Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание
По моему указанию Прокопчик не без брезгливости поднял мальчишку за плечи и усадил рядом с Мерином. Беднягу колотило. Он попытался было отодвинуться от своего недавнего партнера, но был тут же бдительным Прокопчиком возвернут обратно.
― Снимай так, чтоб видно было обоих, ― сказал я.
― Что… чего вы хотите? ― прорыдал паренек, стыдливо загораживая ладонями лицо.
― К-короткое интервью, ― пояснил Прокопчик, легонько ударяя его по рукам. ― И не верти г-грабками, а то тоже свяжем. Загораживай лучше, вон, срамное место. Правилами не возбраняется.
И тут наконец впервые подал голос Мерин. Глухо, как с перепою, пробурчал:
― Оставьте ребенка в покое. Он-то здесь при чем?
― А-а! ― со злым энтузиазмом немедленно взъярился Прокопчик. ― Л-любишь детей, да? Ну как же ― ц-цветы жизни! А этот какой-то особо… р-распустившийся!
― Не кричи, соседи раньше времени сбегутся, ― остановил я его и повернулся к парню: ― Как тебя звать-то?
― М-и-и-и-ша-а-а…
― Миша. А фамилия есть?
В ответ он только еще больше залился слезами. Но Прокопчик уже нагнулся за брошенными в угол худенькими джинсами, нашарил в них паспорт и продекламировал:
― П-перов Михаил Вадимович! Так… год рождения… Четырнадцать лет п-пионеру-герою! Гайдар-то в его годы еще только взводом командовал!
И добавил с отеческой укоризной:
― Т-такой зеленый, а уже г-голубой!
Мерин отчетливо скрипнул своими лошадиными зубами. Но Прокопчик, охотно принявший на себя инициативу, прикрикнул на него:
― У тебя г-глисты, что ли? Сиди тихо, дыши п-порами!
А потом вкрадчиво поинтересовался у Миши:
― И сколько, ты говоришь, он тебе п-платит за сеанс?
Но поскольку Перов молчал, а вернее, еще пуще заходился в рыданиях, Прокопчик гаркнул и на него:
― Или скажешь, это у вас ч-чистая, ядрена вошь, любовь?
― Первая, ― поддакнул я и показал подбородком в сторону Мерина: ― А у этого, видать, последняя…
― Ну, сколько? ― напер еще больше Прокопчик.
Но поелику Миша продолжал молча всхлипывать,
пришлось вступить в разговор мне.
― Не хочешь говорить ― не надо, ― пожал я плечами. ― Скажи тогда одно: сначала вызвать полицию, а потом завуча, или наоборот?
― Сволочи! ― проскрежетал Мерин с ненавистью. ― Чего над парнем издеваетесь?
― Ну, ты-то у нас Ян Амос Каменский, сразу в-видно! Воспитатель п-подрастающего поколения, М-макаренко хренов! ― радостно почти пропел Прокопчик и снова грозно оборотился к малолетнему Перову: ― П-последний раз спрашиваю: сколько?
― Три… три… триста… ― услышали мы сквозь рыдания.
― Истязающее м-мало, ― горько прокомментировал Прокопчик. После чего критически осмотрел оставленные хлыстом на крупе Мерина полосы и заметил: ― В-впрочем, я и за меньшие б-бабки так его отделаю ― на ж-живодерне не примут!
― Это как-нибудь в другой раз, ― охолонул я своего помощника. ― А пока отведи мальчишку в ванную, пусть умоется, оденется и заодно подумает над своим поведением. Нам тут покамест надо о нашем, о девичьем, побалакать.
Мы остались одни.
― Хотим задать тебе пару вопросов, ― сказал я.
Мерин смотрел сквозь меня совершенно пустыми глазами, поэтому я на всякий случай поинтересовался:
― Тебя тоже пугать? Или и так все ясно?
― Задавайте свои вопросы… ― пробормотал он, равнодушно дернув плечами.
― Ага, зададим, ― кивнул я. ― Про все, что давно хотели узнать, но боялись спросить.
Но ни одного вопроса мне задать не удалось.
Все дальнейшее произошло как бы одновременно. Хотя, вероятно, события и развивались в определенной временной последовательности, делали они это столь стремительно, что человеческий глаз был не в состоянии разделить мелькающие перед ним кадры.
Прокопчик, оставивший малолетнего Перова в ванной приводить чувства в порядок, показался на пороге комнаты с широкой плотоядной улыбкой на лице, свидетельствующей о его нетерпеливом желании принять активное участие в допросе Мерина.
Где-то в глубине коридора раздался громовой треск и немедленно последовавший за ним грохот.
Все тот же Прокопчик все с той же ухмылкой обрел вдруг ускорение, совершенно невозможное для только что находившегося в полном покое тела и ринулся вперед, к противоположной стенке, словно мяч, получивший чудовищный пинок от невидимого футболиста.
