Ханс Лалум - Люди-мухи
Настал мой черед кивать с серьезным видом.
– Самое тяжелое положение сейчас у Сары Сундквист – если она знала, что Харальд Олесен изменил завещание и оставил ей миллион крон.
Патриция без колебаний согласилась:
– Да, очевидно. Она, конечно, уверяет, что понятия ни о чем не имела, но тут мы полагаемся лишь на ее слово; то же самое относится и к тому, что случилось в сорок четвертом году. Возможно, у нее тоже сильный мотив. Завещание же показало следующее: очевидно, из-за нее Харальда Олесена мучила совесть. Очень интересно, что Саре на самом деле известно, а что – нет. Советую тебе присматривать за ней и вместе с тем несколько дней, не меньше, держаться от нее на приличном расстоянии.
Последний совет показался мне довольно туманным, но не хотелось уточнять, что Патриция имеет в виду. Поэтому я спросил, каково ее мнение о Лундах.
– У Кристиана Лунда имелся бесспорный мотив, пока он считал себя наследником Харальда Олесена, особенно если знал, что завещание могут изменить. Вдобавок он откровенно признался в ненависти к покойному отцу и столько раз лгал, что я уже со счета сбилась, несмотря на способности в математике. У его жены мотив мог быть тот же самый – в том, что касается завещания, и та же потребность отомстить. А вот относительно более прогрессивного, но равным образом правдоподобного мотива, связанного с другой особой…
Наверное, мое лицо представляло собой вопросительный знак.
– Все довольно неясно, и все же моя версия мне очень нравится. Естественно, каждая ревнивая домохозяйка мечтает, чтобы любовницу мужа публично осудили и посадили в тюрьму на много лет, а выпустили только после того, как ей исполнится сорок и у нее не будет ни детей, ни друзей. Особенно если пока можно пользоваться унаследованными миллионами, отобранными у соперницы…
Она права – и такая вероятность тоже существовала. Ненависть фру Лунд проявилась сегодня в полную силу.
– У покойного Конрада Енсена тоже имелись и возможность, и предполагаемый мотив. Короче говоря, после недели расследования мы по-прежнему не можем исключить из списка подозреваемых ни одного из жильцов дома двадцать пять по Кребс-Гате.
Патриция с мрачным видом согласилась:
– Мы достигли некоторых успехов и знаем гораздо больше, чем вначале, но у нас по-прежнему нет портрета убийцы. Теоретически убить Харальда Олесена мог любой из соседей, и у всех имеется по крайней мере один возможный мотив, а у некоторых даже больше. Самое шаткое положение – у Кристиана Лунда и Сары Сундквист, но все же пока советую тебе не доверять никому, кроме меня. И как можно скорее расспросить племянницу Харальда Олесена.
5Сесилия Олесен жила в Уллерне, в просторной квартире с двумя спальнями. Она сама открыла дверь после того, как я позвонил, и сразу же пригласила меня войти. Как я и ожидал, она не испытала особой радости при виде меня, но не проявила и особой враждебности. Из-за двери своей комнаты с любопытством высунулась веснушчатая девчушка лет десяти, но ей тут же приказали делать задание по математике. Девочка возразила, что она уже сделала уроки, но мать ее не послушала.
Сесилия Олесен пригласила меня в уютную гостиную и подала кофе на традиционном расписном подносе. Не хотелось разрушать приятную обстановку нескромными вопросами, и все же я понимал: долг прежде всего.
– Прошу прощения за то, что снова вас тревожу, но есть обстоятельства, связанные с убийством вашего дяди, которые тем не менее придется прояснить.
Сесилия Олесен вздохнула.
– К сожалению, я вынужден спросить вас об одном человеке из тех, кто сегодня присутствовал на вскрытии и оглашении завещания. Возможно, вас связывали более близкие отношения, чем вы говорили ранее…
Продолжать мне не пришлось. Маска тут же слетела с лица Сесилии Олесен, и она разрыдалась.
– Вы совершенно правы. С тех пор я только и думаю об этом! Я испытала такое потрясение – сначала увидела его, потом услышала завещание… Оказалось, что у нас имеется неизвестный кузен… Только дома мне удалось кое-как собраться с мыслями.
Я наградил ее сочувственной улыбкой и не стал торопить. Когда через пару минут она продолжила, голос у нее уже не срывался.
– Я знала, что он, возможно, приедет, но молилась и надеялась, что это окажется не слишком тяжело для меня. Наверное, я надеялась, что он сильно изменится – постареет, поседеет, растолстеет – но он почти такой же, каким я его запомнила. Чуть отяжелел, конечно, но такой же высокий, такой же темноволосый, такой же властный и неотразимо уверенный в себе. Я чуть со стула не упала, когда увидела его в дверях!
