Наталия Левитина - Интимные услуги
Наверное, когда-то у нее были значительные цели, например сбор пустых бутылок. Но высота жизненного полета неумолимо снижалась, цели мельчали. Теперь собратья, которые охотились по кустам за стеклотарой, казались ей гигантами духа – сильными, целеустремленными, энергичными. Ее же интересовало одно: наполнить желудок, уползти в подвал и уснуть на матрасе под ржавой трубой. А утром – снова в привычную атмосферу овощных обрезков и рваного тряпья. Это была ее жизнь. Благо помойки стали богаче и разнообразнее, а собаки и коты – жестокие конкуренты Саратоги – в ужасе шарахались от нее, стоило громко зашипеть и скорчить физиономию.
Подслеповатые глазки нашарили в углу что-то необычное. Саратога подползла ближе. Это был объемный красочный пакет.
– Диво какое, – зачарованно прошептала бомжиха, – собачки…
Три щенка выглядывали из плетеной корзинки. Саратога заглянула внутрь пакета и охнула от изумления. Там лежало что-то мягкое, пушистое, меховое. Саратога извлекла на свет песцовую шапку с помпонами. Она не помнила, как называется этот мех, но его прикосновения были удивительно приятны и нежны. Саратога по-детски радостно захихикала, стащила свою засаленную ушанку, напялила шапку и завязала деревянными пальцами помпоны. Неземное блаженство охватило ее. Отмороженные уши утонули в тепле, щеки ощущали невесомые прикосновения длинного меха. Саратога засмеялась от радости во весь голос и с удивлением прислушалась: получилось похоже на бульканье воды в чайнике…
* * *Тело скатилось с обочины пригородного шоссе. К утру его наверняка засыпало бы снегом, но именно в этом месте закончился бензин у фиолетовой «пятерки». Водитель Коля Туркин, обдуваемый морозным снежным ветром, метался около умершего автомобиля, отчаянно жестикулируя, призывая коллег поделиться стаканом топлива. Когда он заходил на сорок восьмой круг, фары встречной машины выхватили из снежного мрака что-то рыжее внизу, сбоку… Водитель пригнулся, присмотрелся и увидел рыжую шубу и красный шарф. Следующему автомобилю уже не удалось беспечно проскочить мимо – Коля бросился прямо под колеса, предъявил труп на обочине, слил бензин и помчался к ближайшему телефону…
Если раньше Андрей Пряжников спал только четыре часа в сутки и даже когда спал, испытывал чувство вины, то теперь к черным кругам под глазами прибавилось еще и нервное подергивание щеки. Пятой жертвой маньяка стала московская школьница Елена Волчкова.
Мать четырнадцатилетней девочки, которая в пять утра приехала на опознание, накинулась на Андрея с кулаками – не потому, что знала: он в числе прочих занимается (бесплодно) делом маньяка, а потому, что он стоял ближе всех. Андрей вышел в коридор и врезал ладонью по стене. Беззвучно возникший из-за угла полковник Скворцов мрачно заметил:
– Чем стены дробить, лучше бы ты занялся делом. В семь утра идем к шефу.
Шеф Анатолий Федорович, как обычно, брызгал матом, но не было таких слов, которые могли сейчас выразить отношение Андрея к самому себе. Наверное, он был слишком восприимчив. Не испытывая отвращения или страха, Андрей с профессиональным хладнокровием проводил эксгумацию трупов или рассматривал изуродованные человеческие останки. Но его профессионализм кончился, а самообладание улетучилось, стоило Андрею увидеть глаза матери, у которой убили ребенка. Не один Пряжников занимался таинственным убийцей, целая комиссия опытных детективов зарабатывала себе язву на этом деле, но совестливый сыщик чувствовал себя так, словно в роковую ночь именно он мог спасти Лену Волчкову, защитить ее от маньяка, но не сделал этого из равнодушия или нежелания.
– Ну и что на этот раз?! – бесновался шеф. – Опять ничего? Что, людей не хватает?
– Хватает, – бледнел полковник Скворцов.
– Так сделайте же что-нибудь! – орал Анатолий Федорович. – Есть какие-нибудь факты?
– На этот раз да, – искательно пробормотал полковник.
– Что?
– На этот раз был половой акт. Перед тем как девочка была задушена, она вступила с маньяком в интимные отношения… Теперь у нас есть образец его спермы… – вкрадчиво намекнул полковник.
– Ну и что?
– Ничего, – признался Эдуард Семенович.
– Проваливайте вы оба! Со своими образцами.
– Еще один труп – и вы…
Андрей и полковник Скворцов вышли в приемную.
– Ну, Андрей, осталось взять анализ у всех московских мужиков, сколько их там миллионов, включая приезжих, – и он наш. Я первый согласен изнасиловать баночку.
– Мне не до шуток, – мрачно ответил Андрей.
– Эх, – вздохнул Эдуард Семенович. – Девчонки! Ну почему, почему они такие доверчивые? Я, крепкий мужик, владеющий самбо, с табельным оружием, пять раз подумаю, прежде чем кого-то посадить в свою машину. А они не оглядываясь прыгают в автомобили к незнакомым мужикам. Он ее изнасиловал?
