Николай Пономаренко - Бандитская Лиговка
- Не послушали меня - вот и попались!, - дед торжествовал.
Уколову вовсе не хотелось сейчас вступать с кем-либо в полемику. Молчание пострадавшего раздражало деда.
- Говорят, что шрамы после таких ожогов остаются на всю жизнь.
Уколов молчал.
- Так и будем ходить разрисованными. Мне-то что, я уже дедуган, а тебе ещё к барышням бегать... Я говорил! Никто меня не слушал.
Дед надеялся на реакцию больного. Ноль внимания.
- Ты хоть знаешь на что мы нарвались? Представляешь масштабы опасности? Так вот, слушай. Мы с тобой нарвались на мутирующий борщевик Сосновского! Ты, тундра, конечно же не знаешь про борщевик Сосновского. А я прекрасно помню, как после второй мировой наша наука решала вопрос увеличения силосной массы. В лаборатории самого Вавилова выявили преимущества борщевика, произрастающего на Кавказе. Он больше других дикорастущих растений мог наращивать массу. А Сосновский первым описал эту популяцию. Когда я попал в эту беду, дай, думаю, дружка своего расспрошу. Он в институте биологии раньше работал. Так он такое мне рассказал! Хорошо, что мы живы остались. Так вот. Этот борщевик в шестидесятые стали внедрять в сельское хозяйство. Засевали себе поля, а того не знали, что у борщевика в новой местности врагов-то нет достойных. Он любого задавить может. Это на Кавказе другие растения ему отпор дать могли. А тут пошло-поехало. Что ни буерак - то борщевик. Поля загадили, пока не сообразили, что это дикое растение надо косить ещё до цветения, чтобы семена не разлетались куда попало. В общем, получилось как всегда. Работающие на полях борщевика агрономы и механизаторы стали жаловаться на ожоги. Никто же не мог подумать, что растение обжигает. Крапива - не то. Она сама по себе жжет. А борщевик накапливает в себе солнечную энергию и это она обжигает, понятно, тундра? Обжечься можно и листьями и стеблями и даже семенами. Ты на себе почувствовал как это страшно. Хуже чем кипятком обваривает, потому что обжигает органическое вещество. Когда пройдут волдыри, покраснения, новая кожа нарастет - все равно уродливые следы останутся, понял, тундра? Я когда с болотца выполз, такая вялость была, дыхание перехватило, температура подскочила, думал, что сгорю. И главное, помочь некому.
Уколов неожиданно ответил:
- Тебе повезло, что никто не помог.
- Чего?
- Ничего, трави дальше.
- В ясную солнечную погоду борщевик напитывается светом, заряжается как аккумулятор. Представляешь, это тогда, в шестидесятые, борщевиком обжигались, когда он только внедрялся. Теперь он в несколько, заметь, в несколько раз больше своего кавказского предка. Он на вольной воле стал расти выше деревьев - это уже не аккумулятор, а целая электростанция. Особенно во время засухи. Тут он вообще непредсказуем. Понятно, тундра?
Наконец-то дед разговорил приятеля по несчастью.
- В задницу твои ожоги. Отчего голову мутит, ты не спрашивал?
- Должно быть, болотный газ в наэлектризованном воздухе так воздействует на организм.
- Сам ты тундра, дед. В природе нет таких токсичных мест. Она благородно не удушает животный мир. Только люди придумывают все новые яды, газы, вещества, от которых сами же и деградируют. Слушай, дед, а ты можешь спросить у твоего профессора почему одних людей там борщевик обжигает, а другие его вовсе не замечают. Там, возле тоннеля, что-то не так. Неестественно.
- Вот! Я же говорил, я письма писал, а мне не верили.
- Ничего дед, за все хорошее воздастся. Может быть, тебя даже наградят.
Напоминание Уколова о наградах больно укололо старика.
- Тю-тю мои награды, тундра. Пока я там, на пустыре, в себя приходил, какая-то гадина их сняла. Варварство, надругательство - хуже ожогов, понимаешь. Металл воруют с могил и мемориалов - поднимается рука у подлецов. А тут с живого человека награды сняли, как металл.
- Эти, что ли?
Уколов протянул старику найденный на пустыре сверток с орденами и медалями.
Поздним вечером об этом пожалел. Дед любовно и бесконечно долго прицеплял свои цацки к костюму и без устали, на душевном подъеме рассказывал о каждой награде. Когда, как и за что. Уколов засыпал, просыпался, а бодрая речь о победах и свершениях продолжалась. Дед пел свои руны о грозных битвах и пятилетках, о юбилеях и великих своих начальниках. В дремоте воскрешаемые треволнения дня сливались с потоком ветеранского устного творчества в причудливую картину.
