Владимир Безымянный - Тени в лабиринте
- Да, где вода, а где именье? - вклинился неугомонный Гонтовой.
- К сожалению, взаимосвязь имеется. И я это докажу, - Голиков выдержал паузу. - Один из вас - человек хитрый, ловкий, наделенный богатым воображением, сумел незаметно для остальных передать ключи от машины Баринова и пачку сахара своему сообщнику. Затем, через какое-то время, он получил ключи назад и положил их на место, а именно - в карман висевшей в прихожей куртки, после чего преспокойно продолжил игру. Теоретически это мог сделать любой из присутствующих. Как только что выяснилось, каждый из вас выходил в прихожую, поэтому подозрение ни с кого пока не снимается.
- Ну и ну! - в гнетущей тишине присвистнул Эльяков.
Гонтовой заметно побледнел. Кормилин сидел, низко опустив голову. Баринов и Коржов не сводили глаз с майора, при этом Баринов ерзал на стуле, нервно хрустя суставами пальцев.
- Может, кто-нибудь хочет сделать заявление? - Голиков обвел цепким взглядом лица подозреваемых.
- Зарекался, что ноги моей здесь не будет, - запричитал Гонтовой, так на тебе!
- Ефим, не скули, будь мужчиной, - криво ухмыльнулся Эльяков.
- А ты не каркай! Небось, сам рад-радехонек, что тебя в тот вечер не было с нами.
- Как сказать, Ефим Зиновьевич. У гражданина Эльякова тоже есть причины для беспокойства, - поправил Гонтового майор.
- У меня? Позвольте, а я какое отношение имею к этой истории?
- Самое непосредственное. Вы полностью подходите на роль сообщника, которому были переданы ключи. Алиби у вас нет, плюс странный ночной звонок...
- Нет уж, спасибо, чужого на меня вешать не надо, - непритворно возмутился Эльяков. - Можно пройти в соседнюю комнату?
- Зачем?
- Сообщить, где я находился в ту ночь.
- Пройдите. Валентин, зафиксируй показания, - обратился майор к Нефедову, - потом проверим. Больше никто ничего не хочет сообщить? Тогда продолжим. Сейчас в присутствии понятых будет произведено опознание. Прошу всех пересесть к стене. Это и вас касается, гражданин Эльяков, - Голиков указал возвратившемуся Эльякову, куда нужно сесть, а сам выглянул в соседнюю комнату.
- Ну что?
- Утверждает, что до трех часов ночи находился в квартире Гонтового, - торопливо прошептал Нефедов. - Хорошая компашечка!
- Ладно, черт с ним, разберемся! Громов привез Бутовскую?
- Да, они ожидают на лестничной клетке.
- Передай, пусть через пару минут заходят...
- Вера Львовна, посмотрите внимательно, знаком ли вам кто-нибудь из присутствующих здесь людей.
Старушка без робости почти вплотную подошла к сидящим. Все пятеро, затаив дыхание, следили за каждым ее движением. Напряжение достигло кульминации. Наконец она подняла сухую морщинистую руку.
- Этот!..
- Вот теперь, Евгений Петрович, поговорим наедине.
В глазах Коржова промелькнул страх.
- О чем?
- Нам есть о чем поговорить, хотя бы о вашем знакомстве с Натальей Северинцевой.
- О каком знакомстве? Уверяю вас, меня с кем-то спутали. Это досадное недоразумение.
- Недоразумение? - в голосе Голикова зазвенел металл. - Нет, Евгений Петрович, вы хорошо знаете, что это не так. И лишнее тому доказательство показания соседки Северинцевой.
- Вы готовы верить словам какой-то столетней бабки, потому что это вас устраивает, - Коржов с вызовом посмотрел на майора. - Похож! А если бы она сказала, что я на папу римского похож?
- Мы бы, наверное, запросили Ватикан, - хладнокровно ответил Голиков.
- Чего вы от меня хотите? - теряя самообладание, Коржов вцепился в крышку стола.
- Правды, - неумолимо произнес майор.
Евгения Петровича бросило в жар.
- Я растерялся и пока не знаю, как вас переубедить, - затравленно озираясь, начал он, но Голиков не дал ему договорить.
- Кому вы передали ключи? Эльякову? Саркисову?
- Ах, вот как! Выходит, Баринов был прав - вам нужен стрелочник, презрительно усмехнулся Коржов. - Я никому никаких ключей не передавал, и понятия не имею, кто такой ваш Саркисов. Так и запишите.
- Девичья у вас память, гражданин Коржов. А ведь во время работы в таксопарке вы были на короткой ноге с Григорием Вазгеновичем. Нехорошо забывать старых знакомых.
- Я четыре года как перешел в автосервис, и не обязан помнить всех, с кем раньше работал, - огрызнулся Коржов.
- Значит, имена Петра Моисеева и Леонида Границкого вам тоже ни о чем ни говорят? - усилием воли майор заставлял себя сдерживаться.
- В первый раз слышу.
