Барбара Гордон - Польский детектив
Я не совсем согласна с Хмурой в его оценке поступков Иоланты. Люди слабые вызывают у меня сочувствие, как в других пробуждают некую разновидность садизма, но я не стала спорить, пусть каждый из нас останется при своем мнении. Хмура заговорил о справедливости, и я спросила его:
— Вот именно. Справедливость. В этом деле было много нитей, и не все они распутаны до конца.
— Например?
— Ну, например, смерть Камы, девушки Ромуальда Дудко, выброшенной из окна гостиничного номера, с пятого этажа — на тротуар… На основании материалов, собранных Иолантой, вы могли бы возобновить расследование.
Хмура поморщился:
— Против кого, пани Барбара? Фирко был признан врачами недееспособным — психическое заболевание на почве алкоголизма. Уже после трагедии в Джежмоли. Впрочем, они с Барсом так и предусмотрели — это одна из возможностей уйти от ответственности за махинации в «Вихре». Барс сделал из него сумасшедшего… Он давно уже находится на лечении в психиатрической клинике, чтобы никто не сказал, что это симуляция. А может, так оно и есть — он ведь страшно пил, мог и в самом деле свихнуться.
— А те два молодых актера?
— Один из них, талантливый, трагически погиб. Второй бросил кино и уехал за границу. Собирался там сделать карьеру, но, как я слышал, пока что моет машины на бензоколонке.
— Значит, виноватых нет. Понимаю. А Божена… она отдала драгоценности Иоланты?
— Да, Прот заставил ее вернуть ему эти побрякушки как опекуну Анджея — наследника Иоланты. Что еще вы хотели бы узнать?
— Бодзячек. Павел Бодзячек…
— Говорят, вдова Стефана Воймира обратилась в Союз писателей с жалобой на Бодзячека. Но я не знаю, что из этого вышло. Думаю, Бодзячек заплатит ей за молчание, и она заберет свое заявление. Скорее всего, так и будет. Тем более что она никогда не придавала большого значения творчеству своего мужа.
Я вздохнула. По крутой дорожке ходит справедливость — и много ям и ловушек подстерегает ее…
18
Я попрощалась с Хмурой и поехала на другой конец города в кафе Союза писателей. У меня появилось непреодолимое желание увидеть кого-нибудь из участников джежмольской трагедии, и я не сомневалась, что застану их там. Писательский клуб притягивает не только литераторов, но и членов других творческих союзов.
Я уселась в уголке, как обычно. Пани Стася принесла мне большую чашку кофе. Я закурила и окинула взглядом оба маленьких зала, объединенных широкой аркой.
В первом — если считать от входа — главное место занимает большой овальный стол с удобными креслами. Здесь всегда располагаются режиссеры и артисты. Я замечаю среди них характерную, сутуловатую фигуру моего любимого актера, который восхищает своей горькой и снисходительной, циничной и трогательной усмешкой над жестокостью этого мира. Рядом — темноволосая, кудрявая голова режиссера, автора популярного телесериала. Длинноногие, эксцентрично одетые девушки. Главный объект их внимания — конечно же, Трокевич. Это он, длинноволосый и небрежно одетый, нераздельно царит в этом кругу. К нему устремляются все глаза, когда он входит. Его творческие планы неустанно всеми обсуждаются. Что снимает? Кого снимает? Он на вершине своей славы и принимает всеобщее поклонение как нечто само собой разумеющееся.
Я знаю, кого уже никогда не увижу за этим столом. Славомира Барса и Божену Барс-Норскую. Их давно уже нет в Польше. Однако я до сих пор ничего не слышала о творческих успехах Барса, и никто толком не знает, где он и чем занимается. Видимо, подвел его мистер Пирсток. Зато о Божене говорят. С усмешкой. Кто-то показывает западный журнал, блестящий, разноцветный, он идет по рукам. Вот где можно увидеть нашу звезду, она рекламирует пудинги и печенье. Божена предстает на снимке солидной дамой, заботливой хозяйкой дома, нежной матерью, она окружена смеющимися детками, которые радостно протягивают ручонки к блюду с пудингом — мама только что испекла это чудо! К лицу Божены приклеена сладенькая, умильная улыбочка…
К столу подсаживается Нечулло. Он по-приятельски приветствует Трокевича, который отвечает на эту фамильярность чуть заметной гримаской раздражения. У Нечулло теперь свое кинообъединение, возникшее на развалинах «Вихря». Он похлопывает по плечу молодую актрисочку, видимо, обещает ей роль, громко приглашает того юного, талантливого актера, которого еще Барс хотел взять в «Вихрь» вместо Прота, — и Нечулло не забыл об этом. Актер смущенно улыбается, отворачивая свое мальчишески-задиристое лицо с совсем еще по-детски пухлыми губами. Он знает, что, если Нечулло приглашает выпить, платить будет приглашенный.
