Анне Хольт - Что моё, то моё
– Тебе не кажется, – задумчиво сказала она, – что норвежская прокуратура в некоторых случаях может…
Она не могла подобрать подходящего слова.
– Быть коррумпирована? – помог он. – Нет. Если ты имеешь в виду, что кто-то в органах прокуратуры за деньги влияет на исход того или иного дела, то, по-моему, это совершенно исключено.
– Звучит убедительно, – сухо ответила она.
Между ними на столе стоял термос с чаем, заваренным с мёдом. Крышка пропускала воздух, и он выходил, неприятно посвистывая. Ингер Йоханне попыталась закрутить её плотнее.
– Однако существует масса других вариантов, – добавил он и взял обеими руками чашку. – В этой стране коррупция вообще практически невозможна. По многим причинам. Во-первых, для нас это исторически несвойственно. Звучит странно, но коррупция обусловливается некоей национальной традицией. Во многих африканских странах, например…
– Куда тебя занесло!
Они засмеялись.
– В Европе за последние годы было возбуждено немало дел о коррупции, – сказала Ингер Йоханне. – В Бельгии, Франции. Это совсем рядом. Нет нужды ехать в Африку.
– Верно, – согласился Ингвар. – Но у нас ведь очень маленькая страна. Все на виду. Ещё и поэтому у нас нет проблем, связанных с коррупцией.
– А с чем связаны наши проблемы? Что может стать причиной недобросовестности и злоупотреблений в чиновничьем или судейском аппарате?
– Не деньги. Скорее вопросы престижа, попытка сохранить доброе имя и прочее подобное.
– М-м-м.
Она отставила термос. Он продолжал посвистывать. Ингвар открутил крышку, вылил остатки чая в кружку, осторожно положил крышку на стол и спросил:
– Ты что-то хочешь спросить?
– Возможно ли вообще, чтобы Аксель Сайер в те времена был осуждён, несмотря на то, что в прокуратуре или следственных органах был кто-то, кто знал, что он невиновен?
– Его осудили присяжные, – сказал Ингвар. – Не думаю, чтобы десять человек единодушно согласились с подобной несправедливостью. И потом: он провёл в заключении девять лет. Судебная ошибка за такой срок непременно бы обнаружилась.
– Всё это так. Но ведь доказательства предоставляла прокуратура.
– Именно. И ты считаешь, что…
– Я ничего не считаю. Я только спросила тебя, возможно ли, по-твоему, чтобы в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году полиция и генеральный прокурор способствовали осуждению Акселя Сайера, зная при этом, что он невиновен.
– Кто был обвинителем по делу?
– Астор Конгсбаккен.
Ингвар отпил из кружки и рассмеялся.
– Судя по газетным статьям, он настойчиво добивался обвинительного приговора по этому делу, – продолжала Ингер Йоханне.
– Могу себе представить! Я был тогда ещё молод…
Он широко улыбнулся и посмотрел не неё. Она потёрла чайное пятно на одеяле и поплотнее закуталась в него.
– …чтобы участвовать в процессе вместе с ним, – продолжил он. – Но о нём ходили легенды. Крепкий орешек даже для самых талантливых адвокатов. Не помню, что с ним стало.
– По-моему, он уже давно умер, – негромко сказала она.
– Да, умер или глубокий старик. Но я уверен в одном: прокурор Конгсбаккен никогда не стал бы содействовать осуждению невиновного.
– Но в тысяча девятьсот шестьдесят пятом, когда Акселя освободили без всяких объяснений и реабилитации…
Зазвонил мобильный. Разговор продолжался не больше минуты. Закончив, Ингвар произнёс, повернувшись к Ингер Йоханне:
– Ничего. Грете Гарборг похоронена на кладбище Остре Гравлюн в Осло, рядом с родителями. Три человека из полицейского управления Осло проверили всё рядом с могилой. Ничего не нашли. Никаких свёртков, записок. Они продолжат поиски утром, но, скорее всего, там ничего нет.
– Слава богу, – вздохнула Ингер Йоханне, чувствуя, как спадает напряжение. – Но…
Он взглянул на неё. В сумраке его глаза стали тёмными, почти чёрными. Ему уже пора было побриться. Плед сполз с его плеч. Когда он повернулся, чтобы поправить его, Ингер Йоханне увидела своё имя на широкой спине. Она зевнула, но смотреть на часы не захотела.
– …мы по-прежнему не уверены, что Эмили похитил тот же человек, – сказала она. – Это может быть кто-нибудь другой.
– Да, – кивнул он в ответ. – Но я так не думаю. И ты тоже. Дай Боже, чтобы это было не так.
Напор, с которым он произнёс последнюю фразу, поразил её.
