Юлия Латынина - Стальной король
Денис хладнокровно сунул руку в карман Кунака и вытащил оттуда ключи от машины и радиотелефон. Спустя пять секунд беленькая «девятка» рванула со двора и растаяла в сгущающихся сумерках.
У моста через Осинку Денис свернул вправо и выскочил из автомобиля. Спустя минуту он стоял на бережку, и его неудержимо рвало.
Он вот уже десять лет не убивал человека, и он никогда не убивал людей в мирное время.
Отблевавшись, Денис спустился к реке и прополоскал рот черной водой с масляными разводами. Пустая бутылка из-под «херши», плававшая в камышах вместе с прочим ссором, подмигнула ему. «Надо убираться из города», — мелькнуло в мозгу Дениса.
Спустя несколько минут «девятка» выскочила на проспект Коновалова и затормозила у дома с нарисованным на стене шахтером. Одной рукой Денис вел машину, другой набирал сотовый номер Извольского, которым его позавчера любезно снабдил Чаганин. Но все было напрасно: телефон директора был выключен намертво, и нетрудно было и догадаться, почему: гендиректор беседовал с вице-премьером или пребывал в близости от последнего.
Вице-премьер Володарчук, директор АМК Извольский и начальник Западносибирской железной дороги Шманов быстрым шагом спустились во внутренний дворик мэрии. Володарчук необычайно торопился; причиной его спешки являлось то, что один крупный московский банк праздновал сегодня вечером свое шестилетие, и праздник обещал быть обалденным: со жратвой, девочками и шампанским в бассейне. Володарчуку очень хотелось успеть на праздник, и, кроме того, он боялся долго быть вдали от Москвы, опасаясь подлянки от соседей по кабинету.
По счастью, его нетерпение все присутствующие принимали — или делали вид, что принимали, за деловитость.
— Сорок пять миллионов убытков, — на ходу говорил начальник железной дороги.
— Подготовьте иск! Мы этого так не оставим!
— Николай Сергеевич, — обратился к московскому гостю Извольский, — мне необходимо с вами поговорить!
— Садитесь ко мне в машину, — распорядился вице-премьер.
Через минуту темно-зеленый внедорожник уносил их по дороге в Ахтарск.
— Николай Сергеевич, — начал Извольский, — еще день забастовки, и мой завод встанет.
— И не просите, — сказал московский чиновник, — правительство не будет идти на поводу у шахтеров.
«Еще бы! Бабок у него нет — идти на поводу», — мелькнуло у Извольского, а вслух он обрадовался.
— И не надо! — почти закричал директор. — Разгоните их! Ведь есть же законы, которые запрещают такое безобразие, вон, в Англии даже пикетчиков арестовывают!
— Как- разогнать? — изумился Володарчук. — Солдатами, что ли?
— А и солдатами! РУОПом, в конце концов!
— На разгон мирных людей мы не пойдем, — заявил Володарчук, — это прерогатива местной власти. Вот пусть губернатор прикажет своей милиции и разгоняет.
— Да как он прикажет? — возопил Извольский, — это же угольный край! Здесь все углем повязаны, мэру бандиты приказывали, а бандиты забастовщиков колбасой кормят!
Вице-премьер пожал плечами, даже не собираясь отвечать на такие вздорные утверждения.
— А кстати, — внезапно встрепенулся вице-премьер, — это чьи машины, на которых мы едем? Областные?
— Заводские машины, — с гордостью сказал Извольский, — администрация к нам обратилась, мы выделили.
— Заводские? — Володарчук недобрым глазом оглядел отделанный красным деревом салон «брабуса». — А почему, собственно, вы на иномарках ездите, а? Вы вот сталь Горьковскому автозаводу поставляете?
— Нет, не поставляем, — зло ответил Извольский, — они нам за последнюю партию два миллиона не заплатили, вот и не поставляем.
Вице-премьер на мгновенье запнулся, но потом сознание его обошло ответ директора, как мелкую лужу на чистой дорожке, и Володарчук грозно спросил:
— Нет, вот вы хлопочете о российской промышленности! Вы приходите ко мне и имеете наглость заявлять, что ваш завод развалится, если правительство не устроит вам тут Кровавое воскресенье. Между прочим, вы хоть помните, что за Кровавым воскресеньем была революция девятьсот пятого года? А когда речь идет о реальной поддержке российской промышленности, не словом, а рублем, вы покупаете вместо «волг» иномарку!
Извольский не мог поверить своим ушам. Этому человеку говорили, что, если правительство не пошевелит своей толстой задницей, накроется один из крупнейших металлургических комбинатов, а он в ответ спрашивал директора, почему тот ездит на иномарке! А хоть на помеле!
