Екатерина Островская - Заповедник, где обитает смерть
– У тебя что, грудь силиконовая?
Такие глаза сделал, словно крокодила потрогал. Все мужики сволочи. Муж просил, подбивал меня на операцию, дал деньги. А потом каждый раз смеялся: «Как будто регбийный мяч в руке, то же самое ощущение»…
«Ну, – думаю, – Ванечка, ты сам себе приговор подписал, а твой швейцарский депозит станет моим, только храниться на нем будет огромная сумма». А он книжечку записную достал – здесь, мол, номер счета, фамилия банковского офицера, коды и пароли. Открыл и показал. Поехали мы в город на двух машинах, причем в объезд через Приозерскую трассу, чтобы с вами не столкнуться случайно. Только свернули с дороги, проехали немного, я фарами помигала. Он остановился. Подошла к нему, стекло оконное опустилось, я поцеловала Ванечку на прощание, достала пистолет и выстрелила. Потом вытащила из его кармана книжку, сфотографировала Вампира на телефон и поехала дальше. Может быть, ничего этого и не было бы, если бы я уже тогда точно не знала, кто такой Чех. Или, правильнее сказать, кто такая наша Верочка. Кстати, очень хорошие снимки получились, вы смогли, наверное, оценить.
Волошин уже не пытался справиться с лентой, лежал спокойно и размышлял, сможет ли ногой выбить из рук Эммы пистолет. Пожалуй, нет. Но если она поднимется с кресла, он сможет опрокинуть ее на пол. В этом случае есть шанс, что оружие вылетит, упадет в сторону, тогда можно попытаться вскочить на ноги, не дать подняться Эмме и крикнуть Вере, чтобы хватала пистолет. Правда, сбить с ног утонченную блондинку, может не получиться, она успеет выстрелить, да и подняться с пола со связанными за спиной руками – тоже отнимет время. Но все-таки это единственный шанс.
– Потом мы с мужем узнали, что наш партнер сам в игру включился, – продолжила Эмма. – Назвался Горцем. Мужу объяснил, что это для гарантии. Мол, его люди кого надо отстреляют, чтобы игра не затянулась. Тогда я все поняла и поспешила уехать. Но удача на моей стороне, – улыбнулась Эмма. – Вскоре нового немца убивает в Оберхофе какая-то отмороженная спортсменка. Мой муженек испугался, звонит мне: «Я – следующий, давай хоть какие-то деньги снимем: я его пароль знаю, скажи мне свой».
Что я, дура, что ли? Дарить придурку свои денежки! Объяснила ему популярно, что Вампир и Минтон – главари русской мафии, и если он попытается их кинуть, то не пройдет и недели, как его найдут, со дна моря достанут и будут долго мучить. Пусть не волнуется – у меня все под контролем: в нужное время мои люди обоих ликвидируют. «У тебя есть какие-то люди?» – кисло спросил он.
Поверил, придурок. Но на всякий случай я решила изменить свой пароль доступа к общему счету. Думаю, какой бы придумать, чтобы муж не мог его просчитать. Он ведь по взлому компьютерных программ хороший специалист.
А тут как раз Ваня примчался со своим швейцарским счетом. Будем, говорит, жить в добром мире. Что-то там про шестую заповедь вещает – «Не убий», дескать. Говорит мне: «Наш мир будет как заповедник. Представляешь? Заповедник номер шесть». Вот, думаю, хорошая комбинация знаков для нового пароля. Какие бы программы для его определения муж ни запустил, ему трудно будет.
– Ты нас убьешь? – спросила Вера.
– Подумаю. По идее, надо бы, но вы мне так помогли, что это было бы несправедливо. Не будь вас, ничего бы не получилось.
Эмма перекинула ногу на ногу и задумалась:
– А может, и убью. Справедливо или нет – это все рассуждения для неудачников, верящих в благородство. В конце концов, вы свидетели, а свидетели для того и существуют, чтобы в нужный момент умереть.
– Что же ты медлишь?! – крикнул Алексей, надеясь, что Эмма все-таки встанет с кресла и сделает хотя бы один шаг в его сторону.
– Может, мне помучить вас хочется. Может, мне поговорить с вами охота. А то шесть лет прожила за границей, в мерзкой Англии – там и поболтать не с кем. А убивать вас мне, может быть, и не придется: вы оба сразу сами умрете, когда увидите, как я миллиард с хвостиком на свой счет переведу. Ваш, между прочим, общий миллиард.
Эмма включила компьютер, но пистолет продолжала держать направленным в грудь Волошина.
– Вы даже не можете себе представить, сколько это! Миллиард!
– Деньги – не самое главное в жизни, – тихо произнесла Вера.
– Ага, – кивнула Эмма. – Так все неудачники говорят. А сами могут за тысячу совершить любую подлость, любое преступление. У богатых никто не спрашивает, есть ли у них честь и совесть – к ним приходят… нет, приползают и просят в долг.