- Мне кажется, Евгений Петрович, вы начинаете терять ориентацию в происходящем. Иначе как объяснить столь глупое и бессмысленное запирательство?
Демонстративно скрестив на груди руки, Коржов невидящим взглядом уставился прямо перед собой. В этот момент в комнату вошел Железнов. Мельком взглянув на Коржова, он приветливо кивнул майору и присел на свободный стул возле двери.
- Видимо, придется помочь вам воскресить в памяти некоторые "забытые" имена, - продолжал Голиков. - Для начала давайте вернемся к событиям далекого детства. Новотроицк, детский дом, Виктор Ферезяев. Или вам более привычна фамилия Борохович?
Глаза у Коржова широко раскрылись, лицо посерело.
- Я не пойму, о чем речь, - наконец выдавил он из себя. - Я сирота и действительно воспитывался в детском доме, но Ферезяева и этого... второго не помню. Столько лет прошло...
- А почему вы об одном и том же человеке говорите во множественном числе? - с иронией спросил майор. - Не слишком ли это наивно звучит?
- В чем вы меня обвиняете? - как ни странно, Коржов начал понемногу приходить в себя. - Называете какие-то имена, намекаете на какие-то знакомства. Все ваши утверждения голословны.
- Да, прямых улик мне пока недостает, - признал Голиков, - но мы их найдем, обязательно найдем. Тайное всегда становится явным.
- Вот тогда и будем говорить, - язвительно бросил Коржов.
- Разрешите, Александр Яковлевич, у меня тоже имеется несколько вопросов к подозреваемому, - Железнов выразительно посмотрел на майора.
- Я отказываюсь отвечать на все ваши вопросы! - выпалил Евгений Петрович. - Вы не имеете права держать меня здесь. Это произвол! Я передовик производства, с пятьдесят второго года в партии...
- Не забудьте упомянуть, что после войны около двух лет проживали в Хролах у тетки Бороховича, - негромко добавил Железнов.
Коржов осекся на полуслове. Пожалуй, не менее удивлен был и Голиков.
- Какой бред... - обескураженно пролепетал Коржов. - Это просто чудовищно...
- Кстати, Александр Яковлевич, вы заметили, что я не обращаюсь к подозреваемому по имени? - продолжил Железнов. - Дело в том, что назвать его Евгением Петровичем Коржовым было бы кощунством по отношению к памяти настоящего Коржова - шестнадцатилетнего партизана, геройски погибшего осенью сорок третьего. Вы, наверно, не подозревали об этом факте "своей" биографии, гражданин Остроградский?
- Нет... нет... это невозможно, - послышалось бессвязное бормотанье.
- Ну что же, пора поставить все точки над "i". - Железнов подал знак стоящему в дверях Нефедову.
В комнату вошла пожилая женщина в старомодном пальто и свалявшемся пуховом платке. Сделав несколько неуверенных семенящих шажков, она вдруг замерла на месте и, простерев вперед руки, истошно вскрикнула:
- Жора, сынок!..
В ответ раздался леденящий душу вой.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
ТОЧКИ НАД "i"
Тени рассеялись. В невероятно запутанном лабиринте отыскалась та единственная тропинка, которая выводит к свету. Шаг за шагом иду я знакомым путем, пытаясь еще раз, уже для себя, убедиться - все ли я сделал возможное, чтобы своевременно разгадать преступный умысел, предотвратить зло.
И еще. Хочется понять, что же толкает человека на преступление. Нет, я не оговорился, именно человека. Ведь зверем не рождается никто...
"Жора, сынок, как ты мог?!" В выплаканных материнских глазах застыли немой укор, боль и отчаяние.
Всему есть предел. Встреча с матерью выбила последний камень из-под хитроумно выстроенного здания подлости и лжи, столько лет служившего убежищем Остроградскому-Коржову.
Признание было трудным. Прошло немало времени, прежде чем обвиняемый поставил подпись в конце протокола.
Остроградскому пришлось волей-неволей прожить вторую жизнь, такую же "черную", как небо в ту страшную осеннюю ночь сорок четвертого года, когда он принимал боевое крещение. Рядом с ним, сцепив зубы, стояли насмерть молодые ребята. Им наверняка было страшно, ведь убивать и быть убитым всегда ужасно. Но высшее чувство долга перед Родиной не позволяло им думать о себе, и уже поэтому каждый из них был героем.
Темная ночь - хорошая помощница в неблаговидных делах. Брошен автомат - без него легче, и, прижимаясь к земле, осторожно, словно вор, крался Остроградский подальше от поля боя, где погибали товарищи. Им руководил всепоглощающий животный страх. Ну, а потом... скитания по лесу, который стал отныне для него навсегда чужим. Деревья и кусты уже не укрывали его, как свое родное дитя, и лишь укоризненно шелестели листвой и жалобно стонали, оплакивая его честь. Но Остроградского не мучили угрызения совести. Желание выжить, любой ценой спасти свою шкуру целиком заполняло его.