– Нет. Никаких причин полагать, что половой акт был совершен без ее согласия. Он очень аккуратно лишил ее девственности. И жизни.
– Несчастные, глупые девчонки!
– И шеи у них тонкие и горячие, – пробормотал Андрей.
– Что ты сказал? Я не расслышал.
– Да так.
* * *Софья Викентьевна занималась аэробикой. На прошлой неделе ей исполнилось восемьдесят лет. Звонил из Франкфурта внук, поздравил резвую бабулю, а милый мальчик Андрей принес роскошный букет цветов.
Софья Викентьевна качала пресс. Раз-два-три… двенадцать… тридцать один… квартира застрахована… тридцать шесть… чемоданы готовы… сорок два… шляпа с широкими полями куплена – солнце так вредно для кожи лица… путевка заказана… пятьдесят девять… документы оформляются… семьдесят! Уф!
– Что-то стало тяжеловато, – сказала себе Софья Викентьевна, с трудом поднимаясь с промокшего коврика. – Неужели старость?
И взялась за скакалку. Но тут за стеной хлопнула дверь. Софья Викентьевна бросила скакалку, окунула лицо в ароматизированную салфетку, брызнула на себя дезодорантом, поправила прическу и выскочила за дверь.
Андрей не успел даже повесить пальто на вешалку, как раздался звонок. Это была Софья Викентьевна, и в руках она держала подозрительную банку, наполненную жидкостью зеленого цвета.
– Андрюша, я принесла вам мятный отвар. Выпейте на ночь, для успокоения нервной системы!
– А почему вы решили, что мне надо успокоить нервы? – слабо улыбнулся Андрей.
– По телевизору в новостях передавали, что вчера маньяк задушил очередную жертву. Я решила…
Андрей вздохнул.
– Я вообще-то заскочил перекусить чего-нибудь, потом снова уезжаю, – деликатно намекнул он.
– А у меня украинский борщик! – всполошилась Софья Викентьевна. – По рецепту моей мамы. Игристый, наваристый, ложка стоит.
Андрей задумался:
– Борщ – это, пожалуй, хорошо. А мяту… Обязательно эту… это пить?
– Ну, потом решим, – обрадовалась Софья Викентьевна. – Я уже включаю плиту, – пропела она из коридора, – ставлю кастрюлю.
– Мятный отвар для успокоения нервов… – пробормотал Андрей, заглядывая в зеркало. – Вид у меня, однако! Сердобольная Сонечка скоро начнет закидывать в меня реланиум и обильно поливать корвалолом.
* * *У Ника Пламенского была двухкомнатная квартира. Не в центре, но в престижном районе. Была также и новая иномарка, полученная в качестве гонорара от одного автомобильного концерна.
Купив квартиру, Ник сделал евроремонт, друг-дизайнер разработал интерьер в строгой черно-белой гамме, но все усилия архитектора были сведены к нулю неспособностью музыканта поддерживать порядок. Черные элегантные столы на фоне белых ковров и диванов были завалены нотной бумагой, деталями от синтезаторов, книгами, перьевыми ручками. Из черной, замысловатой формы вазы, стоявшей на белоснежной тумбе, выглядывали не белые розы, а рулоны каких-то картин, через край свисало забытое с осени кашне. Черно-белый коллаж на стене служил вешалкой для галстуков, и весь пол был усеян обрывками бумажек и салфеток, торопливо исписанных нотными знаками.
В спальне, чтобы вздремнуть, приходилось долго искать свободную горизонтальную поверхность. Кухня радовала отсутствием каких-либо съестных припасов, если бы здесь хранилась и готовая еда, то наверняка через пару дней кухня превратилась бы в арену буйных тараканьих игрищ. Но композитор подпитывал свои творческие порывы лишь дорогим сухим вином, и, открыв холодильник, можно было обнаружить партитуру фортепьянного концерта Н. Пламенского, а не огрызок гамбургера.
Ник пробежал пальцами по клавиатуре синтезатора, взял ручку и что-то записал в большом нотном альбоме, но тут же швырнул ручку на пол и поискал глазами новую. Он покупал их упаковками, так же как и бумагу – белоснежную, разлинованную долгими линиями нотных станов, умоляющую разукрасить ее черными знаками лиг, фермат, восьмых, диезов, реприз.
Музыка наполняла его жизнь, прекрасные мелодии звучали в голове, но это было и средством заработать на жизнь. Ему приходится продавать свой талант мелко расфасованным – сочиняя рекламные песенки, музыкальные заставки, эстрадные шлягеры. Это отрывает от настоящего творчества, но дает возможность не отказывать себе в элементарном. Квартира, рояль, автомобиль, костюмы за тысячу долларов – он был бы полностью лишен всего этого, если бы не пускал частицу своего таланта в коммерцию. И он так любит музыку, что даже мелкое ширпотребное сочинительство для нужд рекламы доставляет ему удовольствие.
