец, другая родословная".
