Владимир Кашин - Тайна забытого дела
— Так, так. Когда легли?
— Как всегда, в десять.
— Читали ли вы на ночь, не читали?
Пожала плечами. Какое может быть чтение, если керосин выдают только банковской страже, и то не всегда. Несмотря на серьезность обстановки, вопрос инспектора милиции показался ей не только глупым, но и смешным — особенно по интонации, напоминавшей: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» Впрочем, этот лохматый, наверно, понятия не имеет о Шекспире.
Как же здесь все было ей противно: и слова, и манеры этих людей, и обмотки на их ногах, длинные мешковатые шинели, тяжелый и устоявшийся запах махорки, хриплые голоса и глаза фанатиков.
— Отца вы вечером не видели вчера?
Клава не так зло, как раньше, взглянула на следователя. Он или лишен элементарного слуха и поэтому не чувствует в своих вопросах интонации Отелло, или действительно не знает, кто это такой.
— Вчера вечером? Видела. Приходила к нему, чтобы, как всегда, пожелать ему покойной ночи.
— Что он сказал вам?
— Как всегда, поцеловал и пожелал покойной ночи.
— Вы не заметили ничего необычного в его поведении?
— Нет.
— В одежде?
— На нем была, как всегда, его любимая меховая куртка. У нас ведь всегда теперь, — она подчеркнула это слово, — холодно.
Он не обратил на это внимания.
— Так, так. Значит, ничего особенного не сказал?
— Нет.
— И вы ушли от него сразу в свою спальню? Больше не заходили никуда?
— Нет.
— Где была в это время ваша мачеха?
— Наверно, в своей спальне.
— А брат?
— Он боится спать один. Евфросинья Ивановна берет его к себе.
— Вы не слышали какого-нибудь шума в доме или во дворе, когда лежали в постели?
— Кроме сильного ветра, ничего.
— Сразу уснули?
— Наверно, через полчаса. Лежала и прислушивалась, как воет ветер, как дрожат стекла в окнах под дождем и снегом.
— Среди ночи не просыпались?
Клава побледнела.
— Меня разбудили и вытащили из постели ваши хамы.
У молодого инспектора терпение оказалось завидным.
— А перед тем, как к вам пришли?
— Я сплю одетая. Согрелась и крепко спала.
Так допрашивал ее Решетняк.
А теперь, сама не зная почему, волнуясь, ждала она его, своего врага, одного из тех, кто перевернул и сделал несчастной всю ее жизнь.
Его не было.
Наступил вечер. Сумерки вползли в комнатушку и словно одеялом укрыли лежавшую на кровати с открытыми глазами Клаву. Настала ночь. Решетняка все не было, и Клава уснула, думая, что он появится завтра.
Ночью ей снилось продолжение допроса.
— Ваша спальня далеко от конторы банка и хранилища? Покажите вот здесь, на плане.
— Между нашей квартирой и банком — железная сетка, которая на ночь запирается на ключ.
— И в эту ночь она тоже была заперта?
— Меня это не интересовало.
— А кто обычно ее запирал?
— Наверно, отец. Кто же еще!
— А до национализации?
— Не знаю. Тогда было много служащих, а меня дела отца не касались.
Клава старалась держаться спокойно, но ей это плохо удавалось. Брошенная среди ночи в камеру, она и на мгновение не сомкнула глаз. При мысли, что ей придется пережить еще одну, а может быть, и не одну еще такую ночь, ее начинало трясти. И она с ужасом думала о безжалостном инспекторе. Когда Решетняк умолк и, сдвинув брови, уставился на нее, она опустила ресницы, осмелилась спросить:
— А отец мой здесь? А брат? Он ведь совсем еще ребенок.
— Брат ваш дома. За ним присмотрят. Мачеха у нас. Хотите увидеться с ней?
Клава покачала головой:
— Я спрашиваю об отце. Где он?
— Об этом мы хотели спросить вас.
Она молчала.
— Ваш отец — враг революционного пролетариата и трудового крестьянства. Вместе с неизвестными бандитами он ограбил доверенный ему банк, украл ценности, которые принадлежат народу. И сбежал, оставив на произвол судьбы собственных детей. Но рука красного правосудия…
— Нет, нет! — закричала Клава. — Это неправда!
И потеряла сознание. Когда пришла в себя, увидела в комнате еще несколько милиционеров. Решетняк стоял над нею с кружкой воды.
— Домой сами доберетесь или довезти?
— Дойдет! — услышала она чей-то голос. — Не разводи с ней, Леша, буржуйских антимоний!
Она ухватилась за край стола и встала.
— Где мой отец? — спросила еле слышно.
Решетняк поставил кружку на подоконник, развел руками:
— Ищем. Вы можете нам помочь. Да, да… Все, что услышите или узнаете об ограблении банка, рассказывайте нам. Придете сюда, спросите меня, Решетняка. Понятно?