Весь футболист еще оставался невидимым, хотя в дверном проеме вслед за улетающим Прокопчиком показалась нанесшая удар нога в высоком армейском ботинке так, примерно, сорок шестого размера.
Нога эта не успела опуститься на пол, а Прокопчик уже парил в воздухе, широко раскинув руки, как парашютист в затяжном прыжке. И что интересно, улыбка все еще сияла на его лице.
Мерин мог бы испытывать что-то, похожее на злорадство: в определенном смысле новые незваные гости точно так же обломали кайф нам, как только что мы ― ему. И тоже на самом интересном месте. Но особой радости на его морде не было заметно даже после того, как полет Прокопчика бесславно оборвался у чугунной батареи парового отопления с грохотом, усугубленным разлетевшимися в стороны костылями.
Комната мгновенно заполнилась людьми.
Вообще, происходящее больше всего характеризовалось именно этим определением. Мгновенно новые посетители, все сплошь в масках и камуфляжной форме, нацепили на Мерина давешнее серебристое платьице и поволокли его к выходу. Мгновенно обратали и меня: не успев оглянуться я тоже оказался в наручниках, грубо влекомый наружу. Столь же скоро и нелицеприятно поступили с беднягой Прокопчиком: краем глаза мне было видно, как и его выносит из квартиры парочка пятнистых амбалов.
Когда, дробно топоча, наша необычная кавалькада проносилась по темной лестнице, одна из дверей на площадку отворилась, мелькнуло подслеповатое лицо, и я услышал испуганный женский голос:
― Батюшки-святы! Говорили два бомжа, а с ними еще и бомжиха!
На улице перед подъездом нас ожидали два шикарных «воронка» в виде черных квадратных «гелендвагенов». При появлении нашей живописной группы их двери гостеприимно распахнулись, готовые принять нас в свое темное и ничего хорошего не сулящее нутро. Но, видать, Всевышний находился сегодня в игривом настроении, потому что третий раз подряд за последние полчаса крутанул рулетку в обратную сторону: разбрызгивая свет из мигалок, слепя фарами и дико завывая, в конце переулка показались сразу две патрульные машины.
Надо отдать им должное: наши бравые похитители продемонстрировали профессионализм, восприняв поворот судьбы без паники. Не проронив ни слова, они просто синхронно выпустили меня из рук, а один из них ударил кованым ботинком по моей левой лодыжке, да так ловко, что я колодой повалился на асфальт. Одновременно с этим ребятки бестрепетно выхватили из-за спины короткие автоматы, которые тут же принялись плеваться огнем в подъезжающих полицейских.
Во время следующей сцены я лежал на тротуаре, в буквальном смысле не чуя ног, со скованными за спиной руками, осыпаемый раскаленными гильзами. Сами понимаете, из такой позиции много не разглядишь. Но зрелище было настолько любопытным, а страх попасть под перекрестный огонь таким большим, что я сумел отчаянным усилием пару раз перекатиться и прижался к дому.
Не думаю, что там было намного безопасней. Но обзор улучшился. Тем более, что посмотреть было на что.
В патрульных машинах как будто тоже оказались готовы к такому развитию событий. Высыпав наружу и укрываясь за капотами и багажниками, полицейские открыли ответный огонь. Из уютного кресла в кинотеатре все это смотрелось бы весьма увлекательно, полностью отвечая требованиям гангстерского жанра. Но я был не в кинотеатре, а прямо посреди этого дивного Чикаго ― пули свистели надо мной, вышибая из стены куски колкой штукатурки.
Камуфляжный здоровяк рядом со мной ойкнул, схватился за живот и опустился на колено. Другой выронил автомат и ткнулся головой в колесо джипа. Одна из полицейских машин, громко фыркнув, как недовольная кошка, пульнула вверх языком пламени из бензобака. И тогда, перекрывая грохот стрельбы, кто-то из камуфляжных, видно старший, заорал, отдавая вполне в данном случае уместную, но какую-то не совсем военную команду:
― Атанда! Ноги делаем! Всех в тачку!
Пятнистые подхватили раненых, потом я увидел, как, взмахнув серебряным крылом, в «гелендваген» полетел все еще скрученный собственной проволокой Мерин.
А потом я увидел Прокопчика. Во всей красе.
Наши похитители то ли забыли, то ли поленились сковать хромого, да еще находящегося в бессознательном состоянии инвалида. И он им показал, что такое жажда жизни. Как только пришел в себя.
Нет, мой помощник не стал вступать в неравную схватку с превосходящим силами противником. Он разумно предпочел ретироваться ― в сторону, противоположную полю битвы. И скажу вам, даже несмотря на всю безнадежность моего собственного положения, я следил за этим забегом как завороженный.
