Семен Клебанов - Прозрение. Спроси себя
— Подсудимый Каныгин!
Невысокий, коренастый, он медленно поднялся и, сцепив пальцы жилистых рук, застыл на месте.
Судья Градова задавала Каныгину те же вопросы. Он отвечал тихо, часто откашливаясь, отчего слова вылетали отрывисто и были не всегда понятны. Федор Степанович, верно, и сам чувствовал это, пытаясь иной раз повторить ответ, но сбивался и умолкал, не сводя глаз с судьи.
Затем Градова начала читать обвинительное заключение.
Алексей слушал рассеянно — он знал каждый его пункт, да и копия заключения лежала перед ним. Щербак на минуту забылся и вдруг чутко услышал, как слабо поскрипывают вокруг него стволы старых сосен от ветра, и увидел над собой хмурое, дождливое небо.
Градова, закончив чтение, спросила подсудимых, понятно ли им обвинение, и, получив утвердительный ответ, сказала:
— Подсудимый Щербак, вы признаете себя виновным?
СТРАНИЦЫ, КОТОРЫХ НЕТ В СУДЕБНОМ ДЕЛЕНа исходе того дня, когда Снегирев заканчивал следствие, он спросил Щербака:
— Вы признаете себя виновным?
Алексей знал, что рано или поздно придет час, когда Снегирев прямо спросит его об этом, и ему казалось, что он готов к ответу давно, с самого начала следствия. Но, услышав вопрос, почувствовал неровный стук сердца.
— Признаете себя виновным? — повторил Снегирев.
Щербак молчал. Виновен ли он в том, что стихия оказалась сильнее его?
Снегирев в эту минуту курил и думал совсем о другом: Соня, его девятнадцатилетняя дочь, недавно уехала в Ленинград учиться и накануне его отъезда в Сосновку прислала письмо, в котором сообщала, что выходит замуж. Что произошло с ней, если, едва прожив два месяца в чужом городе, она совершает такой опрометчивый шаг? Снегирев понимал, что многое может стать непоправимым, если он немедленно не поедет к дочери.
Сидя в маленьком рабочем кабинете Щербака, следователь тихо постукивал худыми пальцами по стеклу, под которым лежал график хода лесосплава.
— Я вас спрашиваю, Алексей Фомич, — напомнил о себе Снегирев, в который раз разглядывая настенные часы с выщербленной инкрустацией — наследство былой конторы лесопромышленного купца Саввы Кузюрина.
Часы гулко пробили семь раз.
Алексей прислушался. Знакомый бой вдруг стал чужим, угрожающим, будто отсчитывал срок заключения.
— Не знаю, — ответил он.
Снегирев усмехнулся:
— Так кто же тогда знает?
— Возможно, вы установите…
— Право, вы чудак, Алексей Фомич, — беззлобно сказал Снегирев и, не найдя в карманах папирос, прикурил окурок, лежавший в пепельнице. — Обвинение предъявлено вам, и вы должны ответить мне. Таков порядок, если хотите.
— Не знаю, — повторил Алексей.
— Опять двадцать пять, — Снегирев начал быстро перелистывать материалы следствия. — Тогда давайте вернемся к фактам… Пятьсот тысяч кубометров леса вынесло в Волгу?
— Было, — тяжело согласился Щербак.
— Из-за этого три дня речной флот стоял?
— Стоял.
— Запань разрушена?
— Да, — тихо сказал Алексей.
— Столовая и общежитие сгорели?
Трусость была неведома Алексею, но в ту минуту страх начал закрадываться в его душу, и он, пожав плечами, не протестуя, глухо ответил:
— Да. Только почему, никак не могу понять.
— И мне пока неясно. Но известно одно: в результате аварии причинен убыток. Почти в миллион рублей. Вы с этим согласны?
Алексей встал с табуретки и подошел к окну, за которым был виден небольшой поселок, где он долго жил и узнал сплавную науку.
— Так смешно же отрицать свою вину, — слышал он утомленный голос следователя.
Снегирев неожиданно представил Щербака в роли капитана, чей корабль врезался в риф и ушел на дно, и очевидно, по вине самого капитана. Но за ошибки надо платить. Щербак, видимо, не понимал этого, что больше всего раздражало Снегирева.
— Вы были начальником запани, и вы за нее отвечаете, — сказал он.
* * *Солнце светило в окно, слепило глаза Алексею. Он прикрывал их ладонью, и со стороны казалось, что ему стыдно смотреть на людей.
— Подсудимый Щербак! Вы признаете себя виновным? — спросила Градова.
