Джерри Сайкс - Лондон. Темная сторона (сборник)
Шлепок вроде этого согрел бы меня, думал я, бредя берегом Темзы в направлении своей холостяцкой норы. По пути домой я вспоминал всех поросших дерном моих собратьев-земляков. Теперь-то они поняли небось, что я не вернусь обратно на мою пуховую перину. И великий ужас разлился по родному краю. Эти безмозглые бедолаги понятия не имеют, для чего мне на самом деле вздумалось наведаться в Лондон. Меня пробирала радостная дрожь, когда я представлял у себя в голове примерно такой репортаж: « Лондонское задание. Министр Британского кабинета застрелен наповал террористом из ИРА. Осуществить этот дерзкий теракт было крайне сложно, одно неверное движение могло привести к гибели террориста прежде, чем он попадет в цель». Я ласково погладил рукоятку моего «смита и вессона 686», четыре дюйма; он такой ухватистый, так уютненько покоится на дне кармана моей куртки – новехонькой курточки из мягкой черной кожи. Стандартное облачение для террориста, спору нет, но удобно и, как-никак, стильно. Именно так одевался обеспеченный средствами волонтер осенью в середине 70-х.
– Выйти из машины, – услышал я свои слова. – Этот драндулет реквизирован для нужд Ирландской Республиканской Армии. Меня называют Эммет – раз и готово, приятель. Ибо мне всегда хватает одного выстрела.
Огромная полная луна разбухла в небе над газовой станцией. Она смахивала на лучший в мире шар для полетов в стратосферу. Старикан знал песенку о луне. Я хорошо ее помнил, там есть такие слова: «Луна над спелыми хлебами. Видишь, Молли?» Я как-то слышал, как он пел эту песню пожилой даме, ночью на кухне вскоре после Рождества, давным-давно. Или мне так показалось. Затем я уснул, как следует, натянув на себя свою отменную курточку.
А потом я укатил. На поезде. Чух-чух-чух, до самого Эпсома в Сэррее. Ну и пристанище там у меня оказалось! Клуб для отставной козы барабанщиков, честное слово. Сколько бы вы там насчитали усов, как у Джимми Эдвардса? Я так насчитал семнадцать. Большущие растения в горшках и женщины-вамп. Эпсомская Ассоциация Мертвецкая Заря. Сидят себе и чешут языками о подагре и бегониях.
– Вас не слишком интересует работа, не так ли? – сказал босс, застав меня дрыхнущим под ящиками. Проснувшись, я тупо таращился по сторонам, разглядывая настенный барометр, показывающий «Переменно», пташку на каминной полке, погрузившую клюв в баночку, и чудненькую сияющую кожаную мебель с пуговками.
– Это кажется невероятным, но, похоже, вы не испытываете ни малейшего стыда.
Я ничего не собирался ему отвечать. Махони, мой непосредственный командир, всегда твердил, что при аресте надо сосредоточить внимание на пятнышке на стене. Босс выпалил:
– Вон отсюда!
Ну и хватит мне играть в ковбоев. К тому времени, когда я вернулся в Лондон, я был на пределе. Перед Уимпи я увидел женщину, по лицу у которой текла кровь; ее уводил прочь мужчина в дождевике. Без всякой причины я стоял с минуту, глядя в витрину лавчонки по прокату теликов. Тип на экране разглагольствовал: «Я как раз выходил из своей конторы, когда услышал жуткий грохот». Полицейские ревели: «Будьте добры очистить район». Одна за другой закрывались пивные. Я слышал, как кто-то, пробегая мимо, вопил: «Ах, ублюдки!» Я спрятал лицо и нашел дешевую гостиницу. «Лондонское задание». Так называется моя книга. Книга, которую я выдумывал, когда не мог уснуть. На обложке книги изображен я. Я одет в парку, и вид у меня мрачный и злобный. Позади – таинственные холмы древней земли. Старожил этих мест, стоящий рядом, спрашивает: «Сколько времени?» Времени? Грянули времена Гога и Магога, мой друг, когда туча накрыла солнце, и луна больше не дает больше света.
Я вычитал эти слова в Гидеоновой библии, ее оставил в моем шкафчике старый бродяга. Он, видать, был здорово несчастен, я слышал, как он рыдает. Не знаю уж, с чего, но его плач навел меня на мысли о папе и маме. Я встал, чтобы их лица прекратили возникать у меня перед глазами, и увидел их обоих. Они стояли, держась за руки.
– Ма, – ахнул я. – Па.
Они были одеты точь-в-точь как на старинных фотографиях. На стене моего гостиничного номера висела картинка с видом лондонского танцзала; это изображение как-то странно вторглось в мою реальность. На картинке был не современный танцзал, а поры 40-х или, может, начала 50-х годов. Он назывался «Пале», и череда огоньков плясала над головами посетителей. У всех на фотографии были цветущие лица. Казалось, будто они только что выиграли по-крупному. Я никогда не встречал людей, которые бы так светились от счастья. Моему внутреннему зрению представлялись пальмы, поверх южного океана, намалеванные на заднике танцзала, и парочка, кружащаяся в вальсе. У него набриолиненные волосы, у нее на лацкане приколота большущая брошь.