Я понимающе заметил:
– Значит, все так, как я и думал: вы и есть та молодая норвежская подружка, чье имя Даррел Уильямс отказался назвать.
Мне показалось, что Сесилия Олесен очень удивилась, услышав мои слова, но продолжала:
– Как это типично для Даррела! Он не назвал моего имени, чтобы защитить меня. Он был моей первой и самой большой любовью. Я поняла это сразу, когда увидела его осенью сорок пятого. С тех пор не проходило ни дня, чтобы я не думала о нем.
– И все же ваши отношения никогда не переходили за рамки юношеской любви?
Ее жизнерадостное лицо резко помрачнело, и на нем проступило что-то вроде ненависти.
– Нет, а виноват во всем мой дядя! С самого начала он был против наших отношений. Он успешно надавил на моих родителей. Так легко влюбиться, когда тебе девятнадцать, говорил он, но из этого все равно ничего не выйдет; в конце концов, он американский солдат! Подумать только, так говорил дядя, который сам тесно сотрудничал с американцами и во время, и после войны. Обстановка для нас стала невыносимой… Весной сорок восьмого Даррел сказал, что через несколько дней ему придется вернуться домой – он получил такой приказ. Я всегда подозревала, что дядя воспользовался своими связями и способствовал тому, чтобы его отозвали. До сих пор во всех подробностях помню тот день, когда Даррел уехал. Он стоял на палубе корабля, а я – на самом конце пирса и махала ему, пока он не скрылся из виду… С тех пор мы не виделись до сегодняшнего дня. Когда он вошел в зал… я как будто снова стала молодой и вернулась в сорок восьмой год. Как будто корабль вдруг повернулся и направился в док, а мой Даррел вернулся ко мне – только остановился в нескольких шагах.
Сесилия Олесен замолчала. Она смотрела в прошлое.
– Я вышла за хорошего и умного человека, которого одобрили и родители, и дядя, но брака хотели наши близкие, а не мы. Я поняла, что совершила ошибку, еще в церкви. Все стало более чем очевидно в наш медовый месяц. Но в результате на свет появилась наша чудесная дочка, пусть даже больше ничего хорошего в моей семейной жизни и не было. Мы с мужем прожили вместе пять лет, то есть года на четыре дольше, чем следует. Дядю я так и не простила. Если он когда-нибудь и пожалел о своем участии в моей судьбе, то так и не собрался с духом и не попросил у меня прощения.
Она вызывала сочувствие… Скоро я встал, понимая, что больше ничего не узнаю.
Когда она провожала меня к выходу, в воздухе повисло что-то недосказанное. Сесилия Олесен колебалась до последней минуты, но наконец, когда я уже стоял в дверях, все же заговорила:
– Я должна спросить… я каждый день гадала об этом все прошедшие двадцать лет. Вы знаете, чем все это время занимался Даррел? Наверное, с работой у него все в порядке, но есть ли у него жена и дети? Если я правильно поняла, здесь, в Осло, он один? – Последний вопрос она почти прошептала с тенью надежды.
Я как можно спокойнее ответил:
– По его словам, какое-то время он был женат, но детей у него нет, а с женой он вскоре разошелся. В общем, его жизнь очень похожа на вашу, только без детей.
Я надеялся, что мои слова ее утешат, но она разрыдалась.
– Ах, как я рада! А все-таки грустно, что у него нет детей. Видите ли, один ребенок должен был у него родиться в сорок восьмом. Я узнала об этом в тот день, когда он уплыл…
– Вы узнали, что ждете от него ребенка?! – изумленно воскликнул я.
Она проглотила подступивший к горлу ком и, запинаясь, закончила:
– Конечно, родители устроили скандал; единственным выходом был аборт. Дядя направил меня к знакомому врачу, все устроили без шума. Прошло несколько недель, прежде чем я написала обо всем Даррелу, но я не уверена, получил ли он письмо. Я всегда убеждала себя, что получил, но от горя и разочарования не ответил.
Я не знал, что сказать. История приняла совершенно неожиданный оборот. Поэтому молча постоял на месте минуту-другую, а потом мягко положил руку ей на плечо. На поверхность всплывают все более неприятные подробности жизни Харальда Олесена, подумал я. Оказывается, у Даррела Уильямса тоже имелся повод убить Харальда Олесена – месть, особенно если двадцать лет назад он все-таки получил то письмо.
6Я поспешил уйти от Сесилии Олесен, так как мне не хотелось звонить из ее квартиры. Возвращаясь от нее, я заехал на работу и позвонил оттуда. Патриция ответила сразу же, как мне показалось, с облегчением. Услышав историю Сесилии Олесен, она одобрительно присвистнула.