— Да, — шумно выдохнул Алексей и только потом торопливо поднялся со стула. — Признаю.
— А на предварительном следствии что вы ответили?
— Я тогда сказал, что не знаю.
— Почему?
— Не успел еще во всем разобраться. Тогда на меня навалилось все сразу.
— А теперь?
— Остыл. Разобрался, что к чему.
— Во всем?
— Не могу утверждать. В причинах аварии разобрался. А вот как возникли пожары?.. — Алексей пожал плечами, задумался.
— Пожар — следствие аварии, — спокойно заметила Градова. — А вас обвиняют по статье…
— Я понимаю формулу обвинения. Отвечаю: виновен. Я думаю не о судебных статьях. Я был начальником запани. Мне ее доверили. И я должен отвечать за катастрофу. Поэтому признаю: виновен. Такова моя статья.
Алексею показалось, что судья довольна его ответом, потому что тут же прекратила задавать вопросы.
И, уже опустившись на стул, он подумал, что, видимо, зря отказался от защитника — сразу возникли сложности судебного процесса, в юридических тонкостях которого он плохо разбирался.
Каныгин сосредоточенно ждал, когда судья вызовет его. Он нередко слышал житейскую мудрость: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся», но всегда воспринимал ее как присловье, не имевшее к нему никакого отношения.
— Подсудимый Каныгин! — сказала Градова. — Признаете себя виновным?
Каныгин медленно встал, неторопливо одернул пиджак и ответил:
— Не признаю. — И, усомнившись вдруг, что ему не поверят, откашлялся и добавил: — Я всегда говорил, что не виновен.
— Садитесь, — сказала Градова и снова вызвала Щербака. — Сколько лет вы работаете на запани?
— Около двадцати.
— Вы говорили, что окончили летное училище. Какую получили специальность?
— Летал.
— В гражданской авиации?
— Нет. Я был военным летчиком.
— С какого года?
— С тридцать девятого.
— На фронте были?
— Воевал, — просто ответил Щербак.
— С какого времени?
— С первого дня войны.
— Имеете правительственные награды?
— Да.
— За что награждены?
— За выполнение боевых заданий командования.
— Какие имеете награды?
— Разные, — с раздражением ответил Щербак, не от злости, а от грустного сознания, что он вынужден безропотно отвечать на бесконечные вопросы.
— Уточните, пожалуйста.
— Два ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны и Красной Звезды. Медали «За оборону Севастополя», «За оборону Кавказа» и «Партизану Отечественной войны».
— Значит, в партизанском отряде воевали?
— Не довелось.
— Вот как? — удивилась Градова, подумав о горестном времени, о войне, где она была солдатом. — Как же вас наградили партизанской медалью?
— За помощь партизанам.
— В чем она выразилась?
— Летал в партизанский отряд.
— Какой?
— Разве теперь вспомнишь…
— И района не помните?
Щербак молчал, поглаживая перекладину барьера теплыми ладонями. Потом встревоженная память подсказала ему:
— Кремневка. Да, по карте это был квадрат Кремневки. Садился по сигналу костров…
— Когда это было?
— Столько лет прошло…
— Постарайтесь вспомнить, пожалуйста.
Кремневка была памятна судье, забыть о ней она не могла никогда.
Интерес Градовой к его полету в партизанский отряд озадачил Алексея. Он не мог понять, чем, собственно, вызвано такое внимание к событию давних лет, не имеющему никакой связи с нынешним судебным следствием.
— В сорок третьем году. Холодно уже было. Выходит, осенью. Вывозил раненых.
— Куда вы их доставили?
— В Тамань.
— В Тамань? — повторила Градова. — Хорошо помните?
— Там был аэродром. Но мне кажется, это к делу не относится.
Градова подняла на него настороженный взгляд.
— Суду важно все, что связано с вашей биографией.
На столе перед ней лежали три пухлые папки, где по служебной необходимости были собраны все материалы, касающиеся аварии на запани. А за ними стояли люди, обвиняемые по определенной статье Уголовного кодекса и, как показало предварительное следствие, виновные в аварии, крупнейшей за последние сорок лет в их крае. Однако совершенно неожиданно рядом с официальными, строго пронумерованными страницами судебного дела возникли события, неразрывно связанные с жизнью самой судьи.
ПамятьПартизанский отряд, где Мария Градова была радисткой, едва отбил упорную атаку врага. Похоронив убитых, отряд в сумерках поздней крымской осени перенес тяжелораненых к своему аэродрому. Мария в полузабытьи лежала на окровавленной плащ-палатке.