Она кивнула и вышла на улицу.
…Проснулась Клава под утро от настойчивого стука в окно. Открыла дверь, даже не спросив, кто. Какие-то люди, обвешанные пулеметными лентами, поддерживали под руки Решетняка. На левой ноге его вместо сапога была перевязка.
Ни о чем не спрашивая, она бросилась назад в комнату, сорвала с постели одеяло. Товарищи помогли инспектору снять шинель и лечь.
— Отдыхай, Леша, — сказал один из них. — Приведем к тебе доктора. А пока — не шевелись.
Когда эти люди ушли, Клава внимательно посмотрела на него. Лицо его было белым как мел. Под глазами — глубокие тени. На относительно чистых тряпках, которыми была перевязана нога, все увеличивалось кровавое пятно.
— Что с вами? — прошептала она.
— Ничего страшного, — ответил он, пытаясь улыбнуться. — Пить хочется.
Она бросилась к ведру, набрала полную кружку и протянула Решетняку. Но он только пошевелил пальцами руки, а поднять ее не смог. Клава приподняла ему голову и осторожно напоила. Словно крылом взмахнуло перед глазами прошлое: смерть матери, больной брат, возле которого она сидела день и ночь. Теперь таким же беспомощным казался ей Решетняк. Снова захолонуло сердце — вспомнился юнкер Антон, и она горько расплакалась.
Плач не утихал и постепенно перешел в истерику. Она опустилась на пол. Решетняк не знал, как успокоить ее. Наконец она выплакалась и села на полу.
— Что с тобой, Клава? Не надо. Все пройдет. Через денек-другой снова прыгать буду.
Она отчужденно взглянула из-под опухших век и ничего не ответила. Да разве из-за него она плакала? И сама-то не знала, почему потекли слезы, почему острой болью зашлось сердце и заставило ее рыдать над своей исковерканной судьбой.
Вытерла слезы рукой.
— Простите, Алексей Иванович. Вам очень больно?
Он снова попробовал улыбнуться.
— В ногу ранили. И немного в плечо. Но до свадьбы заживет.
— Кто же это вас так?
— Бандиты, — нахмурился Решетняк.
Хотела спросить какие, но побоялась. Она-то ведь тоже классовый враг, как те, которые ранили его. Впервые в жизни почувствовала себя как бы виноватой в своей классовой принадлежности. Но тут же подумала, что, может быть, Решетняк стрелял в таких юношей, как Антон. От этой мысли словно окаменела, ощутив, как снова вспыхивает ненависть. И только через некоторое время постепенно превозмогла себя и уже опять спокойно посмотрела на раненого.
— Боже мой! — неожиданно всплеснула руками. — У меня ведь еще немножко кулеша осталось! Сейчас подогрею.
Разожгла печку, но, пока возилась, обессиленный Решетняк уснул. Будить его она не решилась.
Он еще спал, когда явились милиционер с врачом. За окном рассвело, и в сером свете лицо раненого показалось Клаве осунувшимся и чужим. Врач попросил согреть воду, а милиционер молча положил на стол мешочек с пшеном, небольшой кусочек сала, сахар, круглый хлеб.
Когда врач коснулся руки Решетняка, чтобы прощупать пульс, тот застонал и открыл глаза. Клава увидела, как сжал он зубы и как на бледном лице его выступили капли пота.
После перевязки врач сказал, что кость пулей не задета, только много потеряно крови, и больному надо лежать, пока рана не затянется. «Покой и питание, — заключил он, обращаясь к Клаве, — и все будет в порядке». Она сперва пожала плечами: мол, почему врач говорит все это ей. Но потом спохватилась и закивала головой.
На следующий день Решетняку стало легче, он даже пробовал шутить, а ночью снова метался в жару, кричал, приказывал стрелять в контру, ругался, и Клава не знала, что делать.
Прошла неделя. Клава самоотверженно ухаживала за раненым. Когда приходили из милиции, она старалась не показываться на глаза, уходила на улицу либо забивалась в угол. Радовалась, если на нее не обращали внимания. Но однажды стройный командир в коротком тулупчике, отороченном по бортам серым каракулем, весь перетянутый ремнями, неожиданно обернулся к ней и пристально заглянул в глаза.
— А ты кто такая? Красотка! Где-то я тебя видел…
Клава растерялась и густо покраснела.
— Отстань от нее, — сказал Решетняк.
Командир помахал ему рукою и ушел.
— Кто это? — ощущая какую-то подсознательную тревогу, спросила Клава. Ей показалось, что она где-то уже слышала этот голос. Не он ли сказал тогда в милиции: «Не разводи с ней, Леша, буржуйских антимоний!»?
