Наталья Андреева - - Автора!
— А просто так. Ты же интересовался. Одно время в подозреваемых ходил. Дело закрыть не так-то просто. Ты сам-то, что думаешь?
— Ничего. Мне некогда об этом думать. У меня работа.
— Ну если тебе не интересно…
— Слушай, Игорь, ты меня не напрягай, я даже не частный сыщик, я коммерческий директор, и дел у меня…
— Понятно, понятно, жена, Соня. Все, кладу трубку. Счастливо поработать в ночную | смену.
— Да что ты…
Но в трубке уже были гудки.
«Неужели можно так ошибаться в человеке? Ах, Надя, Надя! Вчера был свидетелем ее скандала с теткой и своими ушами слышал многозначительное "сегодня ночью я повзрослею". И вот смертельный враг падает с моста на белом «форде». Интересно, что покажет вскрытие? Почему вдруг машина потеряла управление? Ах, Надя, Надя, неужели?»
Тут опять раздался звонок. Алексей уже не стал говорить ни «Михин?», ни «Соня?». Сказал осторожно: «Алло?».
— Это я, Леха.
— Серега? Барышев? Что случилось?
— С чего ты взял, что что-то случилось?
— Да ты обычно не так со мной говоришь. Не таким тоном.
— Да? Ну, буду знать. А вообще-то ты прав. Я с работы ушел.
— Почему?!
— Да надоело все.
— Тебе моя помощь нужна?
— Просто хотел услышать голос друга. Все наседают, хоть ты утешь.
— Что? Жена?
— И жена.
— Не поняла?
— Поняла, но ревет.
— Слушай, может, мне приехать?
— Ты сам-то как?
— Да тоже со своей почти не разговариваем.
— Что это на нас нашло? Солнце, что ли, в этом месяце активное?
— Это мы с тобой чересчур активные. Чем я могу помочь? Деньги нужны?
— Совет.
— Что-то решил?
— Пока только думаю.
— Ты смотри, не раскисай.
— Когда со мной это было?
— Ты помни, главное, что я у тебя есть.
— Как в любви объяснился. Спасибо. Потому и позвонил. Ладно, все, пока.
— Погоди. Жену успокой, я тут для нее магазин присмотрел. И новую должность. С повышением зарплаты.
— Кого ты хочешь из меня сделать? — подозрительно спросил Барышев.
— Ну, чем могу.
— Спасибо. Пока.
Алексей положил трубку и минут пять сидел у телефона. Все на сегодня? Неприятности, имя вам «понедельник». Неделя начинается с проблем, которые сваливаются на голову именно в понедельник. И до пятницы их разгребаешь. Если же понедельник прошел спокойно, можно расслабиться. В данном случае надо настраиваться на то, чтобы разгребать.
Ты полон сюрпризов, Павел Клишин? Так что? Продолжение следует?
2
Утром, по дороге на работу, он мысленно прокрутил пленку с записью воскресного вечера. Как устанавливал компьютер в квартире Аллы Константиновны, ее ссору с племянницей… Потом Надя пошла его провожать, искала в салоне потерянную визитку. Визитка и Надя. Чья визитка? Она общается с людьми, имеющими визитные карточки?
Когда машина остановилась у офиса, Алексей нагнулся и пошарил под сиденьем: а вдруг? Зачем-то открыл «бардачок». Чего там только не было! Обертки от шоколада, складной ножик, нитяные перчатки, в которых он лез на дачу Кли-шина, и какой-то плотный не запечатанный конверт без адреса и почтовых марок. Довольно-таки толстый. «Это еще откуда?» — удивился Алексей и вынул несколько листков, и на одном из них увидел: «…непрочитанным.
Но теперь время идет, и я снова начинаю вспоминать…» Леонидов оторопел. Перед ним продолжение последнего романа Павла Клиши-на. Откуда оно взялось? И сколько времени лежит в машине? Он терялся в догадках.
«Кто? Надя? Соня? Неизвестный злоумышленник, который залез ко мне в машину? Когда? Машина на сигнализации!».
«Смерть на даче». Отрывок
«Воспоминания — вещь избирательная. Ассоциативная. Сначала в сознании всплывает вдруг пустячок, например, липкий фантик от петушка, того самого леденца на палочке, который мама покупала в награду за очередную пятерку. Его вкус до конца жизни ассоциируется с успехом. Потом невольно вспоминаешь о том, за что поставили ту самую сладкую пятерку. И тут же о липких руках, воды поблизости нет, петушок съеден, сознание того, что его больше нет, тоже неприятно. А потом вдруг по цепи ассоциаций доходит до студенческой аудитории, где кандидат наук Аркадий Михайлович Гончаров читает вводную лекцию из курса русской литературы восемнадцатого века. Для нас, желторотиков, неоперившихся птенцов, он был тогда почти что Бог, человек со знаменитой в литературоведении фамилией.