– Иван тоже так считал, – сказал Волошин. – Только перед смертью понял, что важнее денег – жизнь. И любовь дороже денег. Ведь он любил тебя…
– Что ты заладил: «любил, любил!» Дурак он! И ты тоже! – разозлилась Эмма. – Без денег не жизнь. Ты так говоришь, потому что не знаешь, что такое нищета. Когда моя мамашка-училка говорит каждый вечер: никому не давай поцелуя без любви. А что делать, если на меня никто не смотрит? С любовью или без? Я для всех пустое место. У девочек в классе шмотки импортные, плееры и мальчики, от которых за километр жевательной резинкой прет. А я тощая и плоская, как пятиклассница. И все равно я лучше всех. Только имя мне мать дурацкое придумала – Эмма! Начиталась Флобера, а кому он нужен? Вся молодежь тогда зачитывалась «Интердевочкой». Мы тогда все восхищались: вот жизнь у проституток! Действительно, классная работа: занимаешься любимым делом, а за это еще деньги платят! По двести долларов за ночь. А у мамашки моей по официальному курсу двадцать пять баксов в месяц, а кто его видел, официальный-то? А по черному курсу тогда, в девяностом, это было…
Эмма замолчала, словно вспоминая. Но вспоминать, видно, не очень хотелось.
– Как мне тогда нищета надоела! Мать как-то к подруге уехала, звонит оттуда: «Эммочка, доченька! Я, наверное, сегодня домой не вернусь – ты уж одна побудь, милая». Подружка у нее – та еще, такая же разведенная. Мужиков, поди, затащили. Я же не дура, все понимаю. Мне без любви, значит, нельзя, а ей можно. Ну, погоди, думаю: у меня вся ночь впереди. Мать, наверное, считала, что я к школьным экзаменам готовлюсь, если она вообще обо мне вспоминала. А я надела ее туфельки на шпильках, юбочку велюровую, сверху блузку нейлоновую – гадость неимоверная. И отправилась к гостинице «Прибалтийская» иностранцев ловить. Не двести долларов, так хоть сто дадут. Подхожу, а двери стеклянные передо мной сами разъезжаются, я шаг назад, и они опять закрываются; вперед – снова проход открыт. Так и топталась на месте, боюсь зайти. Тут как раз автобус подъехал, какие-то иностранцы прошли мимо. Один притормозил, посмотрел на меня: «Хочешь, в баре посидим?» – спрашивает. Я киваю, а мне хочется только одного – чтобы скорее все произошло. Взял он себе водку с мартини, а мне бокал шампанского. От волнения я его почти залпом осушила, как пепси-колу. Иностранец смеется, коктейль свой не допил, подошел к стойке, взял бутылку шампанского и говорит: «Ну, пойдем в мой номер». В лифте спросил: «Сколько ты берешь?» А у меня ничего не задрожало от унижения или страха, даже, наоборот, обрадовалась и отвечаю: «Двести долларов».
– О’кей, – спокойно согласился иностранец.
Только по пути в его номер он встретил в коридоре приятеля и его тоже пригласил. Не скажу, что все мне очень понравилось, но заплатили четыреста баксов, и счастье мое было невозможно описать. Во-первых, женщиной стала, а во-вторых, кучу денег заработала. Под утро спустилась в фойе, и на выходе меня взяла спецслужба. Завели в служебную комнату, как раз возле того бара, где мы с Винни сидели, открыли мою сумочку, нашли доллары.
– Ну, шо, девочка, – говорит их старший, – влипла ты. Восемьдесят восьмая статья те светит, часть вторая от восьми до пятнадцати с конфискацией.
Составили протокол, я расписалась под показаниями. Поначалу крепилась, но потом, когда сказали, что в школу сообщат, разревелась, хотя это не страшно было – наоборот: девчонки из класса узнали бы, что меня за проституцию в «Прибалтийской» прихватили, да еще четыреста долларов при мне нашли, умерли бы от зависти. Испугалась я другого: через пятнадцать лет выйду из тюрьмы – мне будет почти тридцать два, кому я, старуха, буду нужна.
Пожалели менты мои слезы, разделили мои доллары на троих, а потом и меня поделили между собой. После чего вытащили меня чуть ли не на руках, но только не через главный вход, потому как я уже идти не могла. Смотрю – Финский залив передо мной плещется, но дойти до него сил нет. А так хочется искупаться, чтобы смыть с себя всю эту мерзость… Тут фонтаны заработали. Там такой перед рестораном большой водоем и фонтаны вдоль гранитных бережков. Залезла я в него в своей юбочке велюровой, сижу в воде и реву, как дура. А чего реветь?…
Эмма откинулась на спинку кресла, погладила шубу и улыбнулась.
«Она – больная, – пронеслось в голове Волошина, – сумасшедшая! Кто про себя такое расскажет? А эта улыбается и пистолетом поигрывает. Точно убьет. Застрелит и Веру, и меня. Что-то надо делать, что-то говорить, отвлечь…»