Лилиану Рунич я здесь не встречу. Говорят, она порвала со всеми старыми знакомыми и переживает какой-то нервный кризис. Зато я могу восхищаться ее работами, развешанными на стенах нашего кафе. Такой тут обычай: каждый художник время от времени устраивает маленькую выставку последних работ. На этот раз Лилиана показала эскизы к театральной постановке «Балладины» Словацкого. Декорации великолепны, но есть в них что-то грозное и таинственное. Что интересно, на этих набросках лица Алины и Балладины почти идентичны. Жертва и преступница, которая, совершив убийство, впоследствии сама приговаривает себя к смерти, — один и тот же человек. Так увидела двух этих женщин Лилиана Рунич. У обеих продолговатые лица, обрамленные длинными, гладко спускающимися на плечи волосами, карие глаза, глубоко посаженные, слишком близко к тонкому носу. Я где-то видела это лицо… Я никогда не встречалась с Иолантой Кордес, но в моей памяти сохранился ее образ, запечатленный на фотографии из папки Хмуры. На фотографии, которую она подарила своему мужу, Михалу, в пятнадцатую годовщину свадьбы…
А вот и Михал Прот. Он входит в гардероб, и там сразу начинается суматоха. Ведь он не один. Вместе с ним пришла на обед вся семья: Мариола, Анджей и Агнешка. Работа Мариолы не позволяет ей отдавать много времени домашнему хозяйству, а хозяйство не маленькое: попробуй-ка накорми каждый день четырех человек. Анджей держит за руку Агнешку, которая строит кокетливые рожицы перед зеркалом. Он что-то говорит сестре, сердито хмуря широкие темные брови. Он в этот момент удивительно похож на отца. Агнешка поднимает на него робкий взгляд огромных синих глаз и послушно топает за братом по ступенькам вниз, где в полуподвале разместились два маленьких зала столовой. Анджей явно выполняет обещание, данное Хмуре… Уже снизу доносится до меня громкий, беззаботный смех Михала Прота.
Вот, кажется, и все мои знакомые из Джежмоли, которых я могу увидеть здесь, которым надо здесь бывать — хотя бы время от времени.
Я внимательно осматриваю оба зала, тут большей частью постоянные посетители. В одном углу компания детских писательниц обсуждает какие-то свои проблемы. Кто-то однажды сказал про этих дам: «писательные женщины». Именно так и должны выглядеть писательницы, воспитывающие молодое поколение: они держатся достойно, сдержанно, одеты с солидной элегантностью, старательно причесаны, выхолены. Не то что переводчица, которая сидит недалеко от них и выглядит так, будто в жизни не была у парикмахера. Рассеянная, близорукая, с вечно перекошенной юбкой и перекрученными чулками на худых ногах… В другом углу идет традиционная шахматная баталия. Сражаются старый известный художник и худой брюнет, поэт-цыганолог. Над ними склоняется фигура одного из важных общественных деятелей Союза писателей, записного оратора и страстного спорщика. Кто-то сделал неправильный ход. За эту ошибку ему грозит шах и мат. Оратор багровеет, хотя он всего лишь болельщик. Еще мгновение — и он вырвет фигуру из пальцев игрока! Опомнившись, он тяжко вздыхает, безнадежно машет рукой и отправляется по своим серьезным делам.
Есть в этом зале и еще кое-кто, плохо разыгравший свою партию. В углу, напротив меня, сидит одинокий человек. Со скучающим лицом он попыхивает трубкой и попивает кофе. Это, однако, не значит, что Павел Бодзячек не замечает того, что происходит вокруг него. Его взгляд то и дело останавливается на столиках в центре, которые оккупировала бойкая, болтливая молодежь. Она бесцеремонна, нахальна, жестока и жаждет славы и радостей жизни, она прожорлива, как молодая саранча, она не признает авторитетов и презирает компромиссы. Есть среди них истинные таланты, есть однодневки, прикрывающие затейливой писаниной духовную и интеллектуальную пустоту. Есть те, что не выдержат, и те, что пройдут через все испытания. Те, что опубликовав пару стихотворений, пишут в анкетах: «профессия — писатель», и те, что не брезгуют никакой работой, лишь бы иметь возможность еще и писать. Нигилисты и лирики. Энтузиасты и хладнокровные циники. Разные, разные, но все они молоды, ужасно молоды, и их так много. Это зрелище, должно быть, угнетает Павла Бодзячека, который тоже когда-то был молод и полон надежд, а сегодня он — почти ничто, потому что он — писатель, о котором все забыли. Миновали дни его могущества, он пострадал от того же оружия, которым когда-то сам разил своих врагов: от молчания. Как бы ему хотелось, чтобы молодые с любопытством поглядывали в сторону его столика, жадно прислушивались к каждому его слову — критическому или одобряющему. Как бы ему хотелось, чтобы время от времени кто-нибудь из них, отделившись от ровесников, робко подходил к его столику и присаживался на минуту, чтобы услышать, что думает великий Павел Бодзячек о последней дискуссионной статье в «Культуре». Но им не интересен Бодзячек. Им не важно, что он думает и, вообще, думает ли он. Они даже не знают его фамилии…
