Елена Михалкова - Танцы марионеток
– Сволочь!
Звон раздался почти одновременно с яростным выкриком. Официантка за стойкой вздрогнула и недоуменно уставилась вслед быстро уходившей худенькой девушке, только недавно сидевшей в обнимку с какой-то шпаной. Громкие голоса и взгляды посетителей заставили ее перегнуться через стойку, и женщина увидела на полу осколки разбитой об стену кофейной чашки, плавающие в луже коричневой жидкости.
– Это она швырнула! – зашумели две женщины, привстав со своих мест и уронив всплеснувший страницами журнал. – Видели?!
Официантка покачала головой и пошла за уборщицей.
Глава 12
В доме нарастало напряжение. Валентина Захаровна сказала об этом Марте, но та не приняла ее слова всерьез.
– Должно быть, Лия опять ни черта не делает, и тебе тяжело справляться одной. Ленивая дрянь. Надо бы ее выгнать, а тебе нанять нормальную сиделку.
Беззаботность подруги пугала Валентину. Она была уверена, что каждый в квартире чувствует: что-то нехорошее собирается вокруг них, закручивается, словно смерч, пока еще невидимый над поверхностью воды, но готовящийся в скором будущем слизнуть и переломать толстые стволы пальм с волосатыми кокосами с ближайшего островка в центре атолла. Обитатели квартиры казались ей аборигенами, населяющими этот самый островок, каждый из которых в глубине души знает, что скоро ему придет конец, но все равно беспечно строит планы на урожай кокосов в будущем году.
Марта, умная Марта не могла не ощущать, что обычный ход вещей в их квартире нарушен! С другой стороны, умные люди так часто бывают невнимательны к самому очевидному… Взять хоть их домработницу. Валентина Захаровна была уверена, что каким-то образом все происходящее связано с появлением в квартире этой девочки, Юли, с которой Марта так хлопотала. Но ее подруга уверяет, что не принимает в судьбе замарашки особого участия, а только развлекается, и что ждать серьезных неприятностей от девочки не стоит – она слишком молода, глупа и беззуба.
Но Валентина Захаровна пару раз ловила взгляд, которым «молодая и беззубая» награждала Марту после очередных ее уколов, и всякий раз ей становилось не по себе: казалось, что девочка сдерживается до поры до времени, но в конце концов выйдет из себя, и тогда…
Что «тогда», Валентина не могла сказать. Образ песчаного острова, очищенного цунами, словно выбритого, как если бы по нему прошлись гигантским лезвием, смутно вставал перед ее мысленным взглядом, но она старалась убедить себя, что это лишь плод ее воображения. Лия слишком много читала ей по вечерам, от этого у нее на старости лет разыгралась фантазия.
Юлька чувствовала себя превосходно. Она согласилась позировать Роману (согласилась?! Да она готова была сама бегать за ним, упрашивая, чтобы он написал ее портрет), а Конецкая, к ее огромному удивлению, дала ей разрешение уходить из дома на несколько часов три раза в неделю. Кто бы мог подумать – ведьма хоть в чем-то пошла ей навстречу!
Их занятия – а сказать точнее, лекции Конецкой – продолжались, и Юлька по-прежнему каждое утро ходила по квартире с тазиком на голове, а после вытягивалась в струнку вдоль стены. Но теперь это давалось ей почти без напряжения. Пританцовывая, она шла по коридору, и таз уже не сваливался с ее головы. Стоять у стенки стало еще проще – достаточно было представить его лицо, руки, вспомнить последний разговор, и время сначала замирало, пойманное стрелками, а затем, будто в отместку, раскручивало их с такой скоростью, что двадцать минут пробегали мимо Юльки, тикая ножками-стрелочками, быстро, как одна.
Иногда Юлька замечала, что Конецкая поглядывает на нее с непонятным выражением, и это было странно: она считала, что почти не занимает ее мысли. «Может быть, что-то заподозрила? – со страхом гадала Юлька, но новый день начинался со старых занятий, Марта Рудольфовна была в своем репертуаре, и она успокаивалась. – Нет, ничего не заподозрила. Она увлечена только собой».
Валентина Захаровна чувствовала себя все хуже: уже два раза Конецкая вызывала к ней врача, и после его осмотра старушка хромала так, что больно было смотреть. Лия постоянно держалась рядом, готовая помочь Мурашовой сесть или встать.
Как-то утром Юля стала свидетелем того, как Марта Рудольфовна накричала на Лию и выгнала из комнаты за то, что та оказалась слишком нерасторопной, и пришлось тогда самой Юльке поднимать из кресла тяжелое тело Валентины Захаровны. Марта суетилась рядом, но пользы от нее оказалось на удивление немного. Доведя Мурашову до ее комнаты и уложив в постель, Юлька с облегчением вернулась в гостиную и встала возле окна. В тихом дворе на площадке, куда ближе к обеду выходили гулять с детьми няни и мамы, занималась физкультурой пожилая женщина.