– Почему?.. Что ты имеешь в виду?
– Эмили жива. Она должна быть жива. Если это наш приятель похитил её, у него есть причина, чтобы сохранять ей жизнь. Поэтому я надеюсь, что это он. Нам нужно только…
– …найти его.
– Мне пора, – сказал Ингвар.
– Это точно, – ответила Ингер Йоханне. – Пойду вызову такси.
Ингвар допил свой джин-тоник уже три часа назад. Он вполне мог бы сам сесть за руль, они оба понимали это.
– Я вернусь и заберу машину утром, – сказал он. – Заодно верну тебе футболку. Или лучше сперва выстираю её.
Выходя, он похлопал Джека по спине.
А потом потёр рукой щеку, улыбнулся и пошёл к такси.
46
Человек уселся, прислонившись к стене дома. Он был одет не по сезону тепло, однако чувствовал озноб. Зубы стучали, и он попытался плотнее запахнуть куртку. Он и понятия не имел о том, где находится. Открытое пространство перед невысоким, покосившимся строением было огорожено тесно посаженными деревьями. Попасть в дом не составит особого труда. Кажется, дверь вообще не заперта. Тонкая розовая полоса возникла на горизонте. Ему нужно найти место, где можно спрятаться. Дачи для этого не особенно подходят – могут приехать хозяева. Но эта с виду заброшенная. Пахнет тут старой смолой и туалетом.
Мужчина попытался подняться, но ноги почти не держали его. Он чувствовал слабость и понимал, что должен поесть.
– Кушать, – пробормотал он. – Кушать.
Дверь легко распахнулась, и он ввалился внутрь.
В доме было ещё темней, чем снаружи, – ставни на окнах плотно закрыты. Мужчина вытянул руку, она упёрлась в шкаф. К счастью, у него есть зажигалка. Вот только сигареты давно кончились. Он почувствовал острый приступ тошноты. Курево и еда. Ему нужны курево и еда, но где их взять, он даже представить себе не может. Мужчина осветил зажигалкой шкаф и раскрыл его. Он оказался пуст. Он раскрыл соседний шкаф – ничего, кроме паутины да старого радиоприёмника.
Домик состоял из одной большой комнаты. На столе стояло что-то вроде горшка и большая пепельница, в которой лежали четыре окурка. Пальцы задрожали, когда он попытался ухватить один из них. Табак оказался пересохшим и высыпался. Мужчина осторожно ссыпал его назад. Сделать это было не так просто. Ему пришлось держать окурок вертикально, так что когда он закурил, голова слегка закинулась назад. Потушив последний окурок, он почувствовал, что голод отступил. По-прежнему тошнило, но это неважно: всё лучше, чем резь в желудке. Он забрался под стол и уснул.
47
Девочка, кажется, решила умереть. Он не мог понять почему. Она получает достаточно еды, воды и воздуха. Он обеспечивает её всем, что необходимо для поддержания жизни. Но она лежит не двигаясь. Она перестала задавать вопросы, когда он разговаривает с ней. Это его раздражало. Наглость какая! Не в силах больше выносить запах долго не мытого тела, он выделил ей свои старые трусы, предварительно зашив гульфик. Купить трусики для девочки он не мог, потому что боялся привлечь внимание. В округе его знали. Конечно, можно было бы поехать в город, но рисковать не стоило. Он всегда осмотрителен – потому никто и никогда не сумеет отыскать его. Если он, бездетный мужчина, вздумает покупать трусики для девочки, любопытные горожане мгновенно начнут его подозревать: сейчас все словно помешались. Не говорят ни о чём другом. В кооперативе, на заправке. Во время работы он надевает наушники, но в обеденный перерыв ему приходится выслушивать эти бредни. Пару раз он обедал прямо у пилы, шеф поинтересовался, что с ним случилось, ведь обед – это для них святое. Все должны собираться в столовой. И никаких отговорок. Он улыбнулся в ответ и поплёлся следом за другими.
Он приказал ей подняться с постели и умыться. Она повиновалась, действуя как автомат: медленно поплелась к раковине, сняла с себя всю одежду. Намылила тело и обтёрлась какими-то тряпками. Надела чистые трусы, полинявшие от стирки, бледно-зелёного цвета, со слоном спереди. Он рассмеялся. Трусы были велики, и она была такая смешная, когда повернулась к нему, худая и бледная, поддерживая за хобот слона на спадающих трусах.
Потом он выстирал её одежду. Гладить не стал, Эмили и так должна быть благодарна. И вот теперь она по-прежнему лежит в одних трусах, одежда валяется рядом с ней на кровати.
– Эй! – грубо крикнул он, открыв дверь. – Ты жива там?
Тишина.
Чёртова пигалица не желает отвечать.