Когда признаешься в том, что ты писатель, реакция людей, как правило, делит их на две категории. Те, что не пишут, обычно восклицают: "Да? Написал? Опубликовали? Ну, надо и мне что-нибудь написать. Вот как надо деньги-то зарабатывать, а мы тут сидим, елки!" Не скажет, так обязательно подумает. Особенно если сидел рядом с тобой на горшке, или же за одной партой. Вторая категория — это те, которые пишут. И которых публикуют. Или не публикуют. Или печатают под другой фамилией. Или в коллективе авторов. Неважно. В общем причастные к миру литературы. Они обязательно подумают: "Ну, я-то, конечно, пишу лучше". А вслух начнут критиковать твое творение, выискивая в нем очевидные промахи и признаки графоманства. К слову, раскритиковать можно все, что угодно. И даже заработать на этом деньги. Лишь бы кто-то чего-то писал, взял на себя сей самый неблагодарный труд.
Аркадий Михайлович исползал мои творения вдоль и поперек, микроскопическая вошь, такая же вредная, как и все ползучие. Втайне он пишет прозу: все-таки родственник гения! По линии его жены. Наслушался я всякого, в основном плохого, но шедевры Учителя критике в ответ подвергать не стал, и не из благородства, а из жалости. Ну не виноват же человек, если он пишет просто скучно? Что толку высмеивать кукушку, она все равно не научится высиживать птенцов, так и будет их подбрасывать талантливым родителям. Иногда, правда, Гончарова прорывало, он злился и нехотя цедил:
— Ну знаешь, что-то тут есть, но так не пишут. Ты же не учился писать! Надо сначала получить образование, изучить то, что создали другие, проникнуться, впитать в себя, так сказать, дух…
— И написать нечто подобное? А зачем? Кому нужна вторая "Война и мир"?
— Не надо оригинальничать, Паша. Ты какой-то не такой. Так быть не должно.
— Да что вас конкретно не устраивает?
Тут он бросал фразу, с которой начинались наши долгие споры:
— Все свыше, все. Человек слишком слаб, чтобы самому в себе что-то зародить. Твоей рукой дьявол водит, Паша, а надо, чтобы водил Бог. Душу надо очищать. А ты ее оскверняешь. И все вокруг оскверняешь. И бумагу оскверняешь.
— А разве дьявол не гениален? В своих искушениях он гораздо оригинальнее, чем Господь в своих проповедях. Бог скучен, его философия — философия убогих, а во мне ничего подобного нет. Я красивый, умный — и буду богатым, потому что если я таковым не буду, то обидно будет не только мне.
Конечно, я над ним смеялся, изучал очередной типаж, так сказать. Я был зеркало, во мне в тот момент отражались его спесь, амбиции и слепое самомнение бездарности, которая никогда не сомневается в том, что пишет гениальнее, чем все прочие. Вот я — я мучился. Написанное порой ужасало так, что боялся к нему возвращаться, боялся перечитать, и понять, что занимаюсь не тем, что я бездарность. Мне каждый день было страшно, я хотел бежать, спрятаться в глуши. А Гончаров не сомневался, нет. Сначала он и в жене своей не сомневался.
Как вы понимаете, мы дошли до сути. Моцарт и Сальери. Извечная тема. Но мой Сальери одновременно был и Отелло.
Аркадий Михайлович так и не понял, почему его предпочли мне, раздувался от гордости за свою мужскую неотразимость и перед молодыми студентками ходил гоголем под руку со своей несравненной Аллой. Вот, мол, какая женщина согласилась стать моей женой! Лучшая из лучших! Я не помню, когда он прозрел. Пока ей это было выгодно, Алла скрывала свою связь со мной. Пока была зависима, и муж ее устраивал. Опять-таки получается банальный любовный треугольник: неверная жена, ревнивый муж и я в роли коварного соблазнителя.
Только Гончаров — это не шофер-дальнобойщик. Он-то как раз человек тонкий, чувствительный. И яд в бокале — это в его стиле. Помните, как Сальери отравил Моцарта?
В тот вечер мы с Аллой, действительно, поссорились. Но потом помирились. У нас был для этого проверенный способ: заняться любовью. Это у нас хорошо получалось. Представьте себе, только мы в тот вечер помирились, как приезжает на своих разваливающихся «Жигулях» этот престарелый Отелло и ищет свою жену у меня в постели. Кстати сказать, идет верным путем. Все было интеллигентно. Без всяких там «морд», которые стоило бы набить и нецензурных слов в адрес второй половины. Никто не орал благим матом: "Шлюха!", не хлестал супругу по бледным от смущения щекам. Кстати, он ниже ее ростом. До чего люблю выяснять отношения с интеллигентами! При первом же неприличном слове они лопаются, как мыльные пузыри! Ну чего, спрашивается, он приехал? И чего от нее хотел? Пятьдесят пять лет, ростом мне до подбородка, одышка, дряблые мускулы, и еще берется ревновать! Я и сам отдал бы Учителю белобрысое сокровище, которое мне давно уже приелось. Попользовался — и хватит. Аллой я нисколько не дорожу.
