Руслан Белов - Клуб маньяков
Остановилась. Вышла из машины. Склонилась надо мной. Приоткрыла веко.
Вера!!! Это была Вера! В черной одежде с ног до головы. Одно лицо. Даже пряди волос не видно.
Вера... Нашла. В пустыне. Из-под земли... Значит, боли не океан. Лужица. Океан ждет впереди.
Увидела: зрачки сужены. Озабоченно покачала головой. Осмотрела рану на бедре. На плече. Лицо ее застыло. Вынула что-то из кабины. Шприц. Вколола в вену.
И я исчез в бушующем океане радости.
Очнувшись, увидел голые, беленые стены и потолок. Неровные.
Стены без окон. Широкая двустворчатая дверь.
Она открыта. Вдали в дымке протягивается невысокая сглаженная горная цепь.
На полу кошмы с цветными узорами. Красные пряди. Синие. Желтые.
В углу напротив стопка пестрых одеял.
Я лежу на тонком матраце. Без простыни.
На мне длинная белая рубаха. Чистая.
Все непривычно. Запахи кислого молока и пареного риса. Пустота комнаты. Жизнь.
Голова раскалывается. Ломает. Раны не болят. Засохли...
Вставать не хочется. Там за дверьми - непереносимый зной. И необходимость что-то делать. Существовать.
Кажется, кто-то идет.
Это она.
Вошла. Застыла. Смотрит.
Нет, это не Вера. Не те глаза.
Глаза Ксении.
Нет, не Ксении. Чего-то в них нет. Того, что было у Ксении и Веры.
У них глаза были в кости. В черепе. В шорах.
А у этой они свободны, они в просторе. Не в пустынном, не в знойном, а в каком-то особом просторе.
Присела передо мной. Пригладила волосы... Боль как рукой сняло.
Провела ладонью по щеке. Захотелось поцеловать пальчики. Прохладные, розовые, нежные.
Откуда такие в этой дыре, где ежедневно надо сражаться за кусок окаменевшей от зноя лепешки?
Не поцеловал. Сдержался. Рано. Это случиться позже. Вижу эту страницу в книге жизни. Это уже написано.
Проговорила что-то. Не по-персидски. На заболи. Местном диалекте. И, обернувшись на мгновение к двери, сняла черную накидку, рассыпала волосы.
Светло-каштановые. ...Красивые.
Не удержался, положил руку на грудь. На грудь девушки.
Упругая. Еще не кормила. Да, не кормила...
Зарделась. Подалась ко мне так, что потвердевший сосок впечатался в ладонь. И, смятенная своим безотчетным порывом, отстранилась, обернулась на дверь.
- Кто-нибудь может придти? - спросил я по-русски.
- Нет, - затрясла головкой.
- Просто стесняешься?
- Да, - закивала.
Она все понимает.
По глазам.
На каком же языке мы будем с ней разговаривать? На русском? Наверное, да...
- Закрой дверь...
- Нет, - затрясла головкой, указывая пальчиком на мои раны.
И принялась что-то объяснять на иранском.
Я понял. Я должен сходить к ее матери и сказать, что беру ее дочь в жены. Навсегда или на какое-то время.
Таковы обычаи. Что ж, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
- Так я пойду? Проводишь? - сделал попытку встать.
Покачала головкой.
- Нет. Я схожу за ней.
И, поцеловав в лоб, вытащила из-под матраца пятьсот долларов.
Мятые стодолларовые бумажки. Они лежали у меня в заднем кармане брюк на всякий случай. Заначка. Чтобы не продавать последнюю рубашку для покупки билета на пароход. Харон так увлекся моим телом, что не обыскал карманов. Вот дурак.
- Калым? - спросил, принимая деньги.
- Да, - закивала.
И поцеловав (уже в губы), спряталась в накидку и вышла. На пороге обернулась и влилась в глаза.
"Я тебе доверилась... Не зная совсем..."
"Узнаешь".
Исчезла. Как и не было.
...Вот так вот. Из ада - под венец.
Ну, ты, Черный, даешь... При живой жене...
Нет, это не ты даешь, это воля Божья... Ныл, в Москве, ныл, что чужд тебе дымный город с его придуманными ценностями, вот Он и послал тебя. В пустыню, в какой сам когда-то сидел в ипостаси Христа.
И как изящно ведь послал, как продуманно. Вера скажет Наташе, что отец ее погиб в диком краю, погиб так, как хотел погибнуть.
Скажет и заживет свободной жизнью богатой тридцатилетней женщины.
Ницца, Флорида, Италия... Эти мальчики для танцев, как их... жиголо, вот...
Потом отправит Наташу в закрытый привилегированный колледж где-нибудь в Англии.
Будет видеться с ней месяц в году.
Со временем появится преуспевающий муж... Седеющий здравомыслящий бизнесмен на виагре... Нет, бывший подчиненный. Он будет вежливо разговаривать и ходить по проституткам. А потом женится на красивой дуре-дочке самого N.
А я не женюсь.