— У вас государству сколько акций принадлежит? — меж тем продолжал вице-премьер. — Двадцать процентов?
— Нисколько, — сказал Извольский, внутренне сгорая от бешенства.
— Как нисколько, — изумился Володарчук, — я же помню, у вас там залоговый пакет 15 %…
— Это в Липецке, — любезно напомнил Извольский факт, известный любому российскому металлургу, — а у нас все продано.
— Так какого же черта вы требуете от государства, чтобы оно вам помогло? искренне возмутился Володарчук.
Извольский окаменел.
— А что, — спросил он, — государство должно охранять только те компании, которые ему принадлежат? А я думал, что я налоги плачу именно за то, чтобы меня государство охраняло. Или я не прав? Или я налоги плачу только затем, чтобы мои деньги были отданы шахтерам, которые их сами заработать не могут?
Володарчук задумался.
— Ну что ж, — сказал он, — мы, конечно, можем попытаться что-то сделать. Но в обмен на известные обязательства с вашей стороны…
— Например?
— Ну, например, я совершенно не понимаю вашего нежелания сотрудничать с «Ивеко».
Извольский закрыл глаза. Ровный, почти неслышный рокот двигателя вдруг взмыл в его ушах до комариного писка, и пейзаж за окном растворился в сплошной тьме, словно дешевая акварель с соснами и дорогой, на которую плеснули ведром воды.
— Наша позиция твердая, — услышал сквозь вату Извольский, — российскую промышленность мы будем поддерживать, а мирных людей разгонять не будем.
— А скажите, вы в юности троцкизмом не увлекались? — уже не в силах сдерживаться, спросил директор.
— При чем здесь Троцкий?
— А это, кажется, его лозунг- ни мира, ни войны, а армию распустить.
Вице-премьер побледнел от злости.
— Ну, знаете, — сказал он, — это выходит за всякие рамки…
— Знаю, — сказал Извольский, — Витя, останови машину.
— Что?
— Мы уже с Николай Сергеичем обо всем поговорили, — горько сказал Извольский, — куда нам, провинциалам, со свиным рылом да к кремлевской кормушке.
Джип подрулил к обочине, и Извольский, ни слова не говоря, выпрыгнул из машины.
Вокруг было уже довольно темно и пустынно: до Ахтарска оставалось километров восемь, и по обе стороны дороги тянулся подтопленный в болоте еловый лес, и в десяти метрах белела табличка: «Нееловка». Одна из пустых заводских машин, черная «ауди», заметив директора, вывернулась из колонны и остановилась у обочины. Внутри машины был только водитель.
Извольскому вдруг стало ужасно неуютно.
Он вспомнил, как вчера играл в классики с прокатным станом, и подумал, что сейчас он так же беззащитен, как и тогда.
Директор побыстрее залез в «ауди» и проговорил:
— Домой.
Машина полетела по узкой дороге. На холме мелькнула красная кирпичная церковь- церковь эту построил сам Извольский, большей частью на добровольные пожертвования партнеров. Церковь была огромная, пятикупольная, ярко сверкающие купола были крыты нитрит-титаном. Раньше этой штукой покрывали боеголовки, а теперь какой-то шустрый инженер с ядерного завода в Златоусте-36 наловчился крыть им церковные купола, и Извольский выменял нитрит-титан по бартеру на оцинкованный лист.
По той же технологии была крыта и огромная чаша со святой водой, располагавшаяся в пристроенной сбоку часовенке.
Извольский вышел из машины и подергал за ручку тяжелых, окованных бронзой дверей: церковь была заперта. Водитель его забарабанил в боковую дверь, где-то в церковной ограде залилась лаем собака, и минут через пять из двери высунулся недовольный батюшка. Батюшка обозрел одинокую «ауди» и заметил:
— Ну чего барабанишь, как оглашенный? Закрыто.
— Открывай, — распорядился водитель, — гендиректор приехал.
Батюшка всполошился и побежал открывать.
Извольский, не крестясь, прошел внутрь. Батюшка щелкал выключателями, в храме одна за другой загорались тусклые лампочки, стилизованные под свечи, из витражей лился последний свет от уже закатившегося солнца.
Извольский привалился к толстой гранитной колонне и рассеянно смотрел в лицо высокого и худого человека с длинным свитком, взиравшего на него с правого ряда неоконченного еще иконостаса. Лицо у человека было впалое и грустное, и в свитке, усеянном старославянскими буквами, точно не было ничего написано ни о счете прибылей и убытков Ахтарского металлургического комбината, ни о коксовых батареях, ни о домне номер пять.
