Олег Агранянц - Валютный извозчик
— Послушайте, — она уже сняла очки и держала их в руке. — Давайте договоримся. Скажите точно, что вам от меня нужно. Я только на первый взгляд кажусь строгой и несговорчивой. — Она попыталась улыбнуться. — На самом деле я очень уступчивая и компанейская.
Это другой разговор.
Я продолжал вертеть ремень:
— Тогда почему ты мне не отвечаешь на вопросы?
— Мой бог! — взмолилась Сосулька. — Да вы мне ни одного вопроса не задали!
«И верно», — подумал я.
— Сейчас начну задавать. И ты будешь отвечать.
— Буду, — она надела очки.
— Где ты работаешь?
— У меня маленький книжный магазин.
«Сволочь Крокодил, — подумал я, — и здесь провел!»
— Я продаю книги по философии, социологии. — Она помолчала, потом укоризненно покачала головой. — А вы хотели меня выпороть!
Действительно. Выпороть специалистку по философии и социологии!
— Какие сведения ты передавала своему русскому другу?
— Он действительно шпион?
— Еще какой!
— Но вы тоже не местный.
— Не твое дело.
— Верно, не мое, — поспешно согласилась Сосулька.
— Ты знала, что он русский?
— Он говорил, что русский, но жил в Бразилии, и его усыновил какой-то швейцарец.
«Этот мерзавец еще и легенду переврал!»
— Никаких сведений я ему не передавала. Мне казалось, — она неуверенно развела руками, — его заинтересованность мною носила другую направленность. Кроме того, какими сведениями я располагала? Никакими!
— Кто тебя с ним познакомил?
— Один общий знакомый. Поклонник моего отца.
«И здесь мерзавец провел. Не Крокодил, а барон Мюнхгаузен».
— Что это за человек?
— Тоже скульптор. Но любитель.
И тут забрезжил свет.
— Скульптор, говоришь? Любитель? А кто он такой, этот любитель?
— Он держит небольшую типографию. Но не у нас. Сейчас он живет во Франции.
— В каком городе, помнишь?
— Нет. Но где-то на севере. Он не любит жару.
Горячо!
— А откуда ты знаешь, что он скульптор?
— Я видела его работы.
— Где?
— У нас.
— Где у вас?
— В саду. Там мастерская моего отца. Отец ее очень любил и там работал.
— И этот хозяин типографии тоже там работал?
— Когда он жил здесь, то работал. И когда приезжал погостить.
— Когда он был у вас в последний раз?
— В апреле.
Совсем горячо.
— Работал?
— Да.
— И его работы в мастерской твоего отца?
— Конечно.
— Я хочу посмотреть.
— Сейчас уже темно. При электрическом свете вы не получите полного впечатления.
Я успокоил:
— Не волнуйся, получу.
— Вы хотите их посмотреть именно сейчас? — удивилась Сосулька.
— Прямо сейчас.
— Вы так интересуетесь искусством?
— Искусство занимает важное место в моей жизни.
— Тогда идемте, — она решительно направилась к двери.
Мы вышли в коридор, кончавшийся двумя лестницами: одна вела вверх, другая — вниз.
— Куда ведет лестница вверх?
Сосулька томно опустила глаза:
— В мою спальню. Спальню одинокой женщины, которую все норовят обидеть.
Я не отреагировал.
— А лестница вниз?
— В сад, куда мы идем.
* * *— Это работы моего отца.
Она с гордостью указала на громадные бесформенные изделия, назвать скульптурами которые я бы не решился.
— Чувствую себя как на острове Пасхи, — признался я.
— Вы были там?! — обрадовалась Сосулька. И не дав ответить, проверещала: — Это, должно быть, исключительно впечатляюще.
— А это что такое? — я ткнул пальцем в бесформенную скульптуру с огромными грудями.
— Эта работа называется «Женщина». Она олицетворяет сконцентрированное раздумье об эвентуальном предназначении женщины, — начала Сосулька нудным голосом профессионального экскурсовода.
Я разозлился: подобного рода эссе всегда приводили меня в ярость.
— Эвентуальное, говоришь? Что касается меня, то я предпочитаю сначала анальную тектонику, а уже потом сконцентрированное раздумье.
Что такое «тектоника», я не знал и про себя хмыкнул: «Это тебе за “эвентуальное предназначение”».
Сосулька зажмурилась, замотала головой и сокрушенно хрюкнула:
— Какая пошлость!
«Воображение у нее развито хорошо», — отметил я и успокоил:
— Работы твоего отца прекрасны. Но меня интересуют работы твоего французского друга.