Будто едет Уколов на увитом кумачом паровозе, две блестящих стрелы впереди в горизонт упираются. Бесконечна страна, серебристые рельсы её расчертили на параллелограммы, квадраты, многоугольники. На геометрических этих участках земли - смотрит Уколов - мама честная, - растут лопухи лопушанские, да клюква развесистая преогромная, да гигантских размеров зонты мясистого силосного борщевика. И марши играют повсюду. Разные марши в разных ячейках российской земли, зажатых дорожными насыпями. К паровозу прицеплен агитационный вагон. На крыше его установлен армейского образца громкоговоритель. И громко он так говорит: "Пусть семена упадут в благодатную почву, превратим целину в цветущий оазис!" И кто-то из окон бросает, бросает вовсю семена.
Стало трудно дышать, побежали по телу электрические разряды, Уколов крикнуть хотел: "Прекратите!", встал во весь рост и увидел... Навстречу летят самолеты с крестами на крыльях. Вот люки под днищами пораскрывались, вот щас как бом... Из люков на землю цветы повалили, все красные с черным. Тучи кровавые мака на землю упали. Люди цветы обрывают, жуют, стебли варят, смрад поднимая. Летит паровоз где-то в тундре, похоже. Там чумы стоят прозрачные и в каждом - по борщевику. Люди заходят внутрь и дышат, дышат степенно и вдосталь. Набирают в прозрачные же пакеты воздух, несут на пастбища пастухам подышать. И лишь один красноармеец в буденновке, в черном пиджаке с медалями и орденами ходит меж чумами и прокалывает их штыком своей грозной винтовки...
- Я в войну и в заполярье успел послужить, - продолжал свою песню Косюк.
Вернувшийся из дремотного кошмара Уколов подумал: "Неужели так силен этот газ, что дурманит людей в проезжающих поездах? Там поворот и машинисты слегка притормаживают. Кстати, почему машинисты тревогу не били?"
Много вопросов хотелось обдумать, но речь благодарного ветерана была нескончаемой. Лишь к полуночи герой угомонился, но поспать все равно не пришлось.
Начальник РУВД Полина Антоновна Шкворень приехала в госпиталь ровно в двадцать четыре ноль ноль. Ткнув в нос удостоверение и послав подальше контроль, поднялась на четвертый этаж, аккурат попала в ожоговое. Знала? Пришла по наитию?
Когда в палату влетела женщина в миниюбке, ещё не уснувший Косюк привстал. В полном молчании эта любопытная штучка взялась за кровать Уколова, развернула на колесиках и покатила к выходу из палаты. У ветерана отнялся язык. Это не медсестра. Халата на ней нет. Может жена? Это ж надо так соскучиться! Или сучку заказал по телефону? У нынешней молодежи с этим просто.
В больничном коридоре начальница строго спросила проснувшегося Уколова:
- Мне Буремов сказал, что у тебя срочная секретная информация.
Оперативник повертел головой, соображая как попал в белый пустой коридор.
- Валяй, Уколов, у меня ещё дел по горло. Что случилось?
- Понимаете...
- Знаю, ты обжегся и отравился газом на болоте. Это твои проблемы. По делу что-нибудь скажешь?
Уколова обидело такое отношение. Шкворень думает, будто он там прогуливался, будто отравления и ожоги в быту получены. Сказал, глядя прямо в глаза:
- Там, где я обжегся - четыре трупа.
- Ты?
- Что я?
- Чьих рук дело?
- Вон вы про что... Не знаю чьих. Скорее всего несчастные случаи.
- И это секретная информация?
- Послушайте, как бы вы ни торопились. Это важно.
Шкворень присела на край кровати и выслушала рассказ.
- Болотный газ?
- Тогда бы все болота головы мутили. Я почему заинтересовался подростки стали меньше покупать наркотики. Старые знакомые пропали. На Правобережном рынке спрос упал. Прошел слушок про какую-то балдежную электричку. Тут и дед Косюк в РУВД пожаловал.
- Чьи там трупешники?
- Бомжи. Одни кликухи знаю.
- Тогда будем осматривать утром.
- Ночью там можно работать только в железных латах.
- Если информация подтвердится, напишу в УНОН представление о награде.
- Только не на часы.
- Выздоравливай.
Шкворень взялась за ручки и вкатила кровать Уколова в палату.
- Выздоравливайте, - пожелала она обожженному ветерану.
Косюк хотел что-то сказать, но не осмелился. Лишь когда женщина вышла, дед повернулся к соседу по палате.
- Чего вы там делали, зачем она тебя укатывала?
- С тобой, дед, и так укатаешься. Ширнулись мы в коридоре, понял?
- Как не понять, дело житейское. Жена, что ли?
Уколова передернуло.
- По-твоему только с женами ширяются? Можно вообще в одиночку.
