Екатерина Лесина - Бабочка маркизы Помпадур
Дашка выбралась из машины, чтобы оглядеться. Любила она чувствовать места, пусть бы многие и считали это ее занятие блажью. Она вдыхала воздух, в котором отчетливо ощущались хвойные ноты. Позволяла сырости проникнуть сквозь куртейку. И не прятала руки в карманы.
Дашка направилась к старому зданию сельпо, ныне украшенному синей вывеской «Колокольчик». На двери и вправду висели китайские колокольчики, но звон их остался неуслышанным. Внутри было сумрачно и пусто. С потолка свисали липкие ленты, убрать которые, видимо, было лень.
На полках теснились бутылки. Лежали буханки сероватого, какого-то неприятного с виду хлеба, стояли короба с печеньем и конфетами. Урчал старенький холодильник, сберегая в искусственной мерзлоте пачки с пельменями и крабовыми палочками.
– Эй, – Дашка постучала по столу. – Есть тут кто?
Продавщица, женщина в меховой дохе, наброшенной поверх форменного халата, выплыла из подсобки.
– Здравствуйте, – сказала Дашка, решив быть приветливой. – Вы мне не поможете?
Женщине на вид было около сорока. Толстый слой пудры скрывал морщины, но придавал лицу неестественную гладкость, отчего кожа казалась латексной. У рыжих волос ее чернели непрокрашенные корни, а тушь на левом глазу размазалась.
– Чем? – она поставила на стол чашку и стряхнула в нее пепел.
– Вам случайно не знакома Карина Бражкина?
– Кто?
Вряд ли следовало рассчитывать на удачу.
– Карина Бражкина. Она жила здесь. Давно, – Дашка назвала адрес, добыть который получилось не сразу. – Девочка из неблагополучной семьи. Ее потом в приют отдали.
– И что?
– И ничего. Быть может, вы знаете кого-то, кто мог ее помнить? Школьный учитель, например…
– Эта скотина уже имени своего не помнит, – неожиданно дружелюбно отозвалась продавщица. – Ленка я. Знаю Кару. Вместе учились… шалава шалавой была.
Ленка вышла из-за прилавка и, перевернув табличку на «Закрыто», заперла дверь.
– Идем. Поболтаем. А то дубак тут редкостный…
В подсобке было теплее, в основном благодаря калориферу. На раскаленных алых спиралях его виднелись черные точки нагара, и пыль, попадая на них, сгорала, наполняя подсобку запахом жженых волос.
– Знаю, чего подумала. Что выгляжу старуха старухой, – Ленка развернула от стены стул и, подняв сложенное вчетверо одеяло, стряхнула мусор, перевернула другой, чистой, стороной кверху и велела: – Садись. Чая нет. Пробки выбивает, если кипятильник сунуть. Армен, скотина этакая, на проводку тратиться не желает. А жизнь тут нелегкая… пьют все. Зачем я вернулась? После школы-то в город дернула. За счастьем. Потом не знала, куда от этого счастья деваться. Мужик никудышный. Мамаша – мозгоклюйка. И сестрица такая же… все на моей шее сидели и еще поедом ели. Дескать, взяли голытьбу необразованную. Что толку с их образования, когда жрать нечего? На стройке я пахала… пахала и пахала, пока однажды не застала этого ирода с бабой. Мне, значит, нытье, что жрать нечего и в хате неубрано. А ей – цветы с шоколадом.
– Сволочи они, – поддержала беседу Дашка, думая об одной конкретной сволочи, которая никак не шла из головы. Недоговаривал чего-то друг Славка. И не зря он умолял Алинке ничего не рассказывать. Не о ее душевном спокойствии заботился.
А Дашка дура, что поддалась уговорам.
– А то… потом прибежал. Говорил, что сама виновата. Себя запустила. Выгляжу так, что нормального мужика воротит.
Дашка тоже так выглядит, по маминому мнению. Нет у Дашки времени на солярии и салоны, чтобы пилинг там, спа и маникюр с педикюром. Чтобы шпильки и походка от бедра, а юбка легкая летает, лаская прекрасные ноги… тьфу.
С такими пусть Славка развлекается. Привык небось. И оттого вчера, в кафешке, глядел на Дашку, будто на чудовище. Думал, что она всегда такая, при параде? Побегал бы он целый день на шпильках да по грязи, как порой приходится…
– И хорошо, что сказал, – Ленка достала сигареты. – А то простила бы… так – собрала манатки и ухайдокала к мамке. Пускай живут себе. Жалко только, что в хату их вбухалась немерено. Думала, гнездо семейное обустраиваю… ремонт. И стеночка… и уголок мягкий, кожаный.
Она вздохнула, видать, жалея об этом самом кожаном уголке, отвоевать который не получилось.
– На свекровь мою оформлен был, – сказала Ленка, подтверждая догадку. – Дуры мы, бабы.
– Это точно.
И Дашка не исключение, если этого мажора из головы выкинуть не может. Туда же… на колени становился, звезды с неба обещал. Пьянь несчастная. А вчера по глазам видно было – не помнит.