— Их немного.
— Тем большую ценность они для меня представляют.
— Вот эти три.
Она показала на скульптуры в самом углу двора, у деревянного павильона. По сравнению с творениями ее отца фигуры Типографа выглядели привлекательнее.
— Какая работа последняя?
— Трудно сказать. Он постоянно что-то доделывал.
— Лом у тебя есть?
Сосулька не поняла.
— Лом, я спрашиваю, есть?
И, не дожидаясь ответа, направился к павильону. Дверь оказалась открытой, я вошел внутрь и быстро отыскал нечто похожее на лом.
Сосулька ждала, прохаживаясь возле одного из творений Типографа.
— Посторонись.
Я приблизился к скульптуре и с ходу маханул по ней ломом.
— Что вы делаете?! — взвыла Сосулька. — Это же «Идол плодородия». Его лучшая работа.
— Обойдемся без плодородия.
Я осатанело размахивал ломом, и идол разлетался на мелкие части.
— Вы с ума сошли! Немедленно прекратите!
После первого натиска я устал. Вытер пот со лба.
— Вы и остальные тоже сломаете?
— Да.
— Зачем?
— Я очень ревную тебя к нему. Я не хочу, чтобы у тебя оставались его работы.
— Их можно продать.
Я с остервенением бросился на вторую скульптуру.
И там нашел, что искал.
* * *Атташе-кейс. Коричневый атташе-кейс с двенадцатью замками.
Сосулька стояла с открытым ртом.
— Закрой рот.
— Но я ничего не знала про этот кейс.
Она испугано трясла руками. Потом сняла очки и протерла их.
— Ничего не знала.
Она подошла вплотную к мне:
— Все это так неожиданно и так ужасно…
Она прижалась к мне:
— Что вы теперь со мной сделаете?
— Со шпионами спишь, кейсы прячешь. Сама посуди. Я качал головой и думал, как выйти из дома, чтобы она не увидела номерных знаков на моей машине.
Теперь ее губы оказались около моего подбородка, колени касались моих колен и дрожали.
— Вы правда не садист?
— Нет.
— И пороть меня не будете?
Я посмотрел на нее так, чтобы во взгляде можно было прочесть заинтересованность.
— Как будешь себя вести. Раздевайся.
— Здесь не надо… В мастерской есть диван.
— Я хочу на фоне разбитых скульптур.
— Вы эстет, но…
— Раздевайся, я сказал.
Она скинула кофту, потом юбку, потом рубашку.
А я смотрел и думал: «И что в ней нравилось Крокодилу?!»
— Теперь идем наверх.
Она облегченно вздохнула и пошла впереди, не пытаясь прикрыть что-либо руками.
Мы вернулись в салон.
— Ложись на диван.
Она легла на спину.
Я нашел телефон, вынул телефонный провод из розетки и сломал фишку.
— А теперь ложись на живот и раздвинь ноги.
— Я не знаю, что такое тектоника, — взмолилась Сосулька.
— Я тебе сказал: ложись на живот, закрой глаза и считай до ста. Считай медленно. Потом повернись на спину, подними ноги и, не открывая глаз, три раза скажи: «Ласковый ветер прогонит черные облака». Поняла?
— Поняла.
— Повтори.
— Ласковый ветер прогонит черные облака.
— Переворачивайся, закрывай глаза и начинай считать.
Она покорно перевернулась, закрыла глаза и перед тем, как начать считать, пропищала:
— Я правда не знаю, что такое тектоника.
Я тихо вышел и направился к двери. По крайней мере, минут десять у меня есть. Позвонить кому-нибудь она сможет нескоро.
* * *Я медленно крутил руль и думал, куда теперь ехать. В отель или в посольство?
И в этот момент я заметил, что за мной появился хвост.
62. Театр
Я повернул налево и нажал на газ. Машина, которую я счел хвостом, синяя «Альфа-Ромео», повернула туда же.
Итак, хвост. Первая реакция хорошо отработана: надо делать вид, будто не замечаешь. И все обдумать.
Сначала надо определить, едет ли за мной только одна машина или я взят в полное наблюдение. Для этого сначала лучше всего просто поездить по городу и последить.
Синяя «Альфа-Ромео» повернула налево.
«Теперь посмотрим, — подумал я, — возьмет ли меня кто-то другой».
Другая «Альфа-Ромео», только черная, ехавшая впереди, сбавила скорость и дала возможность себя обогнать. Двое мужчин на переднем сиденье оживленно разговаривали и всем своим видом показывали, что окружающее их совершенно не интересует.