Если говорить честно, она была старая. Но Юлька это слово старалась не произносить даже мысленно: боялась случайно ляпнуть вслух при Конецкой и тем самым оскорбить ее. Но самой-то себе можно было признаться: ежеутренние процедуры под их окнами проделывала старушка, самая настоящая древняя старушка, мелкая, смуглая, будто поджаренная на подсолнечном масле речная рыбешка, – лет восьмидесяти, не меньше. Череп ее плотно облегала коричневая шапочка, и издалека казалось, будто престарелая спортсменка надела на голову чашечку от огромного желудя. Как бы тепло ни было на улице, она не снимала свою шапочку и разминалась в ней: приседала, разводила в стороны и сводила руки, махала ногами, наклонялась по десять раз, касаясь ладонями земли и замирая в такой позе секунд на тридцать. Смотреть на тощий, обтянутый трико зад Юльке отчего-то было неловко.
– Взгляните, Марта Рудольфовна, – обратилась Юлька к Конецкой, отдыхавшей в кресле, – какая молодчина! Я не могу себя заставить заниматься спортом регулярно, а она такую хорошую физическую форму поддерживает.
Старуха приподнялась, выглянула в окно. Взгляд ее упал на темно-красный мак, старательно изображенный Валентиной, и Юлька заметила, что Конецкая страдальчески поморщилась.
– Противоестественно! – резко возразила она, сев обратно. – Сила тела без силы ума… Куда органичнее она смотрелась бы, если бы устроилась в кресле с клубком ниток. – Покосилась на огорошенную Юльку и добавила: – Будь мне тридцать лет, за такую фразу меня съели бы с потрохами. Но мой возраст дает кое-какие преимущества. В частности, возможность безбоязненно говорить то, что думаешь.
Юлька про себя сказала, что этой возможностью ведьма злоупотребляет, и очень скоро получила очередное тому подтверждение.
В тот же вечер она позировала Мансурову. Это было совсем не так романтично и красиво, как ей казалось. Более того, позировать Юльке вовсе не понравилось, хотя она изо всех сил старалась сделать вид, что происходящее доставляет ей удовольствие.
Во-первых, было прохладно. И хотя Роман не просил ее раздеться, но тонкое шелковое платье совсем не согревало, а накидку Юлька с собой не взяла. Во-вторых, пришлось сидеть неподвижно, к чему девушка совсем не привыкла, и, несмотря на удобную позу – в кресле, с букетиком ландышей на коленях, – очень скоро ей стало казаться, что нет ничего мучительнее, чем сидеть, держа голову так, как просит Роман, – с наклоном вправо. Юлька думала, что во время сеанса они будут беседовать – как в прошлый раз, во время их первой встречи, – но Мансуров работал так сосредоточенно, взглядывал на нее из-за подрамника так хмуро, что она не рискнула заговорить первой, а он молчал. Поэтому развлекать себя пришлось самой.
Поначалу она наблюдала за Романом, снова поражаясь тому, какой он красивый: статный, с лицом русского витязя. Затем принялась осторожно осматривать картины в мансарде, но оклик Романа, от которого она вздрогнула, заставил ее прекратить это занятие.
– Извини, мне нужно твое лицо, – объяснил он. – Смотри на меня, как смотрела до этого.
И Юлька опять стала смотреть. Честно говоря, ей прискучило это уже через пять минут, хотя она полагала, что на такого красивого мужчину, как Роман, сможет глазеть часами – совсем как пишут в книгах. Но неожиданно для себя Юлька открыла, что его мимика кажется ей однообразной и даже, страшно выговорить, неинтересной. «Это оттого, что я напряжена», – решила она.
Остаток сеанса она еле высидела. Зато за свое терпение была вознаграждена: вымыв кисти, Мансуров обернулся к ней и улыбнулся так, что она тут же забыла про скуку, про свою затекшую шею и про надоевший запах подвядших ландышей. А затем он сказал такое, что за одни только эти слова Юлька согласилась бы позировать еще весь день без перерыва на обед.
– Ты – богиня! – нежно сказал Мансуров. – Почему я тебя раньше не встретил?!
И тут богиня икнула.
– Ик! – ответила она художнику, в глазах которого мелькнула растерянность. – Ик!
За последний час Юлька так намерзлась, что от холода начала икать, и остановить этот ужасный процесс было никак невозможно. Брови Романа полезли вверх, и она прокляла свой подлый организм, подложивший ей свинью в такой неповторимый момент. Богини не икают! А если икают, то не тогда, когда им сообщают об их божественной природе! Они только загадочно улыбаются и этим окончательно сводят с ума поклонников их небесной красоты.