– Я люблю тебя, – услышал я ее слова.
Это было за год-другой до моего рождения, во времена прославленного детектива Лустгартена, когда все авто были черными и пузатыми, и никто не выражался от души и не посещал грязные лавчонки, освещенные неоном. Тогда каждый был счастлив, ибо война, наконец, кончилась. Мы не участвовали в войне. Имон де Валера удержал нас от этого. Старикан боготворил де Валера. Непрерывно о нем говорил. Вероятно, он и сейчас, в момент, запечатленный на этой фотографии, о нем говорит. Ей. Но ее не интересует история. Ей интересны его поцелуи, они для нее важнее всех исторических событий на свете, к ним можно бесконечно возвращаться в воспоминаниях.
Двери танцзала распахнулись, в ночь начали выплывать парочки: прелестные белые платья и старомодные серые костюмы с большими лацканами.
Ма откинулась на капот машины. Она обвила любимого руками и говорила, что в мире нет ни одного пустяка, который волновал бы ее. Ветерок уносил ее смех в неведомые дали, и я слышал, как она повторяет, что история – это сплошная лажа и что единственное сколько-нибудь важное событие – это когда двое любят друг друга. Он спросил ее, могла бы она полюбить англичанина. И она ответила: да, если бы этим англичанином был он. Никогда в жизни они так не смеялись, как при мысли, что ее супруг Том Спайсер вдруг взял и оказался бы англичанином.
– Лондон, – прошептала она так, что все лондонские пейзажи представились мне сказочным звездным дворцом. Песни, которые я лишь смутно помнил, казалось, вспомнились целиком и обрели совершенно новую жизнь, изливаясь из великолепных белых зданий, сложенных из массивного портлендского камня. Я подумал, что на Беркли-сквер наверняка пел соловей, и мне сразу стало хорошо, ведь я знал, что папе когда-то нравилось соловьиное пение. Когда-то, не теперь.
– А если нет? – спросил он, приподняв ее бледный подбородок.
– «Звездная пыль», – улыбнулась она, и я знал, что она намекает на Короля Коля. В ее глазах отражалось мерцающее небо Лондона.
Когда я снова взглянул на них, они стояли в некоем неведомом мне уголке города, и над ними словно нависала тревожная тень какой-то угрозы. Я хотел отогнать ее, но мне никак не удавалось это сделать. Ма была поражена, как никто на свете, когда он занес кулак и ударил ее по лицу. Пятнышко крови плыло по Темзе. Где-то далеко я увидел мигающие буквы «ЧИНЗАНО». Они вспыхивали и гасли. Вспыхивали и гасли. Вспыхивали и…
Я услышал крик.
Проснулся.
Мне не удалось снова заснуть.
Полдень.
Пока я шел в кафе Джо, одна-единственная мысль заполняла мой мозг. Танцзал, который называется «Пале», с цветной чередой огоньков над дверью, и есть мое «Лондонское задание». Клянусь, я во что бы то ни стало отыщу это здание или погибну в пути. Я улыбнулся, подумав о Махони и его реакции. Он стоял у окна в штаб-квартире, сложив руки, и не мигая глядел на улицу.
– Тебе дали особое поручение! – рявкнул он. – И оно не имеет ничего общего со всякими паршивыми танцзалами!
Я достал револьвер и выложил его на стол.
– Ладно, – ответил я. – Тогда я выхожу из игры.
– Ты выйдешь из игры, когда я тебе разрешу, – отозвался Махони. Я видел, как бьется жилка на его шее. Все прошлое лето Махони провел в боевом отряде, который вызвал изрядную суматоху. Он был легендой движения. Его лондонские подвиги вошли в историю. Для него не стало бы проблемой справиться со мной и воздать мне по заслугам. Например, записать на пленку мое признание и оставить меня в какой-нибудь дрянной килбурнской квартирке с натянутым на голову черным пластиковым мешком.– Организация важнее любого отдельного человека, – сказал он. – И любого, – он фыркнул, – паршивого танцзала.
Я допил чай, поднялся со стула и выбрался из заведения Джо на улицу. «Важнее любого танцзала». Любого, но не этого, Махони. Не этого.
Я ненадолго присел в Сквер-Гарденс в Сохо. Рядом со мной на скамье лежала какая-то газетенка. С первой полосы на меня глядел бомбист ИРА с длинными волосами и небольшими баками. Я встряхнул газетку и вздохнул. Ну и устал же я. Было слышно, как неподалеку гудят автомобили. Я пробрался в кино и попытался отвлечься от дурных мыслей. По закону подлости первым делом я увидел там Эдгара. Он улыбался мне с экрана. Откуда он мог узнать, что я в городе, с горечью подумал я. Неужели я плохо спрятался, и моя маскировка оказалась никуда не годной? Нет, это невозможно. Даже этот великий детектив из «Ступеней Правосудия» не смог бы справиться с такой задачей и обнаружить меня. Я слегка расслабился, наблюдая, как Эдгар разгуливает по экрану, вспоминая все его знаменитые дела: «Загадка догоревшей свечи», «Расследование на ферме Медвяная Роса», «Ивовые убийцы».