И вспоминать боится.
– Так чего с Кариной? – Дашка заставила себя вернуться к делу. – Она пропала. Несколько месяцев тому. Бесследно.
– Навернулась-таки… ой и бедовая была. Хотя чего уж тут. Родители квасят и сидят. Бабка ее растила, да тоже любительница этого дела, – Ленка стукнула себя по шее. – Но тихая. Кара тоже сперва тихоня тихоней была. Мы дружили… ну, наверное, дружили. Я ее подкармливала. Мне-то мамка вечно напихает в школу всего, то бутербродов, то колбасы, и денег даст, чтоб не голодала. Я в буфете и прикуплю разного. А бутеры Каре скармливаю. И мамка довольная, и Кара сытая. Она мне задачки решала… не думайте, что если алкоголиков дочка, то тупая. Умная была. Потом уже, когда вразнос пошла, то всем от ее ума тошно стало.
Чашка наполнялась пеплом. Каморка – дымом, и Дашка чувствовала, что вот-вот расчихается и будет чихать до тех пор, пока не окажется на свободе.
– Поначалу-то мы и не особо понимали, что и к чему. Дружили вот все вместе. Дети ж. А классу к четвертому стало ясно, что есть богатые, есть бедные, а есть Кара. Знаешь, как ее прозвали? Бомжиха… и ведь не сами придумали. От старших подцепили. Дети, они края злобы не знают. Если игра, то игра. А весело было ее травить.
– Били?
– Случалось, что и били… но она сдачи давала. Злобно так. Не боялась крови. Родители, конечно, приходили жаловаться. И кого слушать будут? Мамочек-папочек или старую алкоголичку, которой плевать, что с ее внучкой происходит. Вот сейчас думаю, может, будь мы добрее, все б иначе повернулось?
На этот вопрос Дашка не знала ответа.
– Она начала воровать. Сначала понемногу, но потом осмелела. Подружилась с пацанами, которые постарше. Ну, как сказать, подружилась. Она им многое позволяла. За деньги. Или еду…
Лена покачала головой и, ткнув сигаретой в слой серого пепла, зло сказала:
– Она нарочно выбирала таких, которые всем нравятся. Назло. И те ходили следом. Вот что в ней было такого? Ни рожи, ни кожи, одни глазищи да наглость. А эти… что собачата. Все знали, что Кара – шалава! Плевать же было. Главное, чтоб с ними… ох и дуры мы.
Дуры. Определенно. И Дашка в числе первых. Тянет Славке позвонить, сказать, чтоб приехал. Послушал. Понял, что за зверь была Карина. И почему она им стала.
– И ведь слова поперек не скажи. Манька, которая старше меня на год была, как-то обозвала Кару проституткой… ее подкараулили. И в сарай. И чего там делали – все знают. Только Манька побоялась заявление подавать. Увезли ее родители. А мы бояться стали. И вроде вспоминаю себя. Сикуха сикухой, а страшно. Кара у нас королевой… была у нее такая глупая фантазия, что она на самом деле королева. Ее в роддоме перепутали. И родители настоящие вот-вот объявятся. Или не объявятся. Она их сама найдет и пожалеть заставит, что бросили. В ней столько злобы было, что и не рассказать.
Дашка кивнула и задумалась над тем, над чем частенько думала. Откуда в людях злость берется? От других людей с их безразличием? Достается с генами, как цвет волос или глаз? Или появляется сама по себе?
– Что было потом?
– Потом… ее увезли в приют. Силой. Я знаю, что тут родители постарались. И приют выбрали такой, который подальше. Чтоб наверняка. Всем и полегчало.
– Больше она не появлялась?
– Ну… – Ленка постучала обгрызенным ногтем по столу. – Была тут… с полгода назад, что ли? Я ее не узнала. Вся такая из себя… в куртке кожаной. И в юбке короткой. Шпильки – во!
Ленка растопырила пальцы.
– Она долго тут была?
– Да месяц или два. Бегала за куревом. Сначала злая, а потом вдруг довольная такая как-то привалила. Шампанского притащила. Мол, удачу обмыть не с кем.
– Какую?
– Вроде жениха нашла себе… что-то болтала, только я вполуха слушала. Жалко еще стало. Если уж за удачу выпить не с кем, кроме меня, то разве это удача? Еще подумала, что поматросит ее жених и все. А она и вправду сгинула.
– А где она жила?
– Да если по улице и прямо пойдете, то седьмой дом. Ворота зеленые. И почтовый ящик на них. Там велик во дворе гниет еще.
– Чей это дом?
– Антончиков. Жила тут одна семья. Уехали…
– Давно? – Дашка не могла понять, зачем ей эти факты, напрямую к делу не относящиеся, но чутье утверждало, что факты эти нужны. И Дашке следует быть очень и очень внимательной.
– Давно. Не нашенские были… а до них еще кто-то… и до того. Там двери открытые. Мне бы тоже уехать, да только куда? Вот скотина-то… я ж ему все. Работала как лошадь. А он мне?