Я покупаю женщину. За калым.
...Калым. Как это здорово. Как продуманно...
Я отдаю теще деньги, а она отдает мне дочь. Класс!
...Как просто. Баш на баш. И как символично! Сколько смысла!
"Все, доченька, теперь ты принадлежишь ему, а я на тебя не имею никаких прав. Теперь вы все решаете сами".
Если бы я Веру так купил у Светланы Анатольевны...
...Фиг бы она продала, как же. И за миллион бы не продала.
Отказалась бы от миллиона. За право вмешиваться.
За право подправлять, корректировать, подталкивать.
За право влиять.
За право участвовать с решающим голосом.
Бог с ними. Пусть живут в своем муравейнике. По муравьиным законам.
...А я буду пасти баранов. И устрою где-нибудь в горах маленький тайничок для хранения наркотиков из Афганистана.
Перевалочный пункт.
Без этого в этих краях не проживешь. Продажа мяса дает копейки.
Эти пустынные бараны не крупнее наших кроликов. На такой траве не зажиреешь. Ходят круглый день, камни обгладывают.
...Наркотики, наркотики... Фиг с ними, с наркоманами.
Я за всю свою жизнь не встречал ни одного. Не было их в моем кругу.
Наркотиками пользуются те, кого Бог хочет извести.
Для улучшения породы душ.
...А ведь не спросил, как ее зовут... Хорошая женщина. Всю жизнь о такой мечтал.
Детей нарожаем. Семь штук.
Вот бы не умирали. В этих краях дети мрут, как мухи...
Что-нибудь придумаем типа гигиены и санитарии.
Одну назову Наташей, другого - Валентином. Нет, нельзя.
Если Наташа с Валькой узнают, им будет неприятно.
Ладно, имен много. Только не хотелось бы по-местному называть... Ахмед, Фархад, Харон...
Садихиён. Не выговоришь.
Нет, только по-русски. Одного назову Русланом, второго...
Кто-то идет... Двое..."
Вошли мой ангел-спаситель и пожилая женщина. Тоже в черном и совсем не страшная. Озабоченная, иссушенная зноем, но добрая. Всю жизнь мечтал иметь добрую тещу. У Ксении была добрая мать. Семь лет пролежала в инсульте.
Женщина присела передо мной. Уставилась, изучая.
Лицо постепенно Смягчилось. Значит, понравился. Не очень, но понравился.
- Хочу взять вашу дочь в жены... Пока навсегда.
Улыбка, тронувшая мои губы, ей не понравилась. Хиханьки-хаханьки в такой ответственный момент.
Задумалась.
- Да, вот, такой у вас будет зять, - заулыбался я смущенно. - Дурной немножко. Но дочь мне ваша нравиться и, похоже, я влюблюсь в нее до глубины души.
Получилось убедительно. Оттаяла, закивала.
Протянул ей деньги. Взяла, пересчитала, расправляя бумажки.
Поднялась, взглянув уже по-свойски. Подошла к дочери, поцеловала в лоб, затем подтолкнула ко мне и вышла, прикрыв за собой двери.
В комнате воцарилась темнота. Я потянулся к тому месту, где только что стояла моя новоиспеченная жена.
Но рука скользнула по пустоте.
И стало страшно. Почудилось, что я вновь в склепе с этими мерзкими животными.
Прислушался - тихо.
Ни звука.
Протянул руку к потолку, но не нащупал его.
А ведь он казался низким.
Сердце застучало: "Это не склеп, это я умер! И перед смертью Бог великодушно дал мне увидеть то, к чему я стремился всю свою жизнь, он дал мне увидеть мою собственную женщину, женщину-спасительницу, женщину-дорогу, женщину-пристань".
Постоял, успокоился, усмехнулся и, стараясь отогнать дурные мысли, пошел туда, где должна была находиться дверь.
Или Рай, Ад, пустыня, Саратов.
И наткнулся на беленую стенку.
"Слава богу, я там, где должен быть!"
Начал медленно продвигаться вдоль стены, продвигался, пока в голову не пришло, что все происходящее - не что иное, как устроенный моей невестой символический ритуал рождения.
"Сейчас я в животе своей маменьки и сейчас, скоро, вот-вот, она родит меня и передаст в руки другой женщины. Женщины, которая возьмет меня, глупого, и поведет по жизни и всегда будет рядом... И потому не нужно дергаться в темноте, а надо просто улечься на пол, свернувшись в клубок, улечься и ждать своего рождения...
Я так и сделал.
Улегся в позе человеческого плода.
И тут же стал им.
Стал умиротворенным, ничего не боящимся.
Стал Вселенной, в которой нет зла, а только желание сделаться немножечко больше и разумнее.
Сложнее, может быть.
Все, что я знал о жизни и о себе, понемножку стиралось из памяти.
Не стиралось, а переписывалось в подсознание.
Когда этот процесс закончился, я сделался маленьким мальчиком, закрытыми своими глазами видящим весь мир чудесным и добрым
